У Андрея загорелись глаза.
– Этот народ от природы наделен талантом танцора, – сказал он Тамаре. – Здесь балетная школа будет иметь огромный успех. Думаю, нам надо переехать в Понсе.
Сначала Тамара и слышать об этом не хотела. Б Париже она училась у Михаила Мордкина, знаменитого танцовщика из группы Сергея Дягилева, и ее звезда только начинала всходить. В том сезоне она вот-вот должна была получить одну из главных партий в новой постановке «Жизели» в «Метрополитен-опера». Андрею нечего было терять, его карьера не обещала быть такой блестящей, как ее. Не говоря уже о том, что он всегда мечтал стать балетным мэтром и переезд в Понсе открывал перед ним такую возможность. Тамара обдумывала все это какое-то время. Но так как она была влюблена в своего мужа, то в конце концов решила ему уступить.
Тамара сообщила семье о своем решении, и вскоре они отправились на Остров.
Родители Тамары находились в то время в стесненных обстоятельствах: стоимость ценных бумаг прошла пиковую отметку в конце Второй мировой войны, и теперь Кастильо почувствовали на себе результаты девальвации. Содержать особняк на улице Акаций в подобных условиях было затруднительно, и дом стал приходить в упадок. Когда Андрей и Тамара выразили желание в нем жить, отец Тамары преподнес им его в качестве свадебного подарка и переехал вместе с женой в небольшую современную квартиру. Мать подарила Тамаре бриллиантовые серьги, чтобы она, живя в Понсе, надевала их во время светских раутов, но Андрей настоял на том, чтобы она их продала. На вырученные деньги они. починили крышу, поменяли изъеденную жучком деревянную обшивку стен и соскоблили старый лак с паркетных полов, чтобы вернуть им первоначальную красоту.
Дом хранил романтическую ауру конца прошлого века, которая как нельзя более подходила к занятиям балетом. Каждая дверь была украшена резьбой, потолки были пятиметровой высоты, а полы паркетные. Керенски убрал внутренние переборки, и часть дома превратилась в зал для занятий – двадцать метров в длину и четырнадцать в ширину, где можно было обучать искусству танца целый полк. К правой стене прикрепили во всю длину палку из пальмового дерева, к левой – огромное зеркало, от пола до потолка, чтобы учащиеся могли «учиться выражать с помощью движений физических движения души», как говорил профессор Керенски.
Вскоре в местной газете «Житель Понсе» появилось объявление. «Обучение балету начинающих и любителей, специальные условия для детей» – говорилось там. Андрей хотел, чтобы двери его студии были открыты для детей из бедных кварталов, он собирался обучать их бесплатно, и Тамара была с ним согласна. Но когда подруги Тамары, которые принадлежали к самым обеспеченным семьям Понсе, увидели объявление в газете, их столько набежало в старинный особняк Кастильо вместе со своими дочерьми, что для детей из бедных семей и места не осталось. В этой школе девочки учились не только танцевать, но и вести себя как настоящие сеньориты.
Первые два года Балетная школа Керенски имела огромный успех. У Андрея и Тамары было множество учеников – по меньшей мере человек пятьдесят, от восьми до шестнадцати лет, – и они зарабатывали столько денег, сколько и не мечтали. Но Андрей был не удовлетворен тем, как идут дела. Его огорчало, что в школе учатся одни девочки. Мальчики в школу Керенски не записывались и не танцевали в репертуаре театра «Ла Перла». Но ведь ни один балет не обходится без мужских партий. В балете «Петя и волк», например, партию Пети танцевала девочка, и это было сплошное несчастье. Партию Волка танцевал сам Керенски, поскольку ни одна из девочек не могла исполнить ее.
Однажды Керенски пригласил в студию матерей своих учениц и стал объяснять им, какую возможность они упускают. Он рассказывал им о том, как часто танцовщики из Санкт-Петербурга и Монте-Карло становились настоящими гениями. Балет открывает двери в мир искусства и может принести славу любому. Почему они не приводят в школу своих сыновей так же, как и дочерей? Матери слушали его вежливо, обмахиваясь веерами и пряча улыбки, как если бы профессор Керенски изволил изящно шутить. Андрей спросил их, почему они смеются. Ортенсия Эрнандес, пышная сеньора, у которой в студии учились две дочки, подняла руку, увешанную браслетами.
