Никогда не возвращайтесь на старые места, где вам было хорошо, – я знал эту прописную истину, и все девятьсот километров дороги она висела над головой, как дамоклов меч. Однако оказалось, что я был слишком лестного о себе мнения: не смог повернуть назад, опять смалодушничал, на этот раз трижды. Дома, когда решил-таки возвращаться в Москву, но еще не сел за руль. Перед Рязанью, ночью, когда конкретно, почти вслух возникла мысль: а, собственно, чего мне ловить в этой столице? – и самым правильным было бы действительно повернуть назад. И третий раз, когда представил обратный путь, тягомотину, возвращение ни с чем, – и снова не повернул.
Так ведь и сейчас еще не поздно, поскольку, и правда, зачем и кому нужен мой приезд? Ясно, что никому. Дело в другом. Я позарез и как можно скорее должен прийти в себя, переболеть и стать другим. Сколько же можно оставаться самим собой, если никому это не нужно? Надо жить, надо жить дальше, а после Москвы жить в Приволжске невмоготу. Там или в тюрьму сядешь, или на иглу, или сопьешься, что скорее всего. Больше делать там нечего.
В Бирюлево я приехал еще затемно. Снег перестал. Чтобы не выглядеть слишком наглым, до восьми утра дремал в беседке у кинотеатра «Керчь». Боясь уснуть, я таращился в бледное небо, запустив зрачки по круговой орбите, чтобы им труднее было закрываться. Но глаза все равно слипались, и плясала перед ними гладь шоссе, просеиваемая дальним светом.
Подошел тучный усталый мент со свертком под мышкой, из которого свисал рыбий хвост. Закурил и не без интереса стал разглядывать мой ярко-желтый, почти космический гермошлем, маципуру, раскрашенную в два цвета, оборудованную встроенными багажниками, боковыми противотуманными фарами, стеклом, спинкой и прочими дальнобойными удобствами, придающими ей весьма солидный вид. Это была довольно дорогая «Ямаха» пятилетнего возраста, мне подарили ее друганы, известные угонщики братья Вегины, Сано и Вано. И я пригнал ее в Москву, чтобы продать по-быстрому и на эти денежки снять жилье.
Лениво, сквозь зевок, мент предупредил:
– А ну убрал мотоцикл с тротуара! И сам какого разлегся? А ну встал!
– Через двадцать минут, товарищ лейтенант, – тоже зевая, сказал я. – Пока податься некуда.
– Дак я тебя заберу. У нас с утра места много.
– Только не сегодня, товарищ гвардии старший лейтенант милиции. У вас закурить не найдется?
– Я тебя предупредил, – сказал он. – На обратном пути проверю. – И пошел по аллее, чеканя подкованный шаг.
Служба!
Через полчаса я немного побегал трусцой, попил из термоса сока и сел за руль.
На свете счастья нет, думал я чужими словами, кружа по кольцу, а есть иллюзии, есть покой и есть Божья воля. Это есть, это да! Все остальное – химеры. Сейчас главное – не нарваться в самый последний момент на какой-нибудь невменяемый самосвал. Спокойно! Подождем, пока сменят желтый свет на зеленый, и тронемся только вместе с ним, не станем больше никого обгонять и непременно пропустим помеху справа, 40 км/час и не больше.
Я оставил мотоцикл у подъезда, в холодке, снял шлем и пошел по ступенькам наверх, но уже на третьем этаже заметил, что шаги становятся все короче, а сначала хотел одним духом взлететь. Ан нет, не получается.
В конце концов я сел на подоконник и закурил. И чего, спрашивается, психую? Ну, долго не виделись. Ну, написал тебе письмо безответное. Ну, не знаю, как у вас с этим мастером спорта, вполне возможно, что через пару минут он решит спустить меня с лестницы. Ладно, главное – приехали, цветов, правда, нет, зато купил тебе десять ананасов под Инзой, лежат они в багажнике, в компании свитера и насоса, и ждут, когда ты погрузишь в их мякоть свои зубки – тридцать один природный и еще один золотой.
Вперед?
Я спрыгнул с подоконника и пошел наверх. Четвертый этаж… пятый… На конечной ступеньке вытянул руку – и сразу на звонок, чтобы не передумать.
До-олго названивал. Знаю, какая ты дрыхалка, поэтому налегал на кнопку минуты две, но в квартире оставалась тишина. А казалось, все предусмотрел: и время в пути, и что приеду во вторник, тебе ко второй паре, и прочие мелочи. Оставался, конечно, процент на непредвиденное, но я не принимал его всерьез. Сим-карту ты, видимо, поменяла, даже Ева не знала твоего нового телефона. Две недели назад она вдруг ушла на заочку, вернулась в Лебяжий и оттуда сама позвонила мне. А зачем звонила, я так и не понял.
Пришлось звякнуть к соседу справа, и дверь тут же распахнулась. Незнакомая, сырая еще после ванны татарочка: длинные черные волосы по плечам, прилипший к телу халат, а в руке массажная щетка.
Я поздоровался и извинился за ранний визит.
