Ботаник Бонтий сопровождал Кона на Яву в 1627 году; медик Пизо отправился вместе с принцем Иоганном-Морицем в Бразилию. «Индийские» флора и фауна вошли в область науки. Восток уже с конца XVI века привлекал внимание нидерландских лингвистов и историков. В Лейдене была организована кафедра арабского языка, которую ее выпускник Эрпений благоустроил типографией, специализировавшейся на семитских языках, а также эфиопском и турецком. Его последователь Голий, получив аккредитив в 2 тысячи гульденов, был направлен кураторами в экспедицию, в результате которой три года провел в Оттоманской империи и вывез оттуда самую большую из существовавших в Европе коллекцию восточных рукописей, насчитывавшую 300 томов. По возвращении он составил арабско-латинский словарь, при работе над которым пользовался услугами приглашенных им восточных коллег — дьякона из Алеппо, персидского и армянского ученых. Около 1600 года Голландия стала центром восточных исследований всего мира.
Глава XI
Стрелы амура
Уильям Темпл, обожавший медицинскую терминологию, отмечал, что характер нидерландцев, по природе умеренный, недостаточно «воздушен» для изысканных проявлений радости и не слишком горяч для любви. Конечно, молодые люди поддерживали в себе это чувство, но «знали его скорее понаслышке, а не питали искренне сами, рассматривая любовь как непременный, но не волнующий предмет разговора… Встречаются, — продолжает посланник, — любезные кавалеры, но нет пылких влюбленных».{82}
Свидетельства большинства иностранцев подтверждают эту точку зрения. Нидерландские мужчины, обычно высокие, сильные и крепкие, обладали физической красотой, отличаясь белизной кожи, здоровым румянцем и правильными чертами. Но сексуальные игры их не занимали. Дела в их глазах стояли выше любви, а как развлечение алкоголь имел то преимущество, что обходился дешевле, чем женщины. Жеманство и кокетливость не привились нидерландкам не только в силу безудержной тяги к независимости, которая настраивала их против любых заигрываний, но и потому, что холодность мужчин отбивала к тому всякую охоту. Отсюда возникла поразительная свобода женщин в отношениях с противоположным полом. В вопросах эротики сохранялась полная свобода выражений, которая поражала заезжих французов. Около 1600 года в Париже ходило шутливое выражение «любить по-голландски». Ренэ Ле Пэи, посетивший Нидерланды в то время, весело иронизировал: «Голландки по глупости делают то же, что парижанки от ума». «В момент наивысшего наслаждения, — утверждал он, — они грызут яблоко или щелкают орехи».{83} Шутки, достойные своей эпохи. Сент-Эвремон кажется более утонченным. «Холодность ко всему, — говорит он, — отличает мужчин и женщин, достигших степенных лет, — скорее виной тому женитьба и зрелость. Молодые холостяки, напротив, люди другой закалки».{84}
Относительная суровость нидерландских нравов пресекала распущенность, царившую в других краях. Препоны всякого рода значительно усложняли несанкционированные встречи. Были также официально признаваемые традиции. На острове Тексель молодые люди ходили компанией в гости к той или иной местной девице три раза в неделю. Ели, пили сладкое вино, шумели, барабанили, резвились, заводили новых друзей.
Проповеди были обычным поводом для знакомства или рандеву. Пастор Елизарий Лотий клеймил эту традицию. По его словам выходило, что церковь посещали исключительно ради того, чтобы завязать интрижку. Вне дома можно было встретиться также в театре, где в темноте зала не стеснялись даже целоваться! Отличным местом для свидания мог служить и каток. Скользили парами, под ручку. В хорошее время года прогулки открывали и другие возможности. По праздничным дням компании молодых людей, в каретах или верхом, высыпали за город повеселиться вдали от нескромных взглядов, направляясь в деревенские трактиры, леса и на пляжи. Когда, громыхая и подскакивая, карета проезжала по мосту через ров, обычай требовал, чтобы парень, державший вожжи, крикнул: «Гей!» и девица, в свою очередь, должна была его поцеловать.
Если на прогулку ехали на берег моря, обычай предусматривал более рискованную игру. Каждый из ребят хватал по визжащей девчонке и забегал по колено в воду, как раз под набегавшую волну, затем, не выпуская из рук драгоценную ношу, мчался обратно, вскарабкивался на вершину дюны, с которой вся компания кубарем скатывалась вниз, с криком, смехом и задравшимися юбками. Такие игры, чьи истоки терялись, похоже, в весьма отдаленном прошлом, считались испытанием — девица, которая сносила все мужественно, могла стать хорошей супругой… Но при этом были нередки несчастные случаи.
