— Это шантаж и угроза! Так-то русский император обращается со слабою женщиной, законною супругою своего отца? Тогда знайте и передайте ему: не получите вы никаких протоколов! Если он действительно здесь — представим это на минуту — то в нём заключена наша гарантия сохранения вкладов. Вот! Как только вы попытаетесь отобрать наши деньги — документ тут же окажется в Берлине. Предостерегите ваших руководителей, что это всерьёз. Пусть оставят нас в покое, а не то поднимется такая буря!
— Да! — горячо добавила вдова, — Канделябры не отдали, а теперь и кровное хотят заграбастать? А вот ему! Так и передайте!
И бывшая смолянка, ведущая свой род от Рюрика, показала статскому советнику кукиш.
— Это окончательное ваше решение? — спросил Благово у княгини, упорно не глядя на её конфидента. Но тот не собирался выключаться из беседы. Широкими шагами доктор подошёл к двери, распахнул её и скомандовал:
— Пошли вон! Так и доложите там: бумажка — наша гарантия. И уже поэтому мы её не отдадим. Никогда. Только попробуете наложить лапу на наши авуары — и протокол ляжет Бисмарку на стол!
Благово не стал более продолжать разговор. Он спустился в кабинет эконома и скомандовал Рачковскому:
— Приготовьтесь, Пётр Иванович. По-хорошему не получилось. А вы, полковник, идите и пригласите этого мерзавца сюда для приватных переговоров. Скажите: я хочу услышать сумму, за которую они согласны уступить протокол.
Расчёт Благово оказался верен: очень скоро Любимов предстал перед ним со словами:
— Давно бы так, батенька! Обо всё можно же договориться. Вы желаете знать цену?
— Ага, — ответил статский советник и что было силы ударил доктора в челюсть. Одновременно Рачковский подставил ему сзади ногу. Гигант испуганно взвизгнул и растянулся во весь рост на полу.
— Ах ты, мразь. С российским государем спорить собрался? Против ветра нужду справляешь. Вот тебе ещё!
Благово за правый бакенбард оторвал голову конфидента от пола и снова приложился от души. Любимов звонко стукнулся затылком о половицу, оставив в кулаке у статского советника клок волос.
— О как! — обрадовался Благово. — Сейчас мы из него совсем Ноздрёва сделаем!
Доктор заревел и вскочил, но Рачковский выхватил из кармана французский полицейский кастет и врезал ему с размаха по почкам. Любимов хрюкнул и упал на колени. Полицейские повалили жертву на пол и принялись безжалостно избивать её ногами…
Наконец, утомившись, Благово опять ухватил эскулапа за уже поредевшие бакенбарды и рывком поставил на ноги. Тот был деморализован, закрывал голову руками и сплёвывал кровь из разбитой губы.
— Вот что, Мусик, собачье ты говно. Выбирай прямо сейчас. Или протокол через пять минут будет у меня. Или он всё равно окажется в моей папке, но ты снимешь квартиру в Алексеевском равелине Петропавловской крепости. Пожизненно. Тебя доставят туда к послезавтрему дипломатическим багажом, связанного, с эфирной маской на рыле. Ну?
Вскоре Благово с Рачковским покидали особняк на рю Клебер. В бархатной папке с серебряными застёжками сыщик уносил секретный российско-французский протокол. За его спиной, во втором этаже, кто-то жалобно выл — не то комнатная собачка, не то доктор Любимов.
Глава 16
Аудиенция в Рогоже
Ранним утром, когда было ещё темно, Лыков вышел на заиндевелый дебаркадер Николаевского вокзала. Москва… Три года назад, когда он впервые сюда приехал, Первопрестольная показалась ему столицей мира. Какие улицы! какие дома! а генералы! а кокотки! Сейчас, пообжившись в Петербурге, Алексей уже подмечал другое. Конечно, и улицы хороши, и из генералов можно взводы формировать, но — всё одно провинция. Столица там, где государь!
Бывшему нижегородцу, Лыкову в этой большой деревне, именуемой Москвой, было вполне комфортно. Он выбрал «автомедона»[83] поскромнее, закинул в пошевни чемодан и приказал:
— В Никитниковский.
В отличие от Петербурга, где все главные улицы регулярно очищались от снега и горожане даже зимой ездили в колясках, в Москве передвигались преимущественно на санном ходу. Это было приятнее и напоминало родину. Мартовский снег уже подтаивал, но по накатанным колеям пошевни летели ходко, и через четверть часа Алексей оказался на месте. Второй дом по переулку от Старой площади, одноэтажный, с крепкими дубовыми воротами, отмечала вывеска: «Мастерская ретирадников привилегированных систем». Расплатившись с извозчиком, Лыков поставил чемодан на крыльцо и негромко стукнул в ставень. Через минуту дверь распахнулась и сыщик шагнул в жарко натопленное помещение. Прошёл сразу в комнаты, сбросил шинель с барейкой и сказал:
— Здорово, Степан! Что новенького?
