Я много думала об их отношениях.
Но тогда почему-то в голове у меня был только один вопрос. Лечила ли она его кактус, как я?
*
Новый год наступил слишком быстро — я снова потерялась в пространстве. В школе у нас устраивали дискотеку для старшеклассников, и я не хотела идти. Я почти покрылась плесенью в своей комнате и планировала гнить и дальше. В последние две недели — как раз когда нас загружали контрольными, а в головах у моих одноклассниках были только тусы, хаты, гирлянды и серпантин — я даже пить не хотела. Я от всего устала.
Но Вера и Насвай уговорили меня, и я, покорная, согласилась. В самом деле, почему нет?
Мы с Верой, как истинные представительницы нашего бунтарского подросткового прошлого, нарядились шалашовками. В короткие юбки (и пофиг, что на улице двадцатиградусный мороз, а я ещё нацепила на себя колготки в клеточку — и Ира вполне заслуженно посмотрела на меня, как на дуру), в ботфорты, накрасили губы яркой помадой и разрисовали глаза — ну не чуда ли, а?
Я помню, как мы стояли возле зеркала и вполне серьёзно обсуждали, кому что лучше надеть, чувствуя себя взрослыми и красивыми. С крылатым чувством предвкушения мы сделали фотографию — и на неё каким-то боком залезло смешное лицо Насвай, которая была… Насвай.
А потом Гена отвёз нас в школу. Мы слушали его шансон, смеялись, подпевая, и краем глаза я видела, как Гена тоже улыбается, потому что впервые за последнее время я была весёлой.
— За женихами поехали? — спросил он, когда девочки уже вышли из машины. — Нарядилась ты… будь здоров.
— Блин, Гена, вечно ты! — я была в настолько хорошем настроении, что не стала злиться, а лишь рассмеялась. И вдруг. Я увидела его полные любви глаза, и неожиданно порывисто обняла его. — Не говори Ире, если я буду пьяной! Всё, пока!
И выпорхнула из машины в мороз, уже не слышав, как он смеётся мне вслед и качает головой.
Наверное, в его памяти я навсегда осталась таким порывом, такой вспышкой. Или же маленькой девочкой, которая сидит на его плечах и показывает пальцем на слона в зоопарке.
Школа была полутёмной, украшенной во всякие снежинки и мишуру, но совсем не пустой. Старшеклассники радостно прятали по туалетам алкоголь. Трудовик, пускающий всех в актовый зал, откуда уже доносилась громыхающая музыка, нарядился в Деда Мороза и уже сам был, похоже, навеселе. Елена Викторовна, глядя на то, как он каждые пять секунд закатывается в мелком хохоте, лишь закатывала глаза, но украдкой улыбалась. Позже они уйдут в учительскую — справлять Новый год шампанским и жаловаться на нас, напившихся у них под носом.
Мы зашли в тёмный актовый зал, который был переделан в импровизированный танцпол, вместе с другими одноклассницами, перешучиваясь и обсуждая свои неутешительные оценки и недавние сплетни. Обсуждая, что у Дементьева спрятана водка, и мы должны обязательно её вместе выпить в опустевшем кабинете химии. В тот вечер мы, до этого особо не общавшиеся, все были едины. Скрывали за скучающими лицами это радостное предвкушение, что вот-вот что-то волшебное должно случиться. Какая-то необычная любовная история.
И мой трепет меня нашёл — мурашками и ударом поддых.
Моя необычная любовная история, назначенная, видимо, надзирателем, стояла возле стены и втирала что-то десятикласснику Вове Солнцеву, который был назначен диджеем. Моя необычная любовная история как всегда выглядела слегка недовольно и равнодушно, скрещивала руки на груди и хмурилась. Я нашла его даже в темноте — это неизбежно должно было случиться. Я отвернулась прежде, чем он смог бы меня заметить — так сильно билось у меня сердце.
Я не подозревала, что надеялась, но: как всегда. Как всегда.
Я была веселее, чем обычно. Была ярче и громче, чем обычно. Но это привлекло не мою необычную историю любви, а несчастную безответную любовь Красильниковой — Дементьева. В танце я почувствовала его руки на своих плечах, услышала его голос в ушах, когда он наклонился ко мне:
— Пойдёшь с нами водку пить?
