Дьявольская магия сработала и на этот раз, бес и вправду был неуязвим. В рядах мятежников началась паника. Кто-то пытался бежать, другие предпочли выстрел в висок. Генерал резервного штаба Фромм, смекалистый малый, пытаясь замести следы своего участия в заговоре, тут же объявил заседание военно-полевого суда. Арестованных расстреливали немедленно. Фон Штауффенберг при аресте был ранен в плечо, его выволокли во двор и поставили к стенке. Он успел крикнуть: «Да здравствует священная Германия!»
Сильвио задумчиво провел ладонью по щеке и подбородку – проклюнулась щетина, седая, точно соль. За моей спиной тяжко сопел Шестопал, изредка я слышал, как он с мышиной осторожностью возится со своими телефонами.
– Когда я там был, в музее, народу не оказалось. Я один поднялся на третий этаж. В коридоре сидела обычная музейная старушка, она указала мне на дверь. Я вошел в кабинет Штауффенберга. Немцы щепетильны в вопросах аутентичности – в кабинете даже побелка на потолке была той же, что и при Штауффенберге.
Я прошел к окну. По стеклу шелестел дождь, внизу блестела мокрая брусчатка двора. Я увидел парадную дверь, рядом – стальной венок и доску: неожиданно смысл выражения «довести до ближайшей стенки» пронзил меня – Штауффенберга действительно расстреляли у самой ближней стены.
Я подошел к письменному столу, провел рукой по дереву – обычный сосновый стол, никакого аристократизма, за таким запросто мог проверять тетради деревенский учитель. Рядом с входной дверью находилась другая, поменьше, крашенная белой масляной краской. За ней туалет – спартанский кафель, унитаз, фаянсовая раковина, над ней зеркало. Я зачем-то повернул стальной кран и пустил воду, подставил руки. Вода оказалась холодной, почти ледяной. Я поднял глаза и посмотрел в зеркало; в это желтоватое стекло много лет назад смотрел Клаус фон Штауффенберг, человек, который почти убил Гитлера. Меня передернуло, как в ознобе, я отпрянул от зеркала, закрутил кран и выскочил из ванной.
– Почему? – глухо спросил Сильвио.
– Не знаю… Как-то жутко стало. – Я попытался воскресить то ощущение. – Вдруг показалось, что времени нет… Что нет прошлого, вернее, что прошлое не исчезает. Все происходит одновременно, и ты можешь оказаться…
Я не договорил: моргнул экран компьютера, и там появилось новое видео.
38
На этот раз звук был. Жанна держала в руках листок бумаги и читала по нему, изредка поглядывая в камеру. Меня поразило даже не ее спокойствие, а какая-то обыденность поведения; было ощущение, что милая и не очень способная актриса без особой надежды на успех пробуется на эпизодическую роль в кино.
– Немедленно прекратите все попытки найти нас, – произнесла она с ровной интонацией. – При малейшей угрозе обнаружения мы примем меры. Фатальные и необратимые. Меры, которых бы хотелось избежать и нам, и тем более вам.
Она подняла глаза, облизнула губы. Она, безусловно, понимала, о чем идет речь, но страха в лице я не увидел.
– Мы следим за каждым шагом. Наши люди среди вас, они гораздо ближе, чем вы можете себе вообразить.
– Блеф, чистый блеф… – зло проворчал Шестопал.
– Немедленно остановите казни и репрессии. Верните солдат в казармы, уберите танки из города.
Жанна снова посмотрела в камеру, Сильвио, застонав, подался к экрану. После паузы она опустила глаза и прочла:
– Не делайте глупостей. – Потом, посмотрев в верхний угол экрана, спросила: – Все?
Видео кончилось. Мы с Сильвио, застыв, смотрели в монитор. Шестопал, уткнувшись в угол, бубнил в телефон.
– Видео загружено с мобильного устройства через вай-фай в ГУМе, – Шестопал вполголоса выматерился и добавил: – Обнаглели, сволочи… Прямо под носом… Я приказал прослушать аудио, фоновые шумы, может, там что-то надыбают.
Он замолчал. Сильвио тихо, словно в раздумье, произнес:
– А вдруг не блеф? Вдруг кто-то из своих?
– Я не очень себе представляю, кого в такой ситуации можно считать своим? – осторожно спросил я.
– …И в школе так чисто сработали. – Сильвио устало закрыл глаза. – Так чисто.
– Нужно понять, чего они хотят, – проворчал Шестопал. – Тогда будет ясно…
Его телефон загудел, как сердитый шмель. Шестопал приложил аппарат к уху, мрачно буркнул:
– Ну!
– Чего они хотят? – тем же полусонным голосом произнес Сильвио. – Чего хотят?
– Глеб Глебыч, сообщает Харитонов! – Шестопал стал говорить быстро, нервно. – Из провинции прибывают поезда с какими-то рабочими, какие-то шахтеры, похоже на организованную акцию, судя по всему, и железнодорожники заодно. С трех вокзалов огромная толпа выдвигается на кольцо. Движение парализовано.
