Нет сомнений, что эта дорога ведет к базе Четвертого батальона – вон и знак висит, предупреждающий о том, что впереди тупик. Или Кленовская собирается объехать огороженную бетонным забором территорию по лесу, или рванет в город напрямик через базу. Ради чего хозяйке доисторического драндулета придется вынести тараном ворота, которые эвакуировавшиеся коменданты уж точно не забыли запереть. Хотя, скорее всего, Ольга позаботилась об этом еще по пути к берегу, и я зря беспокоюсь.
– Как-то странновато получается, – замечаю я, сообразив наконец, что именно в рассказе спутницы кажется мне нелогичным. – Ты утверждаешь, что вы встретили Ефремова возле Поющего Бивня лишь неделю назад, правильно?
– Так и есть, – подтверждает Ольга. – Сегодня как раз неделя и будет. Календарь у нас Папаша Аркадий ведет, причем со дня катастрофы. Он в нашем клане фантомов – старший. Ты не думай: мы тут еще не окончательно одичали.
– Да я не про точность вашего календаря толкую, – отмахиваюсь я. – Речь о другом. Помнится, академик собирался идти к центру «Кальдеры» по рельсам. Короче дороги между первомайским подъемником и вокзалом не найти, поэтому Лев Карлович прошел пешком порядка одиннадцати-двенадцати километров. В крайнем случае, пятнадцать-шестнадцать – допустим, в пути ему пришлось обходить завалы или трещины. Он явно не прятался в придорожных кустах, когда ему встречались молчуны и «бешеное железо», – ведь Ефремов уже знает, что они для него не опасны, и вряд ли станет перестраховываться. Напротив, для закрепления результата повторит эксперимент – этот человек однозначно не из трусливых. Отклоняться от маршрута он тоже не станет. Побоится заблудиться, так как прежде он никогда не был в Новосибирске. Отсюда вывод, что даже особо не торопясь наш старик должен был достичь площади Гарина-Михайловского через два, максимум, три дня после того, как выступил в поход. Почему же он появился у Бивня лишь спустя две недели?
– Вопрос понятен, только ничего странного здесь на самом деле нет, – отвечает Ольга и тут же поправляется: – Или, вернее, есть, но эта странность уже из другой оперы… Видишь ли, дело в том, что мы заглядываем на привокзальную площадь не регулярно, а лишь время от времени. Ходи мы туда ежедневно, наша встреча с Ефремовым произошла бы на одиннадцать дней раньше. Ты почти угадал: он добрался до вокзала за три с половиной дня. Все остальное время старик, если ему верить, провел возле Поющего Бивня.
– Просидел неотлучно полторы недели рядом с давящей на психику гудящей хреновиной и не рехнулся?! – изумляюсь я. – Да ты же сама пять минут назад сказала, что любой, кто провел вблизи Бивня хотя бы полчаса, гарантированно зарабатывает жуткую мигрень!
– Я и не утверждаю, что старик не тронулся рассудком, – признается спутница. – Но сегодня подобное утверждение будет справедливым для каждого из нас. В том числе – не обижайся – и для тебя. Это – «Кальдера». Нормальные люди здесь не выживают. Когда мы впервые заметили Ефремова, он сидел на автобусной остановке и пялился на Бивень. Казалось бы, обыденная картина: сидящий на лавочке старик. В любом другом городе – да, но только не в нынешнем Новосибирске. Нечисти в том районе обычно нет, но иногда какого-нибудь взбалмошного молчуна или железяку все же заносит. Поэтому мы сначала и решили, что старик – один из них. Однако присмотрелись и видим: нет, не молчун, хоть и сидит с вытаращенными немигающими глазами, будто статуя. Во-первых, нечисть вообще редко на одном месте торчит, словно ей – и живой, и неживой – вечно шлея под хвост попадает. А во-вторых, возле старика его вещи лежали. Уж кто-кто, а молчун явно с багажом таскаться не станет, факт.
– А что за вещи? – как бы невзначай любопытствую я.
– Самые обычные: ранец армейский да красный противоударный контейнер с каким-то научным оборудованием – небольшой такой, одному носить можно, – пожав плечами, уточняет Кленовская. Я тут же приободряюсь, согретый вновь затеплившимся в душе, угасшим было огоньком оптимизма. Еще бы не повод для радости: Ефремов жив и нужный комбригу красный контейнер при нем. Остается лишь решить, как нам выбраться из «Кальдеры». Ну а ежели повезет вызволить отсюда за компанию Ольгу с приятелями, тогда вообще замечательно. Такой богатый улов мне зачтется с лихвой. Просто здорово, если учесть, что обещанная мне награда и без лихвы выглядит по-царски.
