Джо и Пата поселили в пансионе, в полуподвальной комнате. Пансион содержала пожилая чета.
– А ну, скажи что-нибудь смешное, – велел Пату косоглазый старик, когда услышал, с чем Пат собирается выступать.
Вечером они пошли на первый концерт. Вниз по улице, через какой-то проулок, потом насквозь через людный бар, снова через проулок, и наконец перед ними открылась высокая узкая дверь с резной медной ручкой посередке.
Какая-то тетка молча проводила Пата в гримерку (это явно был чулан: тут стояли метлы и швабры, а вдоль стены шли водопроводные трубы). Джо объяснил, что поначалу народу будет немного. Тут важно мнение критиков, их около дюжины. Они пишут рецензии, и у Пата есть все шансы получить от них «четыре звезды». Тогда и зрители подтянутся. Через минуту его объявила женщина с блокнотом, и Пат вышел под жиденькие аплодисменты. Жиденькие – это еще мягко сказано: в зале на сорок посадочных мест вольготно устроилось шесть человек. Включая Джо и престарелую чету, у которой они поселились.
Но Пату было не привыкать, и он порвал этот «зал» и даже добавил пару новых рифов перед «Лидией».
«Она сказала друзьям, что у меня в постели завелась другая женщина. Завелась, слыхали? Как клоп. Сказала, что поймала меня с поличным. Как будто бандита арестовала. Надо бен Ладену кого-нибудь в постель подкинуть, тогда б американцы его наконец изловили».
Даже аудитория в шесть человек все равно заводит. Ему хлопали и хвалили. Произношение у этих англичан – оборжаться! Пат и Джо до утра обсуждали, как будут рекламировать шоу.
На следующий день пацан приволок плакаты и флаеры – фотография Пата с гитарой и заголовок: «Пат Бендер, “Да, я такой!”» И приписка: «Великий комик-музыкант из Америки». Да, и еще четыре звезды от кого-то, кто назывался Жан-де-Арм. Пат и раньше видел такие флаеры, но название шоу и особенно пурга про великого американского комика-музыканта его разозлила. Комик-музыкант, это надо же! Он же не новичок сопливый. Это писатели могут валять дурака сколько влезет и при этом писать серьезные романы. Или режиссеры. Музыкантам, хоть убейся, полагается быть говном, притом патетическим как бегемот. «Я люблю тебя, детка!» и «Дайте миру шанс!» Джо божился, что у каждого артиста на флаерах такое написано. Ну и пошли они! Он-то тут при чем? И пацан в первый раз рассердился, даже щечки порозовели.
– Але! Короче, так все делают, усек? Знаешь, кто такой этот «Жан-де-Арм»? Я, мля! Я дал тебе четыре звезды. – Он швырнул Пату флаеры. – И бабки платил тоже я!
Пат вздохнул. Понятно, сейчас другие времена и музыкантам положено иметь блоги, шмоги, твиттеры и прочую чухню. А у него и мобильника-то не было. Даже в Штатах тихонько писать музыку и не скандалить нынче не прокатывало. Теперь надо себя «продвигать». Выкладывать в интернет отчет о каждом пуке. Современный протест против общества – это сунуть в жопу «лего», заснять все это на видео и выложить на «ю-тубе».
– «Лего» в жопу, – заржал Джо. – Это надо в шоу использовать.
Они прошлись по улицам, раздавая флаеры. Занятие это было примерно столь же унизительное, сколь он себе и представлял. Но Пат честно учился у Джо. Тот кидался к прохожим с поистине юношеским пылом: «Приходите, шоу улетное, от него в Америке у всех башню снесло!» Пат очень старался. Усилия он сосредоточил в основном на женщинах. «Обязательно приходите. Я думаю, вам понравится», – говорил он, заглядывая барышням в глаза, и вкладывал флаеры в затянутые в перчатки руки. Вечером на концерте было восемнадцать зрителей, включая критика, писавшего для загадочного портала «Смеха ради». Он поставил Пату четыре звезды и написал в своем блоге (Джо читал это, захлебываясь от восторга): «Бывший фронтмент когда-то культовой американской группы “Молчуны” читает едкий, остроумный, честный монолог, монолог, который стоит послушать. Приятно видеть настоящего мизантропа».
На следующий вечер пришло уже двадцать девять человек, включая девицу в черных обтягивающих штанах. После концерта они обкурились на пару. Пат трахнул ее, прижав спиной к трубам и швабрам в гримерке.
Когда он проснулся, напротив него на табуретке, скрестив руки на груди, сидел Джо, уже полностью одетый.
– Ты что, трахнул Уми?
Пат сначала не сориентировался, думал, он про вчерашнюю девушку.
– Ты ее знаешь?
– Я про Лондон, ушлепок! Просыпайся давай! Ты переспал с Уми?
– А, да. – Пат сел. – Куртис знает?
– Куртис?! Она мне, мне все рассказала! Хотела узнать, спрашивал ли ты про нее. – Джо рывком снял очки и вытер глаза. – Помнишь, в Портленде я тебе говорил, что влюблен в девушку лучшего друга, в Уми? Помнишь?
