Вдруг он насторожился. Чуткий слух уловил — нет, не звук даже, а скорее тень звука. Кто-то еще был здесь — справа и сзади от него… Кто-то большой. И очень, очень опасный. Знать этого Аги не мог, но, ведя происхождение от длинной череды поколений первобытных охотников, и сам проведя на охоте большую часть своей жизни, чуял это всей кожей, всем своим существом. Медленно — так медленно, что вряд ли наблюдатель со стороны уловил бы движение, он стал менять положение тела, чтобы увидеть заросли высокой травы, откуда донесся звук; не двигался, а как бы плавно перетекал из одной позы в другую. Одновременно он старался держать в поле зрения и антилопу. Лань тоже должна была почувствовать опасность… Но не чувствовала, и продолжала спокойно пастись, не проявляя никаких признаков беспокойства, кроме обычной для этих животных нервозности и настороженности.
Верхушки растений шагах в сорока от убежища Аги бесшумно покачивались. Скоро зверь, скрывающийся в траве, неизбежно должен был выйти на открытое место, и он вышел — Агизекар еле сдержал возглас удивления. Это был молодой хасах, по всем признакам самец, но такого хасаха Аги в жизни не видел: шкура его была бела, как одеяние шамана, а глаза горели красным, словно угли в костре. Верхние клыки куда длиннее, чем обычно бывают у этих сильных, но добродушных животных, и передвигался он странно — мягкой, пружинистой походкой охотника, подкрадывающегося к добыче. И Агизекар пришел к единственно верному выводу, каким бы невероятным он не казался в свете его знаний о хасахах вообще — зверь, несомненно, охотился, охотился на лесную антилопу, хоть это и полностью противоречило склонности хасахов кормиться исключительно растительной пищей.
Аги застыл, не в силах отвести взгляд от необычного животного. Оно пока не видело его, а что если увидит? Нападет? Обычный хасах мог напасть на человека, если с ним столкнуться в период гона, когда они часто раздражительны без причины. Охотник измерил взглядом расстояние до ближайшего дерева, на которое можно быстро забраться. Хасахи не умеют лазать по деревьям.
Они и белыми не бывают, возразил внутренний голос. Так что — кто знает? Впрочем, на земле от него так и так не убежать. Аги на всякий случай начал осторожно перемещаться поближе к дереву. Зверь так же осторожно двигался к полосе кустов, за которыми паслась ничего не подозревающая жертва.
Аги вдруг насторожился еще больше. Что-то неуловимо изменилось вокруг… Что? Он напрягся, пытаясь понять. Что-то такое странное в воздухе… Или нет? Да. Но что же? И тут он понял. Звуки. Все звуки исчезли. Щебет птиц, жужжание насекомых, тысячи шорохов — все пропало. Лес притих, как будто в ожидании, даже листья — и те, кажется, перестали шелестеть.
Агизекар почувствовал, как волосы зашевелились у него на затылке, мозг накрыла холодная рука ужаса. Рожденный и выросший в мире, где всем управляли многочисленные таинственные и могущественные духи, почти всегда непонятные в своих действиях и почти всегда жестокие по отношению к людям, он угадывал приближение чего-то, чему его подсознание пыталось, но никак не могло подобрать имени. Айтумайран… Айтумайран!!!
Аги показалось, что его желудок поехал куда-то вниз, а сердце сжалось в крохотный комочек. «Если ты смотришь перед собой, Айтумайран там, только ты не видишь его, — вспомнил он наставления отца. — И очень хорошо, что ты его не видишь, поскольку облик Великого Бога внушает трепет. Если ты повернешься направо, он будет там, а если посмотришь налево, он будет с левой стороны… И если ты повернешься назад, то Айтумайран будет стоять у тебя за спиной».
Белый хасах остановился и навострил уши. Лань подняла голову и застыла как парализованная. Что-то происходило в густых зарослях между ней и хасахом — именно с этого места на Агизекара накатывали волны ужаса. Ветки легко шевельнулись. Потом они раздвинулись, и оттуда появился Айтумайран. Белый хасах припал на передние лапы, его голова почти коснулась земли, из пасти вырвался оглушительный рев страха и ярости. Аги судорожно вцепился в древко копья и застонал, глаза расширились, он почти перестал чувствовать свое тело. Отец был прав — Айтумайрана лучше не видеть!.. Он попытался вскочить, качнулся назад — и потерял сознание.
