В Риге, куда мы бежали из Пскова от наступающих советских, и были все же ими настигнуты, мне и моим родителям снова пришлось унижать себя ложью во имя будущего торжества русской демократии. Затем мы добрались до Ленинграда, в ужасных условиях — немецкие железные дороги даже на оккупированной территории были куда комфортнее, чем при Советах, конечно же, там, где не было московских партизан, пускающих поезда под откос. В Ленинграде отцу удалось получить место на одной из кафедр матмеха, поскольку преподавательский состав сильно сократился за войну — повезло даже вытребовать квартиру в ведомственном университетском доме на Большом проспекте Васильевского острова; я сожалела, что там нам было теснее, чем в Пскове, всего две комнаты, выходящие окнами во двор — колодец, так что даже днем было полутемно. Интересно, что стало с тем, кто жил здесь до нас — судя по тому, что в шкафу остались книги, а мы слышали, что в холодную зиму в Ленинграде ими топили печки (варвары, дикари!), хозяева не погибли в блокаде, а были арестованы НКВД? Книги отец в первый же день подверг сортировке — оставив справочники по математике и физике, а также русскую классику, без всякой жалости выбросил на помойку советских авторов вроде Горького и Шолохова. К сожалению, не было возможности так же поступить с «философами» коммунизма, во избежание доносов и риска подвергнуться репрессиям, так что Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин были всего лишь изгнаны с полок в темный и грязный угол под тахту.
Если отец, находясь в оккупации, часть времени работал уездным землемером, а часть проживал на мое жалование, то есть к нему у советских властей не могло быть претензий — то я имела основания опасаться за свою судьбу, узнай НКВД о том, чем я занималась в комендатуре. К тому же я, хотя и сохранила студенческий билет ЛГУ, и могла бы продолжить занятия — но, попав в Ленинград в середине учебного года, должна была найти работу. Семейным советом решено было временно отправить меня подальше от Ленинграда, во избежание ненужного интереса. Друг отца посоветовал далекий северный город, проклятую богом и людьми дыру в тундре. Зато за работу там шла «полярная» надбавка.
Это был ад. Не только в смысле бытовых неудобств — я, привыкшая всегда иметь свою комнату, собственную или съемную (в Ленинграде, перед войной), должна была довольствоваться «койко — местом». Но стократ тяжелее для меня было то, что я должна была трудиться на укрепление военной мощи СССР — даже столь мирную науку как математика, сталинский режим использовал, чтобы делать оружие еще более сокрушительным. Я видела, как ликует толпа на улицах, одержанной «победе» — не понимая, что празднует победу над своей собственной свободой. Мудрый Вождь Сталин, он заранее знал и готовился к войне, оттого все жертвы и лишения в двадцатые, тридцатые — но это было не зря!
Я презирала сама себя. Меня бесили радостные лица, смех и веселье — рабов и рабынь, искренне не видящих своей несвободы. Я, когда‑то мечтающая о доме, любящем муже, детях, и как всякая женщина, желающая быть красивой — презирала самок, наряжающихся ради того, чтобы понравиться офицерам армии, несущей в Европу несвободу коммунизма — на мой взгляд, добровольно наняться в публичный дом было нравственнее, чем рожать будущих солдат и рабов от таких же солдат и рабов! Я вычеркнула из своей жизни мужчин, поскольку могла принять лишь свободно мыслящего, подобного себе. И одевалась в черное, как в траур — глупые курицы думали, по кому‑то из родных, погибших на войне. А у меня там погибло то, во что я верила! Впрочем, у бывшей деревенщины не было вкуса — мне хотелось смеяться, глядя на их потуги выглядеть модно, нижние юбки из солдатских портянок, и тельняшки под платьями, в холодную погоду! Все, что я могла себе позволить — это хорошее шелковое белье, французское, купленное по случаю еще в Риге.
Среди человеческого стада, меня окружавшего, вожаком была некая Анна Лазарева. Как подтверждение моей теории — тоже ленинградка, студентка, как и я, в начале войны оказавшись «под немцами», но, происходя не из образованных людей, а из пролетарского быдла, даже оказавшись вне коммунистического рабства, выбрала путь не свободы, а прежнего служения вбитой в ее голову идее, пошла в партизанский отряд, была шпионкой, лично убивала немецких солдат, причем не в честном бою, а подло втеревшись в доверие — жаль, что она не попалась мне в псковской комендатуре! И Бог не наказал ее, напротив — она вышла в большое начальство, нашла себе мужа в высоком чине, который очень ее любил, носила красивые платья — имела в жизни все, что по праву должно быть моим! Значит, атеисты правы — никакого бога на небе нет, а есть лишь пустые слова в книгах и разрисованные доски икон. И никто не вернет несчастную Россию к порядку, если мы сами не сможем этого сделать!