Что-то такое Пат припоминал, и имя Уми, теперь, когда Джо об этом сказал, показалось ему знакомым. Но он тогда загорелся мыслью поехать в Англию и про девушку не очень-то слушал.
– Куртис трахает все, что движется. Прямо как долбоеб из твоей песни, а я об этом Уми не рассказываю, потому что этот кретин считает меня своим другом. А ты при первой же возможности… – Джо порозовел, потом покраснел, глаза наполнились слезами. – Пат, я же ее люблю!
– Джо, ну прости! Я не знал!
– А о ком, ты думал, я тебе рассказывал? – Джо нацепил очки на нос и вылетел из комнаты.
Пат немного посидел, приходя в себя. Ему было ужасно неудобно. Потом он оделся и пошел искать Джо. «Как долбоеб из твоей песни». Господи, он что же думал, это песня про Пата? И тут ему в голову пришла ужасная мысль: а может, он и правда… Этот самый?
Пат искал Джо весь день. Даже в средневековый замок заглянул. Протолкался через толпу туристов с фотоаппаратами. Джо нигде не было. Вернулся в новый город, взобрался на Келтон-хилл, обошел памятники разных эпох в истории Эдинбурга. Этот город всегда старался забраться повыше, занять положение повыгоднее и побезопаснее, и дома тут строили высокие, колокольни, башни, колонны, и повсюду винтовые лестницы, ведущие на самый верх. Внезапно Пату показалось, что и человечество вот так же постоянно лезет ввысь. Конечно, надо заметить врага и утвердиться над крестьянами, но еще – надо оставить по себе след, построить нечто, чему будут дивиться потомки. Доказать, что… когда-то ты был там, на самом верху, на сцене. Те, кто строил эти здания, давно уже умерли, и никто об этих неудачниках не слышал, и никто их не знал.
На вечернем концерте было сорок человек. Джо так и не появился.
– Я сегодня гулял по Эдинбургу и подумал, что искусство и архитектура – это просто память об умерших, тех, кто старался оставить свой след во времени. – Выступление только начиналось, а Пат уже опасно отклонился от сценария. – Вся моя жизнь… Я думал, мне на роду написано стать знаменитым. Прославиться. – Он огляделся. Его зрители, да и он сам, очень рассчитывали посмеяться над хорошей шуткой. – Так уж устроен мир. Нам отчаянно нужно, чтобы нас заметили. Мы просто дети, мы хотим внимания. И я хуже всех. Спроси меня кто, какой у твоей жизни заголовок… философия… девиз, я бы сказал: тут какая-то ошибка! Я должен был стать великим музыкантом!
Откуда берутся провальные концерты? Ответа Пат не знал, как не знал он, сколько таких провалов досталось другим музыкантам. Во всяком случае, случались эти провалы с большой регулярностью. Пока он играл в «Молчунах», судьба распоряжалась очень просто: один классный альбом («Молчуны»), один хороший («Манна») и потом бессмысленная претенциозная блевотина («Метроном»). И с концертами так же было, тут уж кому как повезет. Хотя с концертами – это они нарочно так делали. Ну, не то чтобы совсем нарочно, просто ровно у них как-то не получалось: Пат сидел на кокаине, Бенни вообще на герыче, а Кейси Миллер постоянно рвался все песни отстучать на пять четвертей. Но никто ведь и не хотел, чтобы они играли одинаково. Нет, всем нужен был драйв, надрыв. Никаких тебе танцевальных ритмов, длинных хаеров или разрисованных черным лиц. Никакой рисовки, короче. Потому что это все херня. Правда, дальше выступлений в клубах «Молчуны» не ушли, но зато и в слезливую псевдо-рок-группу, исполняющую лирические баллады, тоже не превратились. Они остались верны духу рока, а в те времена верность еще ценилась.
Но даже и тогда случались у него кошмарные провалы. И не из-за наркотиков, не из-за бесконечных раздоров, не из-за экспериментов со звуком. Просто провалы, и все.
В тот день, когда Пат поссорился с Джо, он тоже с треском провалился. На концерт пришел критик из «Шотландца», а Пат сначала запорол вступление к «Барабанщикам», потом попытался выкрутиться и рассказать бородатый анекдот из репертуара восьмидесятых про то, что в Америке все говорят «скотч», а в Шотландии почему-то просто «виски». А вот еще – скотч, это ведь просто клейкая лента, да? И все смотрели на него и думали: да, дебил, это просто клейкая лента, и что? «Лидию» он еле-еле доиграл до конца, ему не давало покоя ощущение, будто он один в зале не понимает ее смысла.
Он почувствовал, как аудитория перешла тонкую грань. Вот тут она тебя еще любит, смеется над шутками, она «с тобой». А вот тут ты ее уже раздражаешь, что бы ты ни сделал. Ни разу не опробованный пассаж про огромные зады шотландских девчонок («как будто им в трусы пудинга и сосисок напихали») тоже не прибавил ему популярности. Даже гитара фальшивила и била диссонансом по ушам.
