Он почувствовал, как аудитория перешла тонкую грань. Вот тут она тебя еще любит, смеется над шутками, она «с тобой». А вот тут ты ее уже раздражаешь, что бы ты ни сделал. Ни разу не опробованный пассаж про огромные зады шотландских девчонок («как будто им в трусы пудинга и сосисок напихали») тоже не прибавил ему популярности. Даже гитара фальшивила и била диссонансом по ушам.
И на следующее утро Джо тоже не появился. Пожилая пара положила перед дверью комнаты Пата номер «Шотландца». Его выступление называли дискриминационным агрессивным нытьем, а дальше он читать не стал. Вечером пришло восемь человек, потом пять. Все покатилось примерно так, как он и предполагал. Джо не появлялся. Долдон с усами сообщил Пату, что его контракт не продлевается. Время выступления и гримерка переходят чревовещателю. Чек он передал его менеджеру, добавил долдон. Пата прямо смех разобрал, надо же, он этого Джо повсюду ищет, а тот свалил себе на поезде в Лондон с его пятьюстами фунтами в кармане.
– Как же я до дома доберусь? – спросил он долдона.
– В Штаты? Ну не знаю… Твоя гитара хорошо на воде держится?
В темном периоде жизни Пата было только одно преимущество: тогда он научился выживать на улице. Дольше пары-тройки недель он так не развлекался, но сейчас хотя бы в панику не ударился. Пат знал, что делать. В Эдинбурге было несколько каст артистов: известные, менее известные, но профессионалы с постоянными контрактами (вроде Пата), те, что путешествовали по миру с гитарой, те, кто просто так приехал попытать своего счастья на сценах в программах «свободный микрофон», потом уличные музыканты. Дальше шли танцоры с Ямайки в грязных кроссовках и с дредами, чилийские оркестры, маги с пятью дежурными фокусами, цыганка, играющая на флейте. Ниже на социальной лестнице стояли только попрошайки и карманники. В тот вечер в ряды уличных музыкантов влился и Пат Бендер. Он встал напротив кофейни в центре города и начал исполнять американскую классику, время от времени добавляя пару смешных строк от себя.
Американских туристов было полно, и он довольно быстро собрал тридцать пять фунтов. Пат купил себе пива и жареной рыбы, а потом пошел на вокзал. И обалдел: билет до Лондона стоил шестьдесят фунтов. С учетом еды, этак ему три дня выступать придется.
Чуть ниже замка располагался длинный и вытянутый, как кишка, городской парк, окруженный высокими стенами. Пат прошелся вдоль скамеек, выискивая местечко, где можно переночевать. Примерно через час он решил, что стар уже для таких развлечений, это дело молодежи, и отправился в новый город, где выпил водки, заплатил ночному портье и переночевал в кабинке гостиничного туалета.
На следующее утро Пат снова занял место перед кофейней. Он как раз заиграл старую песню «Молчунов», когда обнаружил в толпе зрителей девчонку, которую трахнул в своей гримерке. Она выпучила глаза и дернула подружку за руку:
– Смотри, это же он!
Оказалось, ее зовут Наоми, ей восемнадцать, и она приехала сюда с родителями на каникулы из Манчестера. Ее родителей звали Клод и Джун, и они как раз обедали в пабе неподалеку от кофейни. Клод и Джун оказались его ровесниками и вовсе не обрадовались, когда дочка представила им своего нового друга. Наоми почти плакала, описывая его злоключения, каким он был честным и порядочным, а подлый менеджер его обобрал до нитки, и теперь бедный Пат застрял и не может уехать домой. Через два часа он уже сидел в поезде. Сомнений насчет того, почему отец Наоми так страстно хотел помочь ему покинуть пределы Шотландии, у Пата не было.
Пат ехал в Лондон и думал о фестивале. О несчастных артистах, раздающих флаеры прохожим, об уличных музыкантах, о треугольных верхушках церквей, о замке и скалах. О стремлении забраться повыше, быть замеченным. О замкнутом круге созидания и протеста, когда каждый уверен, будто непременно скажет новое слово в искусстве, что его творчество станет откровением, хотя все уже сделано и сказано миллионы раз до них. Вот к чему он стремился всю жизнь. Быть знаменитым. Быть звездой.
Ну и что, услышал он голос Лидии, значит, тебе не обломилось.
Куртис открыл дверь. В ушах у него торчали наушники-затычки. Выражение его лица не изменилось, вот что больше всего потрясло Пата. Круглоголовый Куртис спокойно толкнул его к стене, ударил ребром ладони по шее, вышибив из Пата дух, дал коленом по яйцам. Пат уронил рюкзак и гитару. Он попытался что-то сказать, но не смог, и еще успел понять, что Куртис отрабатывает на нем приемы вышибалы. В лицо ему ударил огромный кулак, и все мысли из башки мигом улетучились. Пат сполз по стенке на пол. Он утер кровь и попытался разглядеть, нет ли позади Куртиса Уми или Джо. Квартира была не просто пустой, она была разгромленной. Пат представил себе, как Джо врывается сюда, как месяцами копившееся говно брызжет фонтаном, как все трое орут, как Джо говорит потрясенной Уми, что любит ее. Мысль о том, что эти двое едут сейчас в поезде с его пятьюстами фунтами, Пату очень понравилась.
