Но его это не остановило. Он смотрел на меня с таким удовлетворением ленивого кота, будто ждал этого — его любимой развязки. И она его не разочаровала. И я в очередной раз чувствовала себя почему-то обведённой вокруг пальца.
И со странным фейерверком внутри, со странным удивлением. Это останавливало всех. А ему это как будто нравилось. Я видела это в том, как подрагивали уголки его губ в улыбке, удивительно живой для него. Я всё ещё боялась смотреть на него, когда он сидел напротив, так что просто отводила взгляд каждую секунду. Но эта улыбка запускала рваные ритмы моего сердца, так что я готова была вестись на его игру. Нам обоим это нравилось: я чувствовала это кожей.
Официантка ушла, пожимая плечами, а Александр Ильич фыркнул:
— Ты уже пьяна. Куда тебе ещё? Хочешь, чтобы я нажаловался твоим родителям?
Он знал, что сказать, чтобы точно меня выбесить. Как и всегда.
Он играл со мной, как с кошкой, давая ей мышку на ниточке, а я каждый раз велась. Глаза его блестели странным азартным блеском.
— Я не пьяная! — воскликнула я, но да. Я была именно что пьяная — не в стельку, но это развязывало мне руки, развязывало язык (будто ему для этого нужен был алкоголь). Но меня бесило, что он относится ко мне… как? По справедливости? Да, маленькую Юлю это вымораживало. Так что она вскочила с места, чтобы доказать, что она взрослая. — Я танцевать, а вы пейте свой дурацкий разбавленный кофе!
Да, именно так она решила доказать свою взрослость и дееспособность. Мне хотелось показать ему средний палец, потому что я знала, что он смотрит мне в спину, но каким-то чудом сдержалась.
Я вышла на середину танцпола, к этим тётенькам, и… растерянно остановилась. Просто танцевать? Нет, это очень… очень. Они были такие раскованные и пугали меня своим громким смехом, и я, испуганное летнее дитя, неосознанно посмотрела на него, чтобы натолкнуться на взгляд, полный издевательской насмешки: «Ну что, наигралась во взрослую?» И отвернуться, скрывая загоревшиеся щёки. Ну нет, я такого удовольствия ему не доставлю. Танцевать так танцевать.
Так что я начала ломано дёргаться, чувствуя себя до ужаса неуютно, но потом одна из женщин затянула меня в круг, и мы начали отрываться под Дискотеку Аварию. На какое-то время я действительно забыла, что мне надо быть привлекательной в его глазах — и дёргала головой, делала разные дурацкие движения, просто потому что мне так хотелось и было весело, а потом нечаянно натолкнулась на его взгляд. И моё сердце сразу задрожало.
Да, он смотрел. Так, будто еле сдерживал смех — ну да, ему же надо быть взрослым, серьёзным. Но я видела, как ему было смешно за этой серьёзной каменной маской, и я сама невольно смеялась. И он, видя мой смех, тоже начинал улыбаться — еле-еле, специально сдерживаясь, но он уже прокалывался. Я видела, как расслабленно он сидел, как с его лица ушла вся эта хмурость.
И я поняла две вещи.
Первая: ему нравились мои причуды. Мои взрывы, мои чудачества, мой отвратительный характер.
А вторая: ему нравилась я. Это чувствуешь, это ни с чем не спутаешь.
Так что я отправила ему улыбку и пошла пить с женщинами вино — они предложили мне бахнуть за Новый год бокальчик. Я выпила один, потом второй, потом крикнула какое-то поздравление (что-то вроде: «Чтоб хуй стоял и деньги были»), и мы все взорвались смехом, и Александр Ильич почёсывал затылок, поднимая брови, пытаясь делать вид, что его это озадачивает, но.
Но глаза его всё ещё блестели, когда он переводил их на меня — не чтобы следить, как за ребёнком, а чтобы смотреть на то, что ему нравится. Что его притягивает. А у меня будто появились за спиной крылья.
Я выбежала на улицу, сама не зная чего хотя, но точно что-то провернуть. Моё шило в заднице не давало мне покоя.
И да: он тут же вышел за мной, оглядываясь на парковке.
