Наша жизнь была полностью подчинена Андрею. Он говорил нам, сколько калорий в день мы должны потреблять; какую обувь носить, чтобы уберечься от варикозного расширения вен, и как причесываться, чтобы волосы не разлетались и не падали на глаза, когда мы делаем пируэты. И самое главное, у нас не было никаких женихов, и не могло быть, потому что мы были духовными невестами маэстро.
Мы очень изменились. Мы стали кроткими и послушными, мы теряли в'весе. И каждый день становились все более хрупкими. Мы целиком были подчинены чужой воле. Дома родные не верили своим глазам. Баби, которая привыкла к тому, что я все время ей возражаю, не на шутку встревожилась. Перед сном она приходила ко мне в комнату пожелать спокойной ночи и видела, что я лежу на кровати, томно улыбаясь, воображая, будто я Жизель, которая упала без чувств на собственную могилу. Она не могла понять, почему я ни на что не жалуюсь и ничему не сопротивляюсь. Я беспрекословно слушаюсь родителей и неизменно почтительна. Когда мне случалось проштрафиться, я опускала голову и смиренно выслушивала выговор. Казалось, меня подменили.
Баби не догадывалась, что на самом деле я была не здесь. Я считала минуты, когда я смогу удрать из дома и снова быть рядом с профессором Керенски.
– Если у тебя будут плохие отметки в школе, я сама пойду к этому Петрушке-вертушке и сломаю зонтик о его голову, а тебя из студии заберу, – сказала Баби мне однажды. – Уж лучше ты по воскресеньям будешь играть на пианино в Лицее, – там устраивают беспроигрышные лотереи в пользу детей из бедных семей Понсе.
– Не волнуйся, Баби, – ответила я. – Я костьми лягу, лишь бы этого избежать.
В 1946 году настал день, когда я уже могла танцевать в театре «Ла Перла». Когда же профессор Керенски выбрал и Эстефанию для одной из главных партий в «Лебедином озере», я удивилась, но жаловаться не стала. Я четыре года буквально убивалась на занятиях, чтобы достичь уровня С. Эстефания же ходила в школу всего полгода, а Керенски уже поручил ей заглавную роль в спектакле.
Когда мы узнали, что профессор Керенски из нескольких дюжин учениц выбрал нас двоих для партий Одетты и Одилии, мы визжали от радости, целовались, обнимались и прыгали по студии. Но с тех пор что-то невидимое встало между нами. Эстефания танцевала хорошо, но не так хорошо, как я.
Откровенно говоря, я никак не могла понять, почему так вышло. Уже несколько месяцев, как я была прима-балерина школы. Никто не мог так долго, как я, держать арабеск под углом девяносто градусов; никто не мог сделать десять глиссадов подряд и почти исчезнуть в вихре поворотов, а я это делала легко. Но в тот момент, когда профессор Керенски увидел, как Эстефания переступает порог школы, он выделил ее из всех учениц. Он всегда ставил нам ее в пример: когда ученицы делали упражнения на растяжку ног или не могли как следует оторвать ногу от пола, делая гран жете, профессор просил Эстефанию выйти на середину зала и показать всем, как нужно «взлетать, словно лебедь». Вряд ли это потому, что она танцевала лучше всех. Керенски выделял ее из всех, потому что у нее были волосы цвета красной герани и она напоминала ему его мать, русскую княгиню.
17. «Жар-птица»
Однажды я пришла в студию рано и услышала, как за дверью Тамара и Андрей о чем-то горячо спорят. Андрей настаивал на том, что он будет танцевать па-де-де в «Лебедином озере» с одной из своих наиболее «продвинутых» учениц.
– Коронный номер всего балета – адажио, Дуэт влюбленных, ты не можешь танцевать его, потому что ты слишком растолстела, – говорил он раздраженно. – В жизни такого не было, чтобы адажио танцевали две балерины, ни один уважающий себя мэтр такого бы не допустил. А для меня, как ученика Баланчина, это уж совсем было бы стыдно. Единственное, что можно сделать, – я буду танцевать адажио с одной из моих учениц.
Тамара заплакала. Если Андрей появится на сцене с любой из учениц, разразится скандал такой силы, что на следующий же день родители явятся всей толпой в школу и заберут дочерей.