А Куртис, оказывается, вышел к нему в одних трусах. Господи, ну что за люди! Парень пнул его гитару. Только не ее, подумал Пат.
– Слабак, – тяжело дыша, произнес Куртис. – Вали отсюда, пока цел! – И ушел в квартиру.
Даже волна воздуха, докатившаяся до Пата, когда дверь захлопнулась, причиняла боль. Если бы Пат не боялся, что Куртис вернется и займется гитарой, он бы не встал. На улице от него шарахались все прохожие: кровь из носа текла ручьем. В пабе напротив ему дали пива, лед и тряпку. Пат умылся в туалете и стал наблюдать за подъездом Куртиса. За два часа никто не вышел, ни Джо, ни Уми, ни Куртис. Тогда он допил пиво и выложил на стол перед собой все деньги: двенадцать фунтов и сорок пенсов. Он полюбовался убогой кучкой, закрыл лицо руками и разрыдался. Пату даже полегчало немного. Он понял наконец, что стремление забраться повыше едва не разрушило его жизнь. Ему показалось, будто он проскочил через туннель, через кромешную тьму, и выбрался на другую сторону.
Все, с него хватит. Больше он не будет карабкаться и доказывать, а начнет просто жить.
На улице было сыро и промозгло, дул пробирающий до костей ветер. Пата аж трясло от нетерпения. Он вошел в красную телефонную будку, основательно провонявшую мочой и усыпанную рекламками стрип-клубов и эскорт-сервисов.
– Будьте добры, Сэндпойнт, штат Айдахо, – сказал он оператору. Голос дрожал. Пат боялся, что забыл номер, но как только назвал код города, 208, сразу вспомнил и остальные цифры.
– С вас четыре фунта пятьдесят пенсов, – ответил оператор.
Почти половина всех его сбережений, но просить мать оплатить звонок сейчас нельзя. Пат сунул деньги в прорезь автомата.
Трубку сняли со второго звонка:
– Але?
Что-то было не так. Голос чужой, не мамин. Опоздал, с ужасом подумал Пат. Она умерла, дом продали. Господи боже, он опоздал. Не успел попрощаться с единственным человеком, который его любил.
Пат Бендер стоял в красной телефонной будке на улице Лондона, утирал кровавую юшку и ревел.
– Але? – снова повторил голос. Вроде кто-то знакомый. Но все равно это не мама. – Але? Говорите!
– Але. – Пат выдохнул и утер слезы. – Лидия?
– Пат?
– Да, это я. – Он представил себе ее высокие скулы, темные печальные глаза, задумчивое лицо, короткие, почти черные волосы. Это знак, решил Пат. – Лидия, ты откуда там?
Матери делали очередной курс химиотерапии. Значит, все-таки не опоздал. Пат зажал рукой рот. Лидия говорила, что они все помогают по очереди, сестры Ди – сумасшедшие тетки Дарлин и Диана, – а теперь вот и Лидия на несколько дней из Сиэтла прилетела. У нее был такой звонкий голос, такие интонации… Ничего удивительного, что Пат когда-то в нее влюбился. Она напоминала сияющий в лучах света кристалл.
– Пат, а ты где?
– Не поверишь, – ответил он, – в Лондоне, прикинь? Его один местный пацан уговорил поехать сюда в турне, но тут все полетело кувырком, пацан его обобрал, и… На том конце провода стало очень тихо.
– Да не, Лидия. – Он засмеялся, представив, что она сейчас про него думает. Сколько раз он вот так же звонил ей и просил выслать деньги? – Все не так, как ты решила!
Не так? Он на секунду задумался и огляделся. Зассанная будка. Почему не так? Что именно не так?
Что такого Пат мог сейчас ей сказать, чего не говорил прежде? Как он предполагал выбраться на твердую землю из болота? Я обещаю больше никогда не пить, не ширяться, не курить шмаль, не воровать и не трахаться с другими девчонками? Можно я вернусь домой? Наверное, он и эти слова тоже говорил или скажет еще, через неделю или через месяц. Потому что потребность карабкаться обязательно вернется. А с ней вернется и наркота. А как не вернуться? Ничего другого-то в жизни у него нет. Люди делятся на неудачников да тех, кто никому не известен.
И Пат рассмеялся. Он вдруг понял, что этот звонок – еще один провальный концерт, он таких уже много сыграл. Как в ту ночь, когда мама с Лидией на него набросились. Пат разозлился на них ужасно. Никак они не хотели понять: гнать можно только тогда, когда и правда готов вычеркнуть человека из своей жизни. Они были не готовы еще.