Первого мая, в официальный праздник, молодые люди обменивались подарками; вечером они встречались вновь на игрищах. Ухаживания шли своим чередом, заходя порой так далеко, что в наказание власти запрещали время от времени отмечать этот день в следующем году. По деревням сохранились обычаи, восходившие к древнему весеннему фольклору более или менее эротического характера. На Текселе в ночь на 30 апреля молодежь обоего пола танцевала вокруг разложенных в чистом поле костров. В Лаге Звалюве 1 мая на заре парни залезали на крыши домов своих зазноб и привязывали к коньку зеленую ветку дерева. Едва проснувшись, деревенские барышни бежали убедиться, выразил ли им кто-нибудь свои чувства. В других местах, тоже ночью и тоже на крыше дома девицы, устанавливалось выкраденное из сада пугало, если, по мнению озорников, та корчила из себя недотрогу.
За исключением этих редких случаев, строгая голландская семейная жизнь накладывала свой отпечаток на общение молодых людей, которое находило опору в материнской заботе. Нидерландские матери рано проявляли стремление спихнуть дочерей замуж. Когда девочка еще пищала в колыбели, мать начинала готовить ей приданое и складывать в копилку деньги на будущую свадьбу. Порой помолвка назначалась, не дожидаясь, пока новоиспеченная чета выйдет из детского возраста — семьи по какой-либо причине считали для себя выгодным такой заблаговременный союз. Но в основном первому сватовству предшествовала удивительная для иноземцев свобода. С непосредственностью, свойственной этому народу, матери часто сами брались обучать дочерей искусству «честной» обходительности, то есть заманиванию мужа. «Искусство любви» популяризировалось обширной литературой, прозаической и поэтической, но больше все-таки поэтической. Формы заимствовались у Овидия. Вера в то, что браки заключаются на небесах, была непоколебимой. Наверху все уже решено, осталось только поспособствовать выполнению воли Провидения на земле.
Молодой человек с честными намерениями, желавший познакомиться с девушкой, подсовывал под дверной молоточек цветок или пучок листьев. Если на следующий день цветок валялся на земле или листья гонял ветер, ухажер не отчаивался, — на этот раз он оставлял букет, перевязанный ленточкой. Видимо, попался трудный случай. К четвертому или пятому букету прикладывалась уже визитная карточка.
Так или иначе, девушка отвечала на эти знаки внимания. Примет ли она их? Смекалка помогала поставить на подоконник в нужный момент корзинку со сластями или цветами. Игра продолжалась. Выбор цветов составлял своеобразный символический язык Если у девицы хватало смелости прикрепить к корсажу поднесенную обожателем белую веточку, нельзя было лучше признаться в пылкой любви. Или же обретающие форму чувства выражала тайная записка, скрытая среди цветов на окне. Стихи, сочиненные экспромтом или списанные с книги, производили самое сильное впечатление. Между делом влюбленный юноша покрывал заветным вензелем стволы деревьев и прибрежный песок. В деревушках Северной Голландии процедура ухаживания была более простой. Два вечера подряд молодой воздыхатель скребся в дверь любимой, на третий — стучал. Если в ответ ему отвечали таким же стуком, значит, дело в шляпе. Пришло время для первых разговоров у окошка или порога. Иногда кавалер прихватывал одного-двух музыкантов, чтобы вызвать даму сердца незатейливой серенадой. С этого момента родители девушки ждали визита кандидата в зятья. Но дождавшись, ограничивались приветствием, оставляя ему самому улаживать свое дело с их дочерью. Из любезности они могли выйти прогуляться, предоставив парочке непринужденно ворковать в самом темном углу комнаты. В некоторых местах особое значение имело первое движение девушки при входе поклонника. Если она встанет, поправит платок или чепец, значит, согласна; если, напротив, девушка, нагнувшись, брала каминные щипцы, это означало обдуманный отказ.
В первом случае паренек устраивался поудобнее. Начинался тет-а-тет, иногда совершенно безмолвный, который мог продолжаться пять-шесть часов сряду, если не всю ночь, не нанося вреда репутации девушки ни словом, ни делом. С этого времени влюбленный приходил каждый вечер. На Текселе он пролезал через окно, поднимая шпингалет через разбитый им квадратик стекла. На этом острове было мало домов с целыми окнами. Визит продолжался… в постели девицы. Соблюдая приличия, девушка лежала под пододеяльником, парень пристраивался рядом, между пододеяльником и покрывалом. На расстоянии вытянутой руки барышня прятала котел — при малейшей опасности она ударяла по нему каминными щипцами и на звон сбегались соседи. Этот обычай, так называемый queesten, был распространен и на фризских островах, в Вирингене, Оверэйсселе и других местах. Родители ему благоприятствовали, считая за честь для своих дочерей. К тому же queesten дозволялся только местным ребятам. Иногда дело заходило слишком далеко, и, хотя девицы стеснялись сразу переходить к делу, добрачных беременностей, было немало, особенно в рыбацких поселках. Ребенок, родившийся до брака, участвовал в свадебной церемонии. Из притворной стыдливости его прятали под плащ матери. Тут и там практиковалось «апробированное» замужество — девица «пробовала» разных кандидатов, пока не беременела, после чего оставалась верной отцу своего ребенка и выходила за него замуж.