– По объявлению? – спросила она. – Доброе утро. Проходите, смотрите.
– Да нет. К Ане приехал, – показал я на твою дверь, – а ее нет. Где может быть, не подскажете?
– Без понятия. Что-нибудь передать?
– Нет, ничего. Извините. – А когда она закрылась, позвонил к тебе еще раз сто и вызвал лифт. А если ты сменила квартиру?
Внизу, в почтовом ящике, что-то лежало. Нехорошо, ай как нехорошо поступает этот тип, думал я о себе, отпирая дверцу сохранившимся на связке ключиком и прислушиваясь к чуткой тишине подъезда. В ящике была открытка. Знакомый Евин почерк – Боже мой, Ева, легка на помине!
«Дорогие Иван и Аня! Поздравляю вас с законным браком! Желаю в любви, дружбе и согласии прожить 100 лет и еще 33 года. Простите, что не приехала на свадьбу. Ваша Ева Марголина».
Открытка была послана из Лебяжьего и адресована Серко И.Н., главе семьи. Ну вот, Анечка, ты и замужем, что и требовалось доказать. Ева, Ева… хорошее было время…
Я снова сел за руль и всю дорогу пробовал так и эдак представить тебя Аней Серко, но – бр-рр – не смог, а ты уже привыкла?
Возле бассейна, старого моего знакомого по сыскным делам, стояла красная подколодная «Мазда» со знакомыми номерами, она поджидала меня здесь, как награда за долгий утомительный путь из Приволжска или как кара за всю мою прежнюю жизнь. Хорошо, что она здесь, что не надо вас искать по всей Москве. Серко И.Н. даже боковое зеркало не снял, так спешил устанавливать свои рекорды. Ну почему я не на БТРе? Дал бы сейчас по газам и приутюжил эту «японку» к стене – а чего она дорогу загородила!
На заднем сиденье у него лежали лимоны в целлофане, витамины С – пять штук. Правильно, милый, здоровье прежде всего. Я оставил мотоцикл неподалеку и вошел в вестибюль, где возле турникета очкастый дед, со слуховым патрончиком в ухе, читал «Спорт-экспресс». Рядом – телефон и белый электрический чайник. Тепловая пушка работала в предбаннике на полную мощность, и здесь, в вестибюле, было жарко.
– Привет работникам бассейна! – гаркнул я еще в дверях, широким шагом пересек пространство, непрерывно щелкая шариковой ручкой, и склонился над вахтером. – А скажи, отец, Серко уже приехал?
– А? Громче, сынок, у меня батарейка подсела.
– Серко! – рявкнул я. – Приехал?
– Да, да, – закивал он в большом уважении. – К Франкфурту готовится Иван, к эстафете четыре по двести вольным стилем.
– Да ну! – воскликнул я.
– А давеча полторы тысячи за пятнадцать и две прошел, – поведал новость старичок.
– Да ну! – опять поразился я. – Быть! Такого! Не может!
– Может, может, сынок. Теперь все может быть. А у тебя дело к нему какое?
– Радио «Эхо Москвы»! – радостно заорал я. – Отдел! Спорта! А Иван! Один! Приехал? Или! С женой?
– Один, один, – подтвердил старичок, складывая газету вчетверо. – Он утром один приезжает.
Я поблагодарил, медленно, как бы в задумчивости прогулялся от одной стеночки до другой и вышел на улицу, новоявленный репортер. В гастрономе купил литр кефира и батон и позавтракал на лавочке, наблюдая за дверью «Дельфина». Теперь от меня никуда не уйдет и не уедет эта женатая надежда отечественного плавания.
Без четверти одиннадцать мастер спорта появился: распахнутая дубленка, белый свитер под ней, мокрые волосы зачесаны назад, открывая лоб незаурядного мыслителя. Он сел за руль, тронулся с визгом, не жалея резины – так, наверное, и положено большим спортсменам, – и на скорости 80 км/час лихо вписался в левый поворот, даже мигалки не включив.
Я еле достал его уже в конце улицы, а когда приблизился вплотную, вдруг понял: да что ж это я делаю? – и отпустил «Мазду» метров на двадцать пять от себя. А за городом и вовсе отстал, чтоб не слишком маячить в ее зеркалах.
Ты нашлась в Ермолино, даже не в самом селе, а далеко за околицей, где было трудно маскироваться. Приехали. Разгар дня. Мотоцикл перегрелся, и когда я выключил зажигание, оба цилиндра долго продолжали хрюкать. По необъятному, наклоненному от горизонта полю катилась лавина лыжников – соревнования какие, что ли? – бились вдали флаги, гремела музыка, автобусы стояли там и сям, с машин торговали чебуреками, газетами, соками, вдали виднелся бугель, а небо пересекал хлесткий инверсионный след, алиби ВВС. Еще когда у нас с тобой все было в самом разгаре, ты говорила, что хочешь серьезно заняться лыжами, и только теперь я это вспомнил. Все продолжалось, как ни в чем не бывало, только мне тут больше не было места.
