Учитель располагал разнообразнейшей гаммой орудий воспитания. Кнут, линейка и ремень обрушивались как на одетого шалуна, так и на его оголенные части. В некоторых школах, особенно для детей бедноты или сирот, применялся позорный столб или деревянная колодка, в которую заковывали ногу ребенка на определенное время, часто на целые дни, чтобы жертва таскала за собой этот груз по улице и в церковь. «Ослиный колпак» по сравнению с прочими выглядел мягким наказанием. Его носили на шее — виновный выставлялся на стуле с надписью, сообщавшей о совершенном проступке.
Программа занятий сводилась главным образом к изучению житий святых, чтению, письму и арифметике. К девочкам относились с еще меньшей требовательностью, и умение пользоваться иголкой с ниткой считалось достаточным опытом для дальнейшей жизни. Чтение букв преподавалось в алфавитном порядке от А до Z, не рассматривая их сочетаний в словах. Последние произносились учителем целиком и прилежно повторялись (и искажались) учениками на манер псалма. Если детишек было много, производимый ими гомон долетал до улицы к вящему неудовольствию прохожих. «Лучше, — говорили они, — пройти мимо кузницы, чем мимо школы!»
Простейшая арифметика в силу своего практического применения в торговле представляла собой предмет особого внимания со стороны большинства наставников, которые в свободное от занятий время выполняли функции муниципальных бухгалтеров. Их методика преподавания опиралась более на практику, нежели на теорию. Они предлагали ученикам решать задачи следующего рода: «Два человека купили в складчину восемь пинт мальвазии и хотели бы разделить их поровну. Но чтобы разделить купленное вино на равные части, у них нет другой меры, кроме одной бутылки в пять пинт и другой в три. Вопрос: как следует им поступить?»{68}
Правописание, считавшееся самым полезным из прочих предметов, пользовалось огромным престижем. Некоторые аристократы превращали каллиграфию в настоящее искусство. Они писали, как чеканят граверы. Слава голландцев и зеландцев как мастеров письма распространилась за пределами страны. Красивого почерка было довольно, чтобы учитель мог найти клиентуру по своему выбору, какими бы убогими ни были его педагогические таланты и каким бы дурным ни был характер. При письме использовалось птичье перо или тростинка и черные чернила из сажи, разведенной в масле. Детей обучали выводить романские и готические буквы, наклонные и прямые. Ежегодно муниципалитеты устраивали для городских школьников конкурсы чистописания. Победителям вручали серебряное перо, письменный прибор, книгу или же выбивали их имена на почетных досках.
Для чиновников, коммерсантов и юристов упражнения в каллиграфии имели чрезвычайно большое значение. В кругах буржуазии, мелкой и крупной, все писали очень много, эпистолярное творчество прочно вошло в обиход. Со школьной скамьи ребенок одновременно с правописанием постигал азы риторики. Если, став взрослым, он находил свои знания недостаточными, их можно было расширить, купив соответствующие дидактические пособия и даже сборники образцов писем, включая любовные.{69} В особых случаях обращались к общепризнанным авторам, специализировавшимся в цветистой прозе или стихосложении и умевшим ловко состряпать красивое объяснение в любви с предложением руки, уведомление о крестинах или похоронах, приглашение на торжество.
Такая программа, плохо подкрепленная скверными учебниками,{70} не обеспечивала хороших знаний. Кроме того, учителя жаловались, что многих детей родители преждевременно забирают из школы, желая скорее направить энергию своих отпрысков на созидательный труд. Система образования была явно недостаточной, и параллельно «малым школам» создавались другие, не слишком отличавшиеся от первых, но обещавшие специальную ориентацию на коммерческую карьеру.
Беженцы-гугеноты основали «французские школы», которые с середины столетия получали финансовую поддержку муниципалитетов. Помимо алгебры и каллиграфии здесь обучали еще и французскому, считавшемуся языком международного общения. Некоторые из этих школ, содержавшихся не особенно сведущими дамами, специализировались на воспитании девочек из хороших семей, которых обучали (часто с недопустимым пренебрежением синтаксисом и орфографией) женскому эпистолярному стилю.