Высокий мужчина, гибкий, словно сделанный из гуттаперчи, хмыкнул в чёрные усы:
— Архимандрит женится, игуменью берёт!
Это был Степан Горсткин, начальник секретной службы беглопоповцев австрийского согласия, именуемых в просторечьи рогожцами. Лыков познакомился с ним в феврале 1881 года в Нижнем Новгороде. Степан приехал туда забирать тело своего учителя Фёдора Ратманова по кличке Буффало, убитого террористами при неудачном покушении на Александра Второго. Лыков, раненый во время покушения, тяжело переживал смерть друга. Которого сам же и втянул в опасное предприятие… Любовь к Буффало объединила двух боевитых мужчин и они быстро сделались товарищами.
— Чаю-то нальёшь?
— Так скоро адмиральский час, можно водку будет пить!
— Предлагаешь к Арсению Ивановичу Морозову выпимши идти?
— Боишься нашего вождя? — обрадовался Горсткин. — Это правильно. Я сам его опасаюсь. Строгий!
— Мне его строгости до лампады, своего такого имею, Плеве звать. Когда встреча?
— Через два с половиною часа. Так что, садись к самовару; и умыться с дороги успеешь.
После чаепития и отдыха они поехали на Рогожское кладбище. Руководитель толка, известный фабрикант Морозов, именно там назначил Лыкову встречу.
Огромная кладбищенская территория располагалась между Анненгофской рощей и Московско-Нижегородской железной дорогой. Ещё издали Алексей увидел купола трёх рогожских храмов и множество других построек, окружённых солидной каменной оградой. Степан всё показывал и рассказывал:
— Вот, смотри. Слева Никольская церковь, самая старая, ей больше ста лет. Далее Покровский летний храм, и третий — зимний, во имя Рождества Христова; тот самый молодой. Всей земли под кладбищем — более 24 десятин, на ней 50 строений, из которых 8 каменные. Главные здания отведены под богадельный дом. Он из числа лучших в империи и может вместить 1200 человек! Сейчас в нём более 600 призреваемых, и им обеспечивается должный уход.
Само кладбище с часовней основано в 1771 году и обязано своим появлением чуме. Екатерина командировала в Москву для борьбы с этим бедствием самого Григория Орлова. Люди тогда мёрли, как мухи. Дабы не хоронить их в черте города, граф повелел открыть далеко за заставами, в чистом поле, шесть новых кладбищ. Одно из них и есть Рогожское. Причём разрешение Орлов дал устно! Когда начали под нас копать и мы кинулись в архивы — не нашли на сей счёт никаких бумаг.
Екатерина Великая вообще хорошо относилась к старообрядцам, и при ней Рогожская беглопоповская община сильно укрепилась. Когда в 1812 году в Москву пришли французы, то поставили здесь гарнизон. Пограбили, конечно… Однако священник Иван Матвеевич Ястребов успел закопать самую ценную церковную утварь, и убытки оказались незначительные. После войны община ещё более развивалась и богатела, и к началу царствования Николая Павловича насчитывала почти 70 000 прихожан!
— Я одного не пойму, Стёп. Вот у вас здесь три храма. Покровский, говорят, чуть не самый большой в Москве. Но ведь в них никогда не дозволялось вести полноценной службы!
— Ты прав, и это самое больное для нас место. По сути, мы имеем не храмы, а лишь часовни. В них служат только заутрени, вечери и часы; литургии же никогда не были разрешены. Особенно много община претерпела при Николае, когда гонения приняли неслыханный доныне размер. Обязаны мы этим Филарету.
— Тому, знаменитому?
— Ему. Митрополит Московский и Коломенский, если помнишь, занимал свою кафедру 46 лет. А у нас оказался свой духовный отец-долгожитель, упомянутый Ястребов. Он был настоятелем всех Рогожских храмов 49 лет! Представляешь? Вот между двумя этими богатырями и шла нескончаемая война.
— Силы-то для войны очень уж различны. Филарет — иерарх официальной церкви, любимец императора, а ваш Ястребов — преследуемый раскольник.
— Вот-вот! Поэтому исход войны — понятно, в чью пользу. В 1835 году храмы закрыли, деятельность общины свели только к одному лишь содержанию богадельни. От вашего МВД выделили особого надсмотрщика, а списки призреваемых должны были подаваться генерал-губернатору ежемесячно. Но заглавная беда была не в том! Ещё в 1827 году, как раз по указке Филарета, Николай запретил всякий переход священников из господствующей церкви в старообрядческую. Понимаешь, что это означало?
