Мальчик, чьи родители желали дать ему классическое образование (считавшееся необходимым для высших государственных должностей), поступал по окончании «малой» или французской школы в латинскую. Согласно предписанию 1625 года для учебы в ней требовалось всего только уметь читать и писать. Скромность этих требований проистекала из презрения высших заведений к «малым школам». До 1625 года во многих латинских школах приходилось тратить год, если не два, на восполнение пробелов в знаниях новых учеников. В Хелдере и Гронингене неграмотных подростков принимали в школу распоряжением местных властей.{72}
Вплоть до начала XVII века в организации среднего образования царил полнейший хаос. Никакой общей программы, методики и учебных пособий. Поскольку латинские школы взращивали элиту страны и представляли собой, таким образом, общественную службу, синоды время от времени проявляли беспокойство в связи со столь плачевным положением дел. На почти двадцати синодах с 1570 по 1620 год поднималась эта проблема. Предписание, подготовленное в 1625 году по просьбе Штатов Голландии и принятое мало-помалу во всех провинциях, внесло наконец относительное и для того времени замечательное единообразие.
С того момента латинская школа разбивалась на шесть классов (или четыре), в которых дети обучались с двенадцати до шестнадцати или восемнадцати лет.{73} Девочек в такие школы не допускали. Аристократки, желавшие получить классическое образование, брали частные уроки. Административное управление латинской школы поручалось штату «кураторов» из числа членов местных органов власти и священников. В их компетенцию входили назначение преподавателей и контроль за переходом учеников из класса в класс, а также за предоставлением премий и установлением штрафов. Бразды педагогического правления находились в руках ректора.{74}
Дисциплина была строгой, телесные наказания не были упразднены. Занимая чаще всего помещения бывшей обители, школы располагали квартирой для ректора и спальнями для учеников-пансионеров. Изгородь разделяла монастырскую галерею надвое — частный сад ректора с одной стороны, рекреационный двор — с другой. Здание редко могло порадовать глаз — унылое, обставленное несколькими скамьями и грубыми столами, плохо освещенное высокими и узкими окнами-бойницами, зимой — задымленное торфом.
В 8 утра летом и в 9 — зимой портальный колокол оглашал начало занятий. Уроки заканчивались в одиннадцать и возобновлялись в час или два дня вплоть до четырех-пяти вечера. Каникулы, кроме трех недель в августе, были представлены чередой праздничных дней, щедро разбросанных по всему учебному году, — государственные праздники, день рождения ректора, чрезвычайная распродажа книг, смертная казнь.
Латинский был основным предметом обучения. При еженедельном количестве учебных часов от тридцати двух до тридцати четырех на него отводилось 20–30 часов в течение первых трех лет и 10–18 — в течение трех заключительных. Остальное время распределялось между законом Божьим и каллиграфией, в старших классах — греческим и основами риторики и логики.
Методика преподавания сводилась к запоминанию и упрощенным производным состязательности в виде, например, награждений по итогам экзаменов, проводившихся каждые два года. Результаты не поднимались выше средних. Преподаватели жаловались на отсутствие у молодежи тяги к знаниям. К концу века латинские школы находились в полном упадке, во всяком случае в небольших городах.{75} Ко всему прочему, французский язык и французская культура вытесняли у богачей латинский и античную культуру — латинской государственной школе предпочитали частные высшие школы, содержавшиеся французскими эмигрантами, или, если позволяли средства, гувернера-швейцарца.
По окончании латинской школы ученик был готов к специализированному обучению, которое по традиции разбивалось на четыре факультета — «искусство» (иначе говоря, естественные науки и словесность), теология, право и медицина. Это обучение занимало от четырех до пяти лет, и таким образом, молодому человеку, готовому к профессиональной деятельности, было 20–25 лет.{76}
Соответствующий уровень образования обеспечивали университеты и «прославленные школы». Они отличались друг от друга только историческими и юридическими нюансами. Университеты, созданные изначально для подготовки кадров реформатской церкви, возникли на заре Республики: Лейденский университет основан в 1575 году, Франенкеркский — в 1585-м, Гронингенский и Хардервюкский — в начале XVII века. Затем начиная с 1630 года соперничество подвигло другие города на учреждение собственных высших учебных заведений, но звание и привилегия университетского положения, ревностно защищаемые первыми, не могли распространяться на остальных. По этой причине в Дордрехте, Мидделбурге, Бреде, Хертогенбосе, Неймегене, Девентере, Роттердаме и даже самом Амстердаме пришлось довольствоваться названием «прославленной школы», ограничить число факультетов тремя и обязаться не присваивать выпускникам докторскую степень. Замечательным исключением стала «прославленная школа» Утрехта, что добилась подлинной славы, перейдя в 1636 году в ранг университета после двух лет существования.