Несмотря на их посредственность, число французских школ на протяжении века непрерывно росло. Впрочем, если французский язык занимал в Нидерландах «золотого века» привилегированное положение, то этим он обязан семейным и политическим традициям и менее всего французским школам. Семьи образованных французских эмигрантов всеми силами поддерживали чистоту родного языка, который, со своей стороны, оберегала валлонская церковь. В высшем нидерландском обществе было принято завершать обучение молодых людей, часто сильно офранцуженное, длительной поездкой во Францию или романскую часть Швейцарии.
На правительственном уровне французский служил не только для внешних сношений, но и для общения с иностранцами, приглашенными на различные должности Республикой. Заведенный в армии обычай отдавать команды по-французски был упразднен только в 1609 году. Принц Фредерик-Хендрик, сын Луизы де Колиньи, написал свои «Мемуары» на французском. Вильгельм II пользовался двумя языками.
Тем не менее популярность французского языка не выходила за пределы аристократических кругов и среды крупной торговой буржуазии. Даже в последней четверти столетия, когда французское влияние достигло апогея, Ренэ Ле Пэи потребовался переводчик, чтобы отправиться в путешествие по нидерландским провинциям. К тому же большинство нидерландцев говорило на искаженном французском, и даже сами французские эмигранты, если они, конечно, не обладали устойчивой культурой, быстро подпадали под влияние среды и корежили родную речь.
Английский преподавался лишь в нескольких школах. Этот язык, равно как и немецкий, не был распространен. Итальянский и испанский пользовались некоторым успехом среди щеголей. Португальский имел гораздо бóльшую ценность, особенно для моряков и негоциантов, связанных с Дальним Востоком, — долгое время он служил языком общения при сношениях нидерландцев с яванцами.
Нидерландский язык как таковой не был предметом обучения. Однако именно в «золотом веке» он сложился и именно тогда появились в Нидерландах первые классики. В устном употреблении простонародья он распадался на значительное число разнообразных диалектов, сильно отличавшихся друг от друга, так что в северных провинциях диалекты образовывали практически независимые языки, располагавшие собственными структурами, разительно отличавшимися от нидерландского и связанными с семьей германских языков. Особенно выделялся нижнесаксонский диалект Гронингена и фризский — носители культуры, которая характеризовалась яркой оригинальностью в Средние века.{71} Но в этой области Реформация и война за независимость привнесли с собой упорядочение и стандартизацию употребления национального языка. Три поколения писателей и ученых-гуманистов, влияние «Библии Штатов» и проповедей породили общую идиоматику и привели в ходе XVII столетия к формированию общенационального языка.
Высшее образование и наукиМальчик, чьи родители желали дать ему классическое образование (считавшееся необходимым для высших государственных должностей), поступал по окончании «малой» или французской школы в латинскую. Согласно предписанию 1625 года для учебы в ней требовалось всего только уметь читать и писать. Скромность этих требований проистекала из презрения высших заведений к «малым школам». До 1625 года во многих латинских школах приходилось тратить год, если не два, на восполнение пробелов в знаниях новых учеников. В Хелдере и Гронингене неграмотных подростков принимали в школу распоряжением местных властей.{72}
Вплоть до начала XVII века в организации среднего образования царил полнейший хаос. Никакой общей программы, методики и учебных пособий. Поскольку латинские школы взращивали элиту страны и представляли собой, таким образом, общественную службу, синоды время от времени проявляли беспокойство в связи со столь плачевным положением дел. На почти двадцати синодах с 1570 по 1620 год поднималась эта проблема. Предписание, подготовленное в 1625 году по просьбе Штатов Голландии и принятое мало-помалу во всех провинциях, внесло наконец относительное и для того времени замечательное единообразие.
С того момента латинская школа разбивалась на шесть классов (или четыре), в которых дети обучались с двенадцати до шестнадцати или восемнадцати лет.{73} Девочек в такие школы не допускали. Аристократки, желавшие получить классическое образование, брали частные уроки. Административное управление латинской школы поручалось штату «кураторов» из числа членов местных органов власти и священников. В их компетенцию входили назначение преподавателей и контроль за переходом учеников из класса в класс, а также за предоставлением премий и установлением штрафов. Бразды педагогического правления находились в руках ректора.{74}