– …Сидит, значит, Лев Карлович на скамеечке, ссутулился и не моргая на Поющий Бивень пялится. А на нас – ноль внимания, – продолжает спортсменка. – Мы же нарочно из кожи вон лезем, чтобы старик нас как можно раньше заметил. Раз он не молчун, думаем, значит тоже из нашего брата и каким-то чудом умудрился не попасться на глаза нечисти. Подходим ближе – старичок не реагирует. Щетиной оброс, грязный, исхудалый, но живой, поскольку и дышит, и по глазам видно – не в ступоре, а просто о чем-то очень крепко задумался. В ушах – наушники, а у ног – раскрытый красный ящик с непонятным оборудованием. Чем дедуля тут занимается, откуда взялся – черт его знает. Мы давай его тормошить, смотрим – ага, вроде бы приходит в себя. И знаешь, что он нам первым делом заявил? Не испугался, не спросил, кто мы такие, а оглядел нас усталым взглядом и сказал: «Господи, знали бы вы только, что она задумала!» Но потом оттаял, разговорился… Короче, стал на живого человека похож, с которым уже нормально общаться можно.
– Она – это Душа Антея? – спрашиваю я.
– Очевидно, – соглашается Ольга.
– И что же она задумала?
– Сколько мы потом у Ефремова ни допытывались, что он тогда имел в виду, старик толком так и не признался. Я думаю, эти его слова были как-то связаны с его же теорией о грядущей смене эпох. О ней Лев Карлович нам охотно рассказывал, а вот чем он занимался одиннадцать дней возле Поющего Бивня, упрямо не желал сознаваться. Вообще был удивлен, что так много времени прошло. Вроде бы только вчера добрался до вокзала, а оказалось, уже полторы недели миновало. А к пению Бивня, говорит, быстро привык и перестал обращать на него внимание. Хотя, как такое возможно, ума не приложу.
– И каким калачом вы сумели заманить одержимого ученого в ваше убежище?
– Горячим чаем и горячей ванной, – усмехается Ольга. – Нет, серьезно. Когда Ефремов узнал, что у нас есть и то, и другое, сильно обрадовался и нам его даже упрашивать не пришлось. Может, он и утратил в «Кальдере» чувство реальности, но оно к нему быстро вернулось, едва до старика дошло, насколько он голоден и измотан. У него имелись при себе вода и продукты, но питался он, похоже, раз в три дня. И то это мы так решили. А сам Лев Карлович таких подробностей совершенно не припоминает. И вообще страшно подумать, до чего он в итоге досиделся бы у своего Бивня.
– По-моему, Ефремов вам многое недоговаривает, – предполагаю я. И мысленно добавляю: «Или это вы не хотите быть со мной откровенной, госпожа Кленовская». Хотя, ежели подумать, зачем ей от меня что-то скрывать?
– Так и есть – недоговаривает, – не отрицает Ольга. – Он рассказал нам, что, по его мнению, творится в Новосибирске, но как только речь зашла о прогнозе на будущее, старик сразу замкнулся в себе. А потом взялся в десятый раз объяснять, что лишь высказывает предположение, не больше. И потому не нужно воспринимать его версию о причинах катастрофы как истину в последней инстанции.
– Точно темнит, – подытоживаю я. – Пока пребывал под кайфом от чая и ванны, радовался, что может излить кому-то свои гипотезы и теории. А как очухался, понял, что сболтнул лишнего. Испугался, что поднимет среди вас панику, вот и пошел на попятную.
– Что ж, наверное, он прав, – говорит Ольга, пожимая плечами. После чего гораздо увереннее добавляет: – Да, безусловно прав. Поэтому и тебе совет: когда окажешься в клане фантомов, не вздумай вступать с Ефремовым в публичные дискуссии. Половина из нас и так на грани паники, а она нам абсолютно ни к чему. Захотите с академиком о чем-нибудь поспорить – найдите отдельный кабинет или, на худой конец, спорьте подальше от ребенка.
– Среди вас что, есть дети?! – Я оторопел.
– Тебя это удивляет? – вскидывает брови спутница. – Да, есть. Двое. Шестнадцатилетний охламон Яшка и один мальчик лет примерно восьми. Немой… – Кленовская осекается и, покосившись на меня, смеется. – То есть, я имела в виду, что он не разговаривает, а чей он ребенок, нам неизвестно. К счастью, он прекрасно все слышит и понимает. А также обожает рисовать. И очень неплохо рисует для своих слишком юных лет. Мы зовем его Эдик – на это имя он откликнулся, когда пришел к нам в убежище полтора месяца назад.
– Сам пришел?! – еще больше удивляюсь я.
– Ага, – кивает Ольга. – Смышленый мальчуган. И спокоен не по годам. Сколько у нас живет, ни разу не заплакал. Все время сидит в уголке и что-то рисует на своем графическом планшете. И очень мало спит: всего по два-три часа в сутки. Поэтому, как видишь, у нас есть повод искать выход из «Кальдеры». Какие бы страшные байки ни рассказывал Ефремов, по мне уж лучше дожидаться Конца Света наверху, под солнцем, нежели в этом сумрачном мертвом городе. Разве не так?..