– Мой муж говорит: балет может быть опасен для мальчиков, – сказала она со смущенной улыбкой. – Занятия могут способствовать развитию склонности к гомосексуализму, и проявиться это может не сразу, а потом, через несколько лет.
Керенски рассердился, но переубедить Ортенсию не смог. И никогда ни один мальчик из приличной семьи не переступил порога Балетной школы Керенски на авениде Акаций.
Поступив в студию, я последующие четыре года ежедневно ходила на занятия, длившиеся несколько часов, прежде чем мне разрешили танцевать какие-либо партии в театре «Ла Перла». В Понсе нас, девочек, воспитывали как тепличные растения. Мы поедали огромное количество пончиков и пирожных из гуайабы, а также наедались до отвала жареной свининой. Мы понятия не имели о том, что такое дисциплина тела. Первое, что делал профессор Керенски, – сажал на диету всех своих учениц. Он категорически запретил есть мучное, жареное и рис с фасолью, чтобы, поднимая руки, мы показывали изящную дугу из алебастра, а не раздутые цветочные горшки и чтобы наши икры напоминали точеные балясины. В течение двух лет он говорил с нами только по-французски и велел выучить наизусть экзотические названия всех па, которые мы разучивали в классе. Мы ходили по улицам, повторяя: «девелоппе, арабеск и купе», а вечером, когда отправлялись спать, шепотом повторяли названия па, будто молитву.
Мы занимались несколько часов подряд, и наши балетные тапочки с носками из розового шелка периодически протирались о паркет. Уметь держать равновесие тела и контроль над мыслями – это было неотделимо одно от другого; мы должны были уметь «сделать пируэт "с иголочки" в уме и удержать равновесие, стоя на монетке в десять сентаво». Так говорил профессор Керенски. Жара в Понсе невыносимая круглый год, и во время занятий мы потели, как легионеры, но терпеливо сносили все страдания.
Балетная школа Керенски была поделена на два отделения. Одно состояло из средних, ничего не обещавших учениц, которые находились в ведении Тамары. Обычно это были толстоватые, мало изящные девочки, и матери отдавали их в школу, чтобы они похудели и научились вести себя в обществе. Никто не ждал, что из них что-то выйдет, но таковых была большая часть, и помесячная оплата за их обучение позволяла студии держаться на плаву. Но были и серьезные ученицы, с которыми занимался профессор Керенски.
Как все русские, Керенски жил романтическим балетом. Он считал, что только классический танец способен выразить самые глубокие чувства. Он не был согласен с Баланчиным, полагавшим, что танцовщик – это метроном, чувства которого всегда невозмутимы и который должен ограничивать себя следованием музыкальному ритму, – не более того. «Если вы наполнитесь во время танца музыкой, – любил повторять Андрей, – настанет день, когда вы почувствуете духовное озарение». Он был блестящим преподавателем – настоящим мэтром. Он разделил обучение на три уровня: А, В и С, и, когда ученица заканчивала последний уровень, он считал, что она готова стать солисткой балета. Значит, в этом сезоне она может танцевать сольные партии в театре «Ла Перла».
Я была одним из скромных лебедей, которых выучил и «отточил» профессор Керенски, моя жизнь была всецело посвящена балету. Лицей Понсе, где я училась, был расположен в двух кварталах от студии, и мне требовалось всего пять минут, чтобы дойти туда. Я приходила, уже натянув на себя черное трико для занятий, которое надевала в школьном туалете. Занятия длились до шести часов вечера, – в это время Баби присылала за мной шофера бабушки Габриэлы, и он увозил Меня в синем «понтиаке». Я возвращалась домой, принимала душ, ужинала и делала уроки. Когда часы били девять, я уже была такой усталой, что валилась на постель и тотчас засыпала. Я почти ни с кем не разговаривала, исключая Баби, впрочем, остальные члены семьи, по-моему, не слишком в этом нуждались.
