В начале ноября, после трёх неудачных штурмов Плевны, русские сменили тактику. Ценой больших усилий было перерезано Софийское шоссе, по которому осаждённый гарнизон получал снабжение. Вскоре в крепости начался голод. Было ясно, что турецкий командующий, знаменитый Осман-паша, должен будет идти на прорыв, чтобы спасти свой сорокатысячный гарнизон. Сил на сплошную блокаду у нашей армии не хватало, требовалось заблаговременно узнать точные место и время прорыва, чтобы сосредоточить войско именно там. От этих сведений зависела судьба всей кровавой осады, а, может быть, и войны.
В Плевне уже несколько недель находился русский разведчик Константин Фаврикодоров. Грек по национальности, этот мужественный человек получил Георгиевский крест ещё за оборону Севастополя. На войну с турками пошёл добровольцем, но до действующей армии не добрался — им заинтересовалась разведка. Фаврикодоров обладал восточной внешностью, в совершенстве знал турецкий язык и обычаи мусульманского быта. Под именем Хасана Демерджи-оглы, торговца рахат-лукумом, он совершил рейд по прифронтовой турецкой территории. Выехав из Систина, лазутчик посетил Видин, Плевну, Софию, Шумлу и Адрианополь. В последнем городе Фаврикодоров задержался на два дня: он ходил по улицам и выбирал себе связного в толпе! И нашёл. Болгарский крестьянин с его донесением пробрался через турецкие заставы к Артамонову. А через месяц в селение Горный Студень, где тогда находилась русская ставка, пришёл и сам разведчик.
После короткого отдыха полковник Артамонов приказал агенту вторично проникнуть в уже осаждённую Плевну. Хасан Демерджи-оглы снова стал торговать рахат-лукумом, и вскоре среди его покупателей оказались слуги самого Осман-паши. Вороватые и болтливые, они сообщили русскому разведчику много полезных сведений. Именно от них Хасан узнал, что попытка деблокады состоится в ночь с 28 на 29 ноября у Сыр-Базара.
Таубе, тогда ещё штабс-ротмистр, был связным Демерджи-оглы. Дважды, переодетый турецким сардаром, он пробирался в Плевну и благополучно возвращался с донесениями агента обратно в ставку. Третья вылазка оказалась самой важной: барон нёс к своим сведения о готовящемся прорыве. Внезапно, когда он уже миновал первую линию аванпостов, на него из темноты выскочили трое. Два черкеса с кинжалами наготове встали по бокам, а третий, европейской наружности, но в форме турецкого офицера, потребовал документы. Говорил он при этом с сильным английским акцентом.
— Сейчас, мой господин, — спокойно ответил штабс-ротмистр. — Я лазутчик великого Осман-паши, иду в разведку, вот мой ярлык.
И вынул из-за пазухи лоскут жёлтой бумаги с какими-то печатями. Черкесы чуть придвинулись к нему, насторожённые, внимательные. В турецкой армии они считались самыми отчаянными, русских в плен не брали и любили отрезать им головы… Сейчас они занесли над бароном свои кинжалы, готовые мгновенно пустить их в ход.
Внезапно что-то мелькнуло в воздухе, не видимое глазу. Оба черкеса захрипели. Правый схватился руками за горло, качнулся сначала вперёд, потом назад — и повалился на спину, суча ногами. Левый молча, медленно-медленно опустился на колени. Попытался опереться на кинжал, но тот бесшумно ушёл в землю по самую рукоятку, и черкес упал лицом вниз.
Офицер озадаченно смотрел на незнакомца, ничего не понимая. Наконец он заметил, что руки того вытянуты по швам, а между пальцами высовываются на два дюйма лезвия ножей. А с них стекает на землю что-то тягучее и чёрное…
Офицер схватился за кобуру. Таубе чуть склонил голову влево, словно удивлялся, и противник тут же поднял обе руки вверх и прошептал испуганно:
— Аман! Аман![82]
Помедлив секунду, барон спросил по-английски:
— Жить хотите?
— Я сделаю всё, что прикажете, только не убивайте меня! — обрадовано затараторил офицер, действительно оказавшийся британцем. — Я военнопленный! Мы же цивилизованные люди! Брюссельская декларация обязывает вас сохранять жизнь сдавшимся в бою!
— Ишь, как заговорил, — желчно усмехнулся барон. — Вы первые отказались ратифицировать протоколы о правилах и обычаях войны. Так что, забудь об этой бумажке. Русские, действительно, цивилизованные люди. Видишь, я стою тут с тобой ночью между линиями постов, беседую на чистом английском — и пока ещё не убил. Цени! Могу и передумать…
— Я… я сделаю всё-всё-всё. Отведите меня в штаб: я сообщу время и место прорыва гарнизона!