А я сидела на его мотоцикле, с искринками в глазах глядя на него. Видя в его глазах те же искринки. Мне хотелось его подразнить, проверить, зайти дальше, чем можно, и он позволял. Он подхватил, медленно подходя ко мне, как хищник. Воздух вокруг нас кипел, пузырился азартом и электричеством.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Ты всегда такая борзая, когда пьянеешь? — спросил он, приподнимая брови, и губы его были всё так же слегка изогнуты. Когда он был так близко, мне всегда казалось, что он моложе, чем на самом деле. Что он мой ровесник — с прищуренным взглядом снизу вверх из-под длинных ресниц, с этой мальчишеской усмешкой, с этой живостью. Я дышала ею.
— Я и когда трезвая борзая. — Он начал стягивать с себя куртку, потому что я была без, но я улыбнулась, и почему-то он остановился, глядя на меня. — Мне не холодно.
Но всё же набросил её на меня, избегая меня касаться и отводя взгляд.
Это должно было случиться неизбежно. Когда мы замерли друг напротив друга, ничего не говоря, когда у меня снова начало взрываться что-то внутри — то самое солнце. Когда сердечная мышца заныла — то ли от страха, то ли от предвкушения. Когда я была пьяная (но всё вокруг меня смазывалось не по этой причине), а он смотрел на меня так, будто ему со мной хорошо. Будто он не хотел отводить взгляд.
Когда мне стало страшно, потому что я никогда этого не делала, и от ощущения, что он может уйти. Когда во мне снова проснулось упрямство преодолеть эту дрожь. Ведь я взрослая.
И когда я поняла, что сам он никогда этого не сделает, а мне надо доказать. Я потянулась к нему, дрожа будто в лихорадке. Едва ли понимая, что происходит, чувствуя от этой дрожи будто наполовину.
И когда в самый последний момент он кладёт руки мне на ключицы, и я вдруг оказываюсь в моменте, глядя испуганными глазами в его — слишком серьёзные. Смотрящие слишком пристально.
— Тебя два часа назад чуть не изнасиловали. А я взрослый мужик, которого ты должна бояться.
Эта строгость в его голосе звучала бы убедительно, если бы не эта растерянность в его глазах, которая не могла принадлежать мужчине, который решил заботиться о своей ученице. Как и всегда, он лишь делал вид. Это была очередная формальность, которая уже даже не звучала серьёзно, которая больше не могла меня обмануть.
А вот растерянность и беспомощность от того, что он действительно не понимал, как будет правильно, как будет лучше для меня, для всего этого, — вполне реальна. Сбой в матрице вполне реален. Мы стояли ровно на середине чего-то и метались прямо перед гранью.
Не такой уж и взрослый. А вот мне определённо хотелось захныкать. И попытаться обмануть его. Уломать.
Мне не пришлось бы сильно стараться.
— Мне с вами хорошо. Ну пожалуйста, — прошептала я, умоляюще глядя на него, проверяя, сработает ли. Не осознавая, что делаю. И как же во мне всё взорвалось, когда оно сработало. Когда я увидела, как его глаза смягчились, как он задержал дыхание, спускаясь взглядом к моим губам. Это было будто мне на Новый год подарили вместо носков БМВ — у меня закружилась голова от вседозволенности. Потому что он не мог мне отказать.
Но он не сделал ничего сам. Не спускался ко мне, не двигался, будто говоря: всё это — только твой выбор, тебе решать, что делать, тебе жить с последствиями, если ты ошибёшься. Они на твоей совести. В чём-то он был каменно неумолим, но. Но я увидела другую сторону, и у меня полностью сорвало крышу.
Я всё ещё не знала, насколько мне понравится, всё ещё дрожь застилала все мои эмоции и разумные мысли — осталось только моё прерывистое дыхание. Я приподнялась, обхватывая его шею и прикасаясь к затылку, сама не веря, что делаю это. Что он позволяет, внимательно наблюдая за мной, как за животным, который может напасть в любой момент, поэтому нельзя пропустить ни единое его движение.
Будто он боялся того, что меня нельзя контролировать.
Я прикоснулась губами к его губам, прислушиваясь к ощущениям. Не зная, что делать дальше. Моё сердце стучало так сильно, что я не слышала, как он вздохнул, раскрывая мои губы и осторожно отвечая. Точно так же притираясь ко мне. Всё ещё не сдаваясь, давая мне свободу действий, не принимая меня полностью в своё пространство.
