идеями посчитают либо полоумным, либо зеленым дилетантом. И уйдет он ни с чем, потому что для всех он будет помехой…»
Опадая глыбами, рушилась радость, опустошала.
Ему позвонили из дома.
— Где ты был ночью? Мама плакала, — строго спрашивал честный Генашка. Стало слышно, что трубку у него отбирают, и вот уже в ней голос жены, все еще с нотками отчужденности:
— Купи Ленке ползунки на размер побольше, чем в последний раз. У нее температура, мне не уйти… И молока…
Магазин детской одежды был рядом с институтом, и Букварев считался в нем своим человеком. Но что он мог ответить жене сегодня, если денег у него мало, и он еще назначил свидание и пообещал приехать на него в такси.
— Если таковые есть, — по возможности спокойно ответил он Любе и предупредил, что сегодня совещание и он задержится. Потом позвал к телефону Генашку и посоветовал ему играть ножиком и не скучать, а подождать отца, и они вместе очинят все карандаши, какие имеются в доме.
«Совсем заврался! — в отчаянии подумал он. — С формулой крах. Семья на пороге развала. Еще не хватало, чтобы и с Надей так же… Куда я качусь?»
Его позвали к директору, и когда он явился, кабинет шефа был уже полон.
— Вот и наш именинник, — приветствовал его Воробьихинский. — Прошу, Василий Иванович, без проволочек отчитаться за то, чем вы руководствовались, подписывая сей документ. В детали не вдаюсь. У вас прекрасная память.
Воробьихинский с артистическим возмущением поднял над столом папку с проектом дороги через Мокрецовские сопки, вгляделся в лицо каждого присутствующего, словно приказывал проникнуться директорскими чувствами, раскрыл папку и показал всем подпись Букварева.
— Извольте отвечать, — еще раз пригласил директор и с грустью, которой нельзя было по-человечески не посочувствовать, отвернулся к окну, принимавшему на себя слабые отблески последнего дня затухающего бабьего лета.
— А в чем дело? — спросил Букварев, и заседание пошло обычным порядком. Ему разъяснили суть претензий Грачева и его помощников. Букварев помрачнел.
— Сколько вы получили премиальных? — спросил седовласый первый заместитель директора, всегда сидевший по правую руку от шефа.
— Тридцать рублей, — сообщил Букварев.
— Тридцать сребреников, — ехидно подал голос кто-то из директорской свиты.
— Ты дороже продаешься! — осадил его Букварев. — Знаю.
Все вздрогнули от негодования.
— Попытаемся выяснить первооснову ошибки, — чуть повысил голос Воробьихинский, явно стараясь держать бразды разговора в своих руках. — В чем вы ее видите, товарищ Букварев?
— Это давняя история, — брякнул Букварев.
— Как в песне: это было недавно, это было давно, — опять съехидничал тот же голос.
Букварев вскипел. Он кричал, что первым проект не глядя подписал сам Воробьихинский, а премию получило большинство присутствующих и не стыдится; постановка дела в институте такова, что расчет делается на откровенную халтуру, на обдирательство заказчиков, попавших в трудное положение; что проект, будь он и безошибочным, через год-полтора все равно придется переделывать, потому что сейчас он разработан только с учетом вывозки леса, а скоро по этой дороге должны пойти другие машины, оборудование и материалы для буровых установок, трубы для нефтепровода и масса других грузов, которые невозможно сейчас и перечислить; что институт выполняет свои задачи не по-государственному, а занимается рвачеством, сутяжничеством и изо всех сил старается сохранить в этой дрянной игре благопристойную мину труженика. Долго это продолжаться не может и вот-вот все полетит вверх тормашками вместе с некоторыми руководящими лицами, и что он, Букварев, готов понести наказание. Но уж после него будет работать только честно и не потерпит больше ничего из того, о чем он только что заявил.
Совещание было ошеломлено. Все ожидали, что Букварев, как это с ним случалось, будет растерянно и конфузливо оправдываться и в конце концов примет всю вину на себя, но сегодня обвинял он, обвинял всех и в первую очередь директора. Никто не знал, что сказать. Большинство вопросительно поглядывало на шефа, и только он, казалось, сохранял самообладание и даже слегка улыбался.
— Это совещание мы перенесем, — снисходительно заключил он. — Товарищ Букварев сегодня не в себе и не может объяснить нам все так, как требует дело. Я прощаю ему, потому что знаю причину необычного его состояния. К тому же в принципе по обсуждаемому вопросу все ясно, и товарищ Букварев, не желая защищать себя по существу, только подтверждает наши предположения и выводы, которые должны последовать. Надеемся, что товарищ Букварев скоро успокоится и разъяснит нам, почему причины ошибок в работе он усматривает не в сегодняшней организации дела, а в каких-то таинственных фактах, которые были давно. Я больше никого не задерживаю.
ЭТО БЫЛО ДАВНО
Как маленькие жизненные вешки, остались позади бесчисленные семестровые зачеты и экзамены, при воспоминаниях о которых почему-то всплывало в первую очередь не пережитое волнение и бессонные ночи с учебниками и конспектами, а разные забавные случаи, которыми всегда полны студенческие сессии: я ответил невпопад, а профессор реагировал так-то; я не знал половину курса, а вытащил счастливый билет и получил пятерку; я пересдавал на квартире преподавательницы, пришел с букетом цветов, и она… Шпаргалки, остроты, уловки и несть числа и предела студенческим выдумкам и студенческому фольклору, которые не только бодрят, но порой влияют на характер и взгляды молодых людей.
Наступил срок преддипломной практики, после которой надо было представлять самостоятельные труды, дипломные проекты и защищать их. А потом уж — «поплавок» на лацкан и прыжок в жизнь, в заманчивую и волнующую самостоятельность.
Группа закадычных друзей — молодые супруги Букваревы и Губины да их холостой однокурсник бородач Николай Заметкин — послана была отдельной экспедицией в глухие Мокрецовские сопки. Руководить работой практикантов должен был главный инженер леспромхоза Грачев, который вроде интересовался их делами, но предоставил молодым людям полную самостоятельность.
В задачу группы входило произвести съемки местности и изыскания, на основе которых составить проектную документацию на строительство дороги в сильно пересеченной местности с различными породами залегания. Места, лучше Мокрецовских сопок, для этого нельзя, наверное, было и