— Без тебя уже знаем, — махнул рукой Таубе, пряча ножи в рукава. — Иди первым. Проведёшь меня через секреты — будешь жить. И Брюссельский протокол тогда на тебя распространится. Попробуешь закричать, убежать — не обессудь…
Так они и дошли в тот раз до русских аванпостов. Англичанин на турецкой службе — его звали Хантингтон — вёл себя благоразумно и остался жив. Ещё через день Таубе в четвёртый раз пробрался в Плевну и вывел оттуда Фаврикодорова. В ночь на 29 ноября турки действительно пошли на прорыв в района Сыр-Базара. Сибирский гренадёрский полк после короткого сопротивления начал медленно отступать по долине. Обрадованный Осман-паша бросил в бой резервы. Вскоре весь гарнизон Плевны, за исключением арьергардов, вышел из укреплений и двинулся густыми колоннами преследовать гренадеров. Когда турки отошли от крепости на значительное расстояние, внезапно с трёх сторон заговорила русская артиллерия. Шрапнельный огонь большой плотности ударил по всей длине колонн, вырывая пехоту целыми взводами. Турки закричали и бросились назад, под защиту укреплений, но путь им уже перекрыла русская кавалерия. Началась резня…
Таубе наблюдал за этим боем с отдалённой высоты. Артамонов запретил ему идти в сражение. Сказал: вы своё дело сделали, пора и нам повоевать. Когда турецкие колонны во главе с раненым Осман-пашой выкинули белый флаг, штабс-ротмистр услышал за спиной странные всхлипы. Оглянулся и увидел Фаврикодорова: тот стоял и почти беззвучно плакал…
Вечером того же дня Таубе пришёл в ставку и увидел там своего «языка». В окружении свитский генералов и блестящих флигель-адъютантов Хантингтон чувствовал себя уже не пленным, а почётным гостем! Он стоял в толпе штабистов, важный, высокомерно-снисходительный, величественно отхлёбывая шампанское из бокала. Барону это очень не понравилось. Он подошёл к англичанину, крепко взял его под руку и сказал доверительно:
— Один совет на прощание, сэр. Никогда более не воюйте с русскими! Иначе мы в следующий раз таки оторвём вам башку…
Хантингтон хотел обидеться, ответить что-нибудь резкое и с достоинством. Но флигель-адъютанты все как-то боком-боком разбежались — связываться с бароном дураков не было. Англичанин заглянул в тёмные глаза разведчика, вспомнил, как черкесская кровь стекала с лезвий его страшных ножей — и стушевался.
И вот теперь, спустя пять с лишним лет, этот самый Хантингтон стоял на палубе парохода и с ненавистью разглядывал дерзкого русского. А ведь пароход-то британский, подумал Таубе. Паспорт у него на чужое имя, хороший, но фальшивый. Плохо дело… Запрут в египетский зиндан на несколько месяцев, и неизвестно, с какими болезнями оттуда выйдешь. Если выйдешь.
Таубе улыбнулся англичанину:
— Добрый день, мистер Хантингтон. Вы сели в Ибрагиме?
— Таубе, если не ошибаюсь?
— Господин Таубе. Мы же цивилизованные люди. Или уже нет?
— Вы так же развязны, что и тогда. Ну ничего, это мы сейчас исправим! Посмотрим, что вы запоёте в Порт-Саиде в нашей контрразведке. У меня там бо-о-льшие знакомства в кругах, где не любят шпионов!
— Господин Хантингтон, — укоризненно ответил барон. — Вы забыли мой добрый совет. Ай-ай-ай. Я думал, вы умнее. И не жаль вам своей глупой башки…
— Ах вы ещё и угрожаете! Здесь, мне, на нашем пароходе! Ну и наглец. Всё. Я иду к капитану.
И действительно, развернулся и ушёл. Нужно было срочно что-то делать. А что? В 1876 году хедив Египта Измаил-паша продал Англии египетский пакет акций Суэцкого канала. С тех пор вся администрация канала, включая и полицию, была британской. А год назад англичане бомбардировали Александрию и оккупировали весь Египет, отторгнув его от Турции. По всей стране британские гарнизоны. В Порт-Саиде — штаб-квартира контрразведки, страна кишит тайными агентами. В ближайшем порту на борт поднимутся полицейские и наденут ротмистру «браслетки». Из оружия у него только трость, залитая внутри свинцом. А куда сбежишь с парохода, идущего узким каналом по безлюдной пустыне? Ну и влип…
Внезапно за его спиной послышался мелодичный женский голос:
— Вы позволите?
Барон быстро поднялся с лонгшеза, снял шляпу и обернулся. Перед ним стояла под зонтиком молодая дама в лёгком муслиновом платье, черноволосая, зеленоглазая, с удивительно белой кожей. Дама села на пароход в Бомбее неделю назад. Красивая и загадочная, она путешествовала одна, только со служанкой. Звали её, как было объявлено за табльдотом, мистрис Уоррен. Она тоже плыла первым классом, но сидела от него через столик и потому барон не был ей представлен. Он любовался мисс Уоррен издали и, как ему казалось, незаметно. Первое время даже пытался изобрести способ подойти и заговорить, но в голову лезли одни банальности. Выглядеть же банальным барон не любил и оставил всё как есть.