Я читала Чапека, «Война с саламандрами». Как животные, научившиеся подражать людям, стали много опаснее. Красные комиссары времен революции — люпмены, разрушители! — были на уровне зверей. Беда в том, что они захотели стать людьми, «каждая кухарка должна иметь знание управлять государством», и им это удалось, при сохранении прежней животной сути. Такие, как Лазарева — вовсе не глупы, в чисто профессиональном плане они могут даже превосходить старую русскую интеллегенцию, имея большую энергию и целеустремленность — если мой отец часто сомневался, показывая свою мягкотелость, эти не сомневаются никогда! Они могут быть талантливы и умны, совершать открытия, изобретать полезные вещи, писать книги и симфонии — но в них нет главной черты интеллегенции, ее гражданской позиции, быть совестью нации и противовесом власти, они всего лишь у этой власти функциональный инструмент! Оттого, все их казалось бы, лучшие качества — в конечном итоге, укрепляют безнравственную коммунистическую власть, и являются на деле гораздо более предосудительными, чем самые гнусные пороки!
Внешне неотличимые от людей — физически совершенные (с культом здорового тела), умные, образованые, верные идее товарищества и патриотизма (что особенно мерзко) — саламандры, лояльные коммунистической власти. Даже гуманизм и милосердие они поставили себе на службу — стань как они, и тебя не тронут, а может даже, как Лазарева, поднимешься на самый верх! Но эта мнимая доброта — всего лишь еще более изощренный метод истребления тех, кто еще остался человеком. И находятся нестойкие, кто соблазняются, отказавшись от своей внутренней свободы! Откажись — и получишь то, о чем мечтаешь, в этой жизни. Это ведь так легко — признать, что ты не быдло, а имеешь какие‑то права?
Лазарева — хотя бы обречена была стать той, кем стала, родившись в семье пролетария, в стране, уже пораженной большевизмом. Но в подругах у нее ходила итальянка, европейка, изначально свободный человек, она предала свою цивилизацию, свою человеческую расу, соблазнившись греховной страстью к одному из этих существ мужского пола — вместо того, чтобы найти себе честного итальянского парня! И сколько еще поддастся подобному соблазну, если армия саламандр захватила большую часть Европы — тварям мало одной несчастной России, они хотят разнести заразу на весь мир, и это пока им удается! Господь, за что ты так разгневался на русский народ, наслав на него такое проклятие?
Бесполезно надеяться на то, что власть саламандр будет свергнута восстанием: слишком глубоко проникла и широко распространилась болезнь. Возможно даже, что заражено уже большинство — что ж, об их смерти не стоит жалеть, ибо это уже не люди, а существа. И те из них, кто наиболее похожи на людей, как Лазарева — самые опасные. Но кто тогда спасет Россию? В этой войне нам очень не повезло с противником — если бы мы воевали не с немцами, людьми культурными, но начисто лишенными гибкости и склонными к фельдфебельским манерам, а с англичанами, свято относящимися к правам личности, подаривших человечеству Хартию Вольности еще семьсот лет назад! Может быть, тогда мы в Москве смотрели бы на победный парад русских войск, а на кольях корчились бы последние саламандры. Но англичане, как и американцы, чересчур прагматичны и во главу всегда ставят прибыль. Они не захотят тратить драгоценные жизни своих граждан ради избавления от ига несвободы несчастной России!
Если только им не объяснить, что иного выхода нет. Иначе пройдет время, и большевистские саламандры захватят весь мир. А мы, русские патриоты, должны помочь этой священной войне, не жалея себя. Возможно даже, что России придется исчезнуть с карты мира — что ж, мы согласимся и на это, если ценой будет выживание человечества! И впредь, до скончания веков, должно быть принято — любой, замеченный в большевизме, что «раб равен господину», проклятая идея саламандр — должен быть уничтожен без всякого суда, вместе с потомством. Это жестоко, и возможно, несправедливо — но интересы всего человечества дороже!