Образование в большинстве университетов и «прославленных школ» в «золотом веке» было поднято на большую высоту, что сделало Нидерланды маяком в море международной науки. Основным центром стал Лейденский университет. Основанный Штатами Голландии, он с самого начала своей деятельности пригласил, помимо теолога, присутствие которого должно было оправдать предназначение заведения, девять профессоров, представлявших различные гуманитарные и естественные науки. Это ядро значительно разрослось в течение века и стало образцом для подражания для многих нидерландских университетов.
Являясь общественным учреждением и имея своих кураторов, Лейденский университет управлялся в учебном плане ректором, которому помогал в его деятельности сенат, состоявший из всех профессоров. Университет располагался сначала в бывшем монастыре Святой Барбары, затем в обители «белых сестер», сгоревшей в 1616 году, восстановленной и многократно перестраивавшейся на протяжении века. Посетителей всегда поражали суровая строгость архитектуры здания и его превосходное оснащение. Вместе с дочерними институтами, школой Штатов, жилищами студентов и большим монастырским двором (бывшие кельи которого муниципалитет продавал за «честную плату» профессорам) университет действительно был городом Науки.
Преподавательский состав включал определенный процент иностранцев. С 1575 года среди университетских профессоров были два француза и один немец. Затем число приглашенных французов и бельгийцев значительно увеличилось, но после 1609 года этот рост начинает спадать. Стремясь привлечь в Лейден самых знаменитых профессоров, кураторы не скупились на соблазнительные финансовые предложения. Случалось, гонца торопили и обещали награду в случае успеха, как это было при переговорах с Жозефом-Жюстом Скалиже. В 1578 году сенат направил физика Ратло на «разведку» в Германию.
Немало было чужестранцев и среди студентов. Париваль встретил на факультетах Лейдена немцев, французов, датчан, шведов, поляков, венгров и англичан, «меж коих часто доводилось видеть принцев».{77} Число студентов-французов, достигшее высшей отметки — 50 человек в 1621 году,{78} обычно колебалось от десяти до двадцати, что было относительно много. В Лейдене в свое время учились Ге де Бальзак, Теофиль де Вио и Декарт.
Ни один университет и ни одна «прославленная школа» не могли сравниться с университетом Лейдена по богатству знаний и незапятнанности репутации. Сенат Хардервюка, по слухам, торговал дипломами докторов. Неймеген со своими тремя профессорами походил на бедного родственника. Зато Франекер, несмотря на необычное географическое положение, был достаточно привлекателен, чтобы туда в 1629 году перевелся Декарт.
Высшие учебные заведения Нидерландов по сравнению со всеми другими в Европе имели преимущество новизны. Созданные на пустом месте, они были свободны от тягостного средневекового наследства. В них все дышало новой мыслью. Естественно, церковь желала удержать главенство теологии, но, внешне оставаясь в центре, она не довлела над другими предметами. Науки, чем блистали нидерландские факультеты, представляли собой самые последние завоевания разума — греко-латинская филология, изучение восточных языков, анатомия, астрономия, ботаника и зарождающаяся химия, те отрасли современного гуманизма, которые основывались на лингвистике, истории и естественных науках.
Соединенные провинции, как недавно народившееся государство, имели органическую потребность в создании собственной культуры в меру своей политической и экономической самобытности. Основные качества нидерландской интеллигенции составляли любовь к конкретике, тяга к знаниям и их практическому применению, реализм. Все свидетельства того времени подтверждают наличие у нидерландских бюргеров трогательной любви к науке, смешанной с жадным и отчасти наивным любопытством. Не страшили умы даже великие грядущие потрясения — Декарт отмечал, что с 1630 года все голландские ученые приняли идеи Коперника. Беспримерная веротерпимость способствовала оживлению атмосферы факультетов. От студентов даже не требовали присяги в исповедании Реформатства.