Я не находила его глазами специально, я почти забыла о нём, правда. Но как-то так получилось, что мы находились прямо напротив него, как-то так получилось, что я прямо с разбегу ударилась в его взгляд. И это правда чувствовалось как удар, как то, от чего у меня остановилось сердце.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Я повернулась с влажными растрëпанными волосами, с робкой счастливой улыбкой, и наткнулась на его взгляд, и улыбка у меня сразу заморозилась.
Он не смотрел со злостью или с ненавистью, или с ревностью, нет, он просто смотрел, как будто хотел. Он казался одним из старшеклассников — чуть более хмурым, чуть более взрослым, чуть более красивым, но если ему не открывать рот, он действительно казался почти живым, почти настоящим, почти нашим ровесником.
Этот же самый десятиклассник Вова Солнцев, чтобы его задобрить, дал ему стакан лимонада, и Александр Ильич улыбнулся — почти по-мальчишески задорно и юно. И это что-то сделало с моим сердцем. Оно завибрировало.
— Пойдëм, — сказала я и позволила себя увести за руку. В тот вечер меня даже не бесил Дементьев, мне хотелось улыбаться и бесконечно танцевать.
Но если бы я больше внимания обращала на него, я бы заметила, что взгляд у него хищный. Так мальчики смотрят на девочек, которые точно должны им дать сегодня.
В кабинете химии уже были другие наши одноклассники, и довольно много. Они не включали свет — светили фонариками телефона и пытались тихо смеяться. Вера и Насвай непонятно каким образом уже сидели на одной из задних парт, и я поспешила к ним. В руках у них были пластиковые стаканчики с ромом.
— Блин, если я об этом скажу Сергею Генриховичу, он скажет, что это ничего, что я не должна себя осуждать, а если Ирке — она меня выпорет, — засмеялась я, запивая водку соком и еле морщась. В открытую форточку уже кто-то курил, и на меня дуло холодным воздухом.
— Твой… психолог? — спросила Вера, и на еë лице я увидела это саркастичное выражение, которое бывает перед тем, как мы начинали поливать кого-то грязью. Но в этот раз я не хотела поливать никого грязью, особенно Сергея Генриховича. И враждебно посмотрела на неë.
— Ну, да, психолог. И ты имеешь что-то сказать против? — я накинулась на неë как гиена, и она замерла.
Я знала, что увижу это на еë лице. Панику. Растерянность. Она многие вещи говорила просто, потому что их не любила я; просто чтобы поддакнуть мне, и когда я оставляла еë в голом одиночестве, специально, с издëвкой не соглашаясь, это было жестоко. Я знала это. И продолжала оставлять еë за чертой.
Она уткнулась в телефон, а Насвай откашлялась, сдерживаясь от слов, за что я была ей благодарна.
К нам подошëл Дементьев, и его рука уже привычно оказалась на моем плече, его взгляд уже привычно оказался на моëм профиле, жадно вгрызающийся, и я могла бы всë это предовратить, могла бы, но другой человек никогда так на меня не смотрел, и мне хотелось, хотелось. Хотелось быть красивой. А когда Дементьев смотрел на меня, я чувствовала себя красивой и специально запрокидывала голову, громко и пьяно смеясь, зная, что он на меня смотрит, и игнорируя эту тупую боль в рëбрах.
Что не так. Что не он.
— Ты же танцевать хотела, а, Юдина? Пошли?
Насвай — мой ангел-хранитель — выступила вперëд и начала трясти пальцем, читая нотации:
— Так, танцевать только под моим присмотром! Чтобы руки в пяти сантиметрах от тела! Понятно тебе, долбоклюй?
— Насвай, закрой ебальник, по-братски, а? — с досадой матерился Дементьев. Ну, конечно, обломы ему не нужны. А мне было так плевать, я смеялась.
— Не, Юль, ну ты слышала, а? Этот деградант… — с возмущением начинала она, но еë как обычно никто не воспринимал всерьëз.
— Всë нормально, Насвай.
И мы танцевали. Мне было так больно, что он рядом, что я совсем не понимала, как мы танцуем, где его руки, что Дементьев говорит мне на ухо, что я совсем запрещала себе даже взгляды в ту сторону. И не понимала, смотрит ли он на меня.
Он мог меня потом обвинять, злиться на меня за то, что я якобы снова устраивала эти игры с ним, пытаясь заставить его ревновать, но тогда это было совсем не так. Я пыталась заставить себя поверить, что его не существует. Но даже если его не существовало в актовом зале, он всегда существовал в моих мыслях.