* * *
Когда Аги пришел в себя, то лежал еще некоторое время, не в силах шевельнуться. Вокруг стояла тишина. Он открыл глаза. То, что он видел — это на самом деле было или нет? Невиданный белый хасах… Хасах, который охотился! А потом… Агизекар задрожал. Больше всего ему хотелось опять закрыть глаза и никогда их не открывать, но он тут же упрекнул себя в трусости. Если ему и не примерещилось, так ведь Айтумайран, похоже, пришел не за ним, а за хасахом. А если б и за ним — нечего валяться здесь и жалеть себя, как глупая девочка, споткнувшаяся на ровном месте. Мужчина, достигший возраста зрелости, не смеет бояться, и даже самого Великого Бога, хоть ему и бессмысленно противиться, обязан встретить стоя, лицом к лицу, и принять смерть с открытыми глазами, достойно, а не жмуриться… Чтобы выяснить все, достаточно встать и посмотреть.
Ободренный такими мыслями, он нашарил рукой лежавшее рядом копье и, опираясь на него, встал на ноги. Хасах лежал недвижно, его белый мех покрывала кровь из многочисленных ран, с левой стороны черепа была содрана кожа и зиял большой пролом, через который виднелся превращенный в месиво страшным ударом мозг. Агизекар с трудом оторвал взгляд от этой картины и осмотрелся. Атумайрана нигде не было видно. Бог казнил нарушителя табу (у животных тоже есть свои табу) и ушел. В чем провинился белый хасах? Бесполезно задавать такие вопросы. В чем провинилась девушка, которую любил Мудрейший, когда еще был охотником? В чем провинился маленький мальчик из рода Чаку, которого нашли с откушенной головой, а тело его не сгнило, хотя и пролежало в джунглях почти весь сезон дождей? Айтумайран казнит кого хочет и когда хочет, а трупам приказывает оставаться нетленными, в назидание непокорным и для устрашения оставшихся в живых.
Возможно, хасах виноват в том, что возжелал неположенную ему мясную пищу. Или же в том, что родился белым. Всех зверей создал Великий Бог, и они должны оставаться в том образе, который для них предначертан от начала.
Охота Агизекара, конечно, на этом закончена, он вернется домой без добычи… Какая добыча, резко оборвал он сам себя, надо благодарить духов, что жив остался. Но и духи здесь ни при чем. Они не могут ничего против Айтумайрана.
Нужно спешить. Каждый, кто стал свидетелем гнева Великого Бога, обязан как можно быстрее рассказать об этом людям своего племени и шаману — таков закон предков. В его рассказ поверить будет трудно. Поверят, конечно, особенно когда он потом приведет их сюда… Нет. Агизекар не хотел допустить даже тени сомнений, даже на короткое время. Он решительно направился к трупу хасаха, на ходу доставая нож. Айтумайран не покарает его за это — ведь то, что Аги собирался сделать, он сделает ради блага всего племени, чтобы ему быстрее поверили, а значит, быстрее извлекли урок, и тем обезопасили себя от гнева Бога. Ловко орудуя ножом, Агизекар отрезал мертвому хасаху голову и передние лапы и уложил их в свою охотничью сумку, на которой предварительно распустил все ремешки, чтобы она стала возможно более просторной. Как он и ожидал, ничего страшного не произошло. Должно быть, он правильно рассудил — не случайно ведь Айтумайран захотел сделать его очевидцем расправы…
* * *
Первые лучи солнца проникали сквозь листву деревьев и освещали только что проснувшийся поселок Акимики-теру. Лесные люди так привыкают к вечному прохладному сумраку джунглей, что и для своих поселений выбирают не поляны, которых немало в лесу, а просто те места, где деревья стоят пореже и не слишком велики — это, обычно, вершины пологих холмов, где слой земли не такой толстый, а местами на поверхность выходят каменные россыпи. Все очень удобно — в полдень здесь не жарко, как на полянах, возвышенное место не зальет водой в период дождей. А камни используют для изготовления прочных ступ, в которых каменными же пестами женщины племени толкут высушенные зерна пакуай, чтобы потом замесить тесто.
Агизекар Тау сидел возле входа в свою хижину и мастерил себе новую охотничью сумку из большого куска искусно выделанной кожи. Старую сумку, в которой он принес в поселок голову и лапы белого хасаха, шаман сжег на костре перед Священным столбом духов, объяснив Аги, что если сумка останется при нем, то удачи на охоте не будет — животные издали почуют запах жертвы Айтумайрана и станут обходить его стороной. Возбуждение, вызванное рассказом Агизекара и видом его необычного и страшного трофея, уже схлынуло, и поселок Лесных людей зажил своей повседневной жизнью. Правда, Аги заметил серьезную перемену в отношении соплеменников к нему самому. Раньше он был всего лишь одним из молодых охотников — теперь стал человеком, который видел самого Великого Бога и остался жив, а таких, знал Аги, не только среди людей племени, но и среди всех Акимики-теру совсем немного.