– Огромная? – Сильвио спросил тихо и снизу посмотрел на Шестопала. – Это сколько? Тридцать человек? Или триста? Или три тысячи?
Шестопал отступил. В это время зажужжал другой телефон, но он не решился ответить. Сильвио вскочил.
– Или триста тысяч? – заорал он. – Или, может, миллион?
Его шея побагровела, под кожей вздулась серая жила.
– Расстрелять триста человек, – тяжело дыша выплюнул он слова, – можно. Можно и тысячу. Можно остановить три тысячи. Можно пять. Но больше… больше… Просто физически невозможно. Физически, понимаешь? Если такая толпа двинет на Кремль…
Сильвио замолчал, потом строгим спокойным голосом приказал:
– Кабинет министров освободить. Немедленно. Всех собрать. Заседание через час.
– Глеб Глебыч, как освободить? Они же… – Шестопал растерянно держал в каждой руке по зудящему телефону. – Они ж нас схарчат… После того, что мы с ними…
– Знаю, знаю! – раздраженно махнул рукой Сильвио. – Нам время главное, время выиграть нужно!
Он застыл, точно что-то припоминая, потом повернулся к Шестопалу:
– Схарчат, говоришь? – усмехнулся он и покачал головой. – Не успеют.
Шестопал, грузный, как бизон, стремительно затопал к двери.
– Эй! – крикнул ему в спину Сильвио. – С Харитоновым свяжись! Чтоб дров не наломал! Не стрелять ни в коем случае! Ни в коем!
Сильвио наклонился, ткнул в селектор:
– Юра, всю информацию по Жанне немедленно ко мне! Как только – так сразу!
– Так точно, Глеб Глебыч!
– И все, связанное с этим… С этим тайным союзом «Звезды и молнии», мать его…
Он произнес это, и я оторопел – меня вдруг захлестнула волна ужаса, словно ангел открыл какую-то чудовищную тайну.
– Звезды и молнии… – пробормотал я. – Сильвио…
– Что?
– Мне нужно… – Я задохнулся, сердце подпрыгнуло к горлу, я махнул рукой куда-то в сторону. – Мне нужно… Туда, в город. Срочно.
39
Гитлер был дрянным художником, но оказался отличным дизайнером – это две совершенно разные профессии, что не совсем очевидно в сегодняшнем компьютерно-фотошопном мире, когда любой недоучка, кое-как на бумаге рисующий фигуру человека из кривых палочек и огуречков, но способный смастерить из клипарта корявый коллаж на мониторе, гордо зовется «график-дизайнер». С тем же успехом любая барышня, рифмующая слова в своем дневнике или блоге, может звать себя поэтом. Что она, разумеется, и делает. Я уверен, что если бы вместо политики Гитлер занялся рекламой, то его агентство ждал бы сокрушительный успех. У него было чутье, зоркий глаз, хваткий ум. Он понимал смысл и значение визуальной коммуникации и корпоративной идентификации, нутром чуял великую силу бренда. Не он придумал свастику, не он изобрел непобедимое сочетание цветов красный – черный – белый, не он первый использовал рунический орнамент как символ. Но он сумел талантливо объединить все элементы. В истории военного костюма вряд ли найдется что-то более убедительное, чем униформа офицера СС. Черная с серебряным шитьем, с красным акцентом, словно звонкая капля крови. А как вам дизайн немецкой каски?
Гитлер не просто принимал участие, он руководил визуальной частью оформления парадов, шествий, митингов. Разрабатывал рисунки знамен и штандартов, знаков и символов, все эти орлы и венки, скрещенные мечи и копья прошли через его руки, часто эскизы были начерканы его собственным карандашом.
Эстетика визуального ряда Третьего рейха почти полностью заимствована у Римской империи. Плагиат? Нет, продолжение традиции. Дело в том, что в самом названии государства подчеркивалась эта связь: Священная Римская империя была Первым рейхом, а вторым – империя Бисмарка, после победы Пруссии над Францией в 1871 году. На одном из предвыборных плакатов национал-социалистов были изображены в ряд четыре портрета – Фридрих Великий, Бисмарк, Гинденбург и Гитлер с весьма талантливым слоганом внизу: «Король завоевал, принц объединил, фельдмаршал защитил, солдат сохранил и приумножил!» Немец, любящий свою историю, испытывал чувство гордости и причастности, он видел в новом фюрере мудрого преемника, стоящего на защите традиций великой империи. Веймарская республика, пораженная либеральной немощью и демократической нерешительностью, поставила Германию на колени, покрыла позором славные боевые знамена, предала армию и народ. Всадила нож в спину – как с излишней драматичностью утверждала пропаганда нацистской партии. А Гитлер (как и обещал) вернул стране былое величие и славу. Ну и, разумеется, поднял Германию с колен.
