Не хотелось бы. Только-только выручка в баре попёрла… Так куда мы собирались пойти?
— Да, — Депутатор залил в себя второй стакан и вернул головной убор на место. — У вас не найдётся бутылки какого-нибудь крепкого дешёвого пойла, которое не очень жалко?
— Где-то завалялась сливовица. Они бывают неплохи, но эта просто сивуха какая-то, убрал её из бара на всякий случай. Крепкая, сорок восемь градусов.
— То, что нужно. Прихватите с собой, если не сложно. Пройдёмся.
— Дети, которых вы привели ночью, — сказал он, пока мы неторопливо шли к окраине, — они ничего не помнят, представляете?
— Совсем ничего?
— Хуже, чем совсем. Помнят, что отродья, что их хотели очистить, но кто, где, при каких обстоятельствах — полный провал. Они не притворяются, я уверен.
— Травматическая амнезия?
— Возможно, — сказал полицейский неуверенно, — я не специалист. Одна из девочек, кстати, всё время требует вас.
— Меня?
— Да, хотя и не знает, кто вы такой. Видимо, чем-то вы её впечатлили. Не хотите поделиться историей? У меня, можно сказать, профессиональное любопытство.
— Ничего достаточно драматичного для бывшего спецназовца. Это не было силовой операцией по освобождению заложников. Я их, можно сказать, просто подобрал с пола.
— Просто? — скептически переспросил Депутатор.
— Проще некуда.
— И как мне прикажете искать похитителей?
— Их нет.
— Уже нет? Звучит… не вполне легитимно.
— Нет, и никогда не было.
— Тогда кто же похитил детей?
— В некотором смысле никто. Возможно, вам будет трудно поверить, но это чистая правда.
— Не очень трудно, — сказал он. — Учитывая, что вернуть их в семьи у меня не получилось.
— Вы не знаете, чьи это дети?
— Я-то знаю. Не знают их родители. Точнее, они ведут себя странно. Вроде бы не отказываются, но не могут припомнить, когда те пропали, не уверены даже, как их зовут. Производят впечатление не вполне адекватных и наотрез отказываются радостно принять возвращённое дитя в лоно семьи.
— Ну, уже завтра эти детишки станут взрослыми и будут сами решать свои проблемы.
— Я так и подумал, поэтому оставил пока у себя. Тесновато, но сутки потерпим друг друга. Вот, пришли.
Депутатор привёл меня на городское кладбище. До сих пор я тут не бывал и не мог себе представить масштабов. Целое поле могил, уходящее за горизонт. От ворот не видно, где оно заканчивается.
— Смотрю, город действительно старый, — сказал я, посмотрев на даты самых первых обелисков. — Но выглядит довольно уныло.
— Это же кладбище, а не цирк.
— Зелени не хватает. Без неё как будто не место упокоения, а площадка утилизации отходов.
На могилах ни травинки, кое-где торчат сухие обломанные стволы давно мёртвых деревьев, пылит серо-рыжий суглинок.
— Это старая часть, дальше чуть получше, — заверил меня полицейский.
Это «получше» — просто полотна с выгоревшей искусственной травой, прямоугольные пятна которой обозначают могилы. Пластиковое покрытие имеет пыльно-зелёный бледный цвет и местами раскрошилось под действием солнца и ветра. Я бы не сказал, что сильно украшает пейзаж. Тут нет ни памятников, ни обелисков, ни каменных надгробий, только отлитые из бетона одинаковые таблички.
— Здравствуйте, — сказал Депутатор невысокому, но плечистому мужчине в красной рубахе.
Загоревший до черноты, покрытый рыжей пылью поверх пота, он вылез, опираясь на лопату, из крайней из длинного ряда пустых могил.
— Принёс? — неприветливо спросил он Депутатора.
— Роберт, дайте ему бутылку.
Я молча протянул сливовицу, мужчина так же молча ухватил её крепкой жилистой рукой, одним движением скрутил пробку, закинул донышком к небу и припал ртом к горлышку, только кадык запрыгал вверх-вниз.
— Уф, крепкая, хорошо, — сказал он слегка осипшим голосом, ополовинив посуду. — Копач я местный.
— Я бармен.
— Хорошая работа, — одобрил могильщик, — но я бы спился.
— Говори, чего тебе надо, — обратился он к Депутатору.
— Сколько могил вы копаете?
— Так, чтобы могил, так пять. Это со всеми штуками — подстилками-настилками, искусственным газоном, опускной системой и так далее. Под гроб прокопано, все чётко.
— Почему именно пять?
— Ну так старых осталось пятеро. Завтра их отпоют и притащат, надо чтоб заранее готово было, без суеты. За них платят внуки, живая копеечка, самый мой хлеб. Вот, смотрите, как раз заканчиваю. Ровно, как по линеечке, стеночки одна к одной, люди любят, чтобы аккуратно. Да и гроб может зацепиться, это уже косяк, перед клиентом неловко. Но у меня не бывает, рука набита.
— А остальные?
— Какие остальные?
— Те, о которых мы говорили утром.
— А, эти… Да что на них смотреть? Халтура.
— И всё же, если не сложно, — попросил Депутатор.
— Чего сложного полста шагов пройти? — удивился Копач. — Туда, вон.
Он повернулся и зашагал, на ходу делая глоток из бутылки.
За невысоким холмом открылась панорама выветрившейся пустоши с редкими будыльями высохшей травы. Она как по линейке расчерчена пунктирами могил — один из свежих, с кучами рыжей сухой земли рядом, за ним постарше, с осевшими холмиками без табличек, дальше они угадываются лишь по смутным контурам прямоугольных неровностей почвы, а ещё дальше дожди и ветра окончательно зализали рельеф.
— Эти, видите, узкие и неглубокие, — сказал Копач. — Потому что, во-первых, без гроба, а во-вторых, всем плевать. Собаки не докопаются до костей и ладно. А если вы насчёт санитарных норм беспокоитесь, так зря. Тут воды в почве ноль, всё просолено, они не гниют даже. Иной раз подхоранивал, бывает, что жена хочет с мужем лежать, или с родителями кто… Я так-то думаю, что это бред, какая разница? Земли до черта. Но платят всё равно полную цену, так что пусть. Так вот, откопаешь — а он лежит, вообще не разложился. Только высох, как изюм, потому что соль воду из тушки вытягивает.
— И как много этих, халтурных? — уточнил Депутатор.
— Да вот, почитай ещё столько же копать. А то и не хватит. Точно не угадаешь, но прикинуть можно — берёшь у директора список выпускного класса, делишь пополам, вот примерно столько. Если лишние — ну что же, не перетрудился, ямы мелкие. А если не хватит, то, откровенно говоря, бывает и по двое суну, кто худые. Им-то