Профессор Керенски был очень сердит, но в конце концов нашел способ решить проблему. Если он не может танцевать адажио, значит, это сделает кто-нибудь другой. В тот же вечер он отправился в квартал Мачуэло-Абахо, один из пригородов Понсе, и посмотрел там нескольких подростков, мальчиков из небогатых семей. Некоторые из них играли в баскетбол в команде квартала, и он собрал их на спортивной площадке. Он велел им пробежать три километра и потом прыгать через скакалку, чтобы проверить физическую форму. В результате он выбрал Тони Торреса, светлого мулата с тонкими чертами лица, которому было пятнадцать лет.
– Пожалуйста, приходи завтра утром в Школу балета Керенски, – сказал он. – Скоро у нас спектакль в театре «Ла Перла», и мне нужен помощник, чтобы двигать декорации и переносить осветительные приборы. Я тебе хорошо заплачу.
Тони был очень красивый мальчик. Он был похож на бронзовую греческую статую – с вьющимися волосами, совершенными пропорциями и бронзовой кожей, будто отполированной волнами за те века, что статуи пролежали на дне Эгейского моря. Однако профессор Керенски выбрал Тони не за его внешние данные, а потому, что это был единственный более или менее женственный мальчик среди спортсменов, которых он видел в последнее время.
– Это самый замечательный партнер для девочек из хороших семей Понсе, – сказал он Тамаре с иронией. – Танцуя принца в «Лебедином озере», он ни для кого не будет представлять никакой угрозы. Так что папеньки наших учениц могут спать спокойно.
Несколько недель профессор Керенски занимался с Тони, разучивая с ним партию принца. Профессор упростил некоторые па, чтобы обучение шло как можно быстрее, но думаю, он сделал это с большим сожалением. Он представлял себе, что скажут его друзья, которые время от времени приезжали к нему из Нью-Йорка: «Андрей не танцует принца в „Лебедином озере" потому, что в этом городе воробьев, куда он подался, даже Баланчин казался бы селезнем. Он вынужден был натаскать какого-то местного гомика, чтобы тот его заменил». Андрею было бы трудно вынести все эти насмешки.
– Партнер примы-балерины в «Лебедином озере» – не больше чем вешалка, – терпеливо объяснял Керенски Тони в первый день репетиций. – Тебе нужно держать Одилию за талию, чтобы помочь ей сохранять равновесие, и поднимать ее так, будто поднимаешь перышко, а не слона. Пожалуйста, не поворачивай ее, ухватившись за бедра, это же не цыпленок, жаренный на решетке.
Один раз он сказал Тони, чтобы тот не брился и не сбривал волосы на груди, потому что решил добавить в программу «Жар-птицу» Стравинского, и Тони будет танцевать там главную роль. Для этой роли Тони должен выглядеть как можно более мужественно, и его юношескую утонченность придется маскировать.
Тони был чувствительный мальчик, и поначалу его задевали насмешливые замечания профессора Керенски. Но потом он решил не придавать им значения, поскольку получил уникальную возможность выступать в театре «Ла Перла». Он надеялся продолжить обучение в Школе балета после спектакля и, хотя работал консьержем, рассчитывал договориться на службе, чтобы его отпускали на занятия. Его мечтой было жить в Нью-Йорке и работать в каком-нибудь кабаре или в кордебалете одного из театров Бродвея. Когда в его семье узнали, что он будет танцевать две заглавные партии в спектакле Керенски, все припши в восторг и как могли поддержали его. Тони приобрел яростных поклонников в лице обитателей Мачуэло-Абахо. Весь квартал восхищался им, как будто он совершил нечто героическое, потому что впервые житель этого квартала участвовал в таком значительном культурном событии, как спектакль в театре «Ла Перла». Когда афиши с портретом Тони Торреса появились по всему городу – на фонарных столбах, на заборах, на стенах домов, – обитатели Мачуэло-Абахо срывали их и уносили домой, чтобы повесить у себя в комнате.
Однажды вечером Баби пришла в школу посмотреть, как я занимаюсь. Профессор Керенски подошел к ней и стал говорить, что у меня есть данные и что, вполне вероятно, из меня может выйти хорошая балерина. Он предложил по окончании общеобразовательной школы высшей ступени не отдавать меня сразу в университет, а дать мне возможность год-другой посвятить себя балету целиком. Он наверняка хорошо подумал, прежде чем решать, что делать с моей жизнью. Он был намерен взять меня под свое покровительство и хотел рекомендовать меня в престижную Школу американского балета в Нью-Йорке, где у него было много друзей. Когда я это услышала, сердце у меня чуть не выпрыгнуло от радости. Я что угодно готова была сделать, лишь бы стать ведущей балериной.
