Не замечали, что текст новый, потому что у Сергея Сергеевича есть способность, благодаря его любви к стилю Вячеслава Иванова, Ломоносова и Державина, любви к этой величественной традиции, передать на русском языке текст псалма с таким как бы церковнославянским фоном. Это очень непросто. Я думаю, что еще не скоро церковнославянская Псалтирь будет заменена другими перево-
Имеется в виду статьи Сергея Аверинцева: Византия и Русь: Два типа духовности. — «Новый мир», 1988, № 7,9.
дами. Во всяком случае, русский синодальный перевод намного проигрывает церковнославянскому в своей поэтичности. Здесь переводчикам хотелось передать лишь смысл, а как вы знаете, в поэзии недостаточно смысла, а должно быть еще что-то.
Итак, как я уже говорил, Псалтирь подводит итог суровости Амоса, милосердию, провозглашенному от лица Божия пророком Осией, святости Божией, о которой говорил пророк Иезекииль и, наконец, религии сердца — об этом учил и ее осуществлял в своей судьбе пророк Иеремия. Это был скорбный борец против собственного народа, его, как я вам рассказывал, обвинили в предательстве, в измене, в отступничестве, но он более всего понимал, что воля Божия не есть потакание народным чувствам и чаяниям, а нечто совершенно особенное.
В Псалмах мы находим доверительное, почти детское отношение к Божественному. Это временами почти споры с Богом, в которых нет фамильярности или какой-то претензии; неведомый псалмопевец не создает только возвышенный гимн, который бы звучал обтекаемо, торжественно, а часто он полон смятения и отражает все те перипетии души, которые, в общем, свойственны любой внутренней, интимной линии жизни.
Человек здесь говорит с Богом с полной честностью. Нет, пожалуй, в поэзии такой честной книги, как Псалтирь. Иногда в священной поэзии Средних веков эта честность куда-то отступала, отступала перед красочной архаичностью величия, имитирующего придворный этикет. К Богу обращались так, как обращался, например, вассал к своему сюзерену, говоря массу пышных слов и сохраняя при этом некую почтительную дистанцию.
В псалмах, конечно, есть и это, но есть и совсем другое. Оно напоминает то ощущение Райнера Марии Рильке, который писал в песне: «О, где Ты, мой Сосед?» Это понятие о соседе (Боге, который рядом) и создает ту непосредственность, ту страстность, которые свойственны диалогу между Богом ичеловеком. И здесь появляется слово, которое для Ветхого и Нового Завета является одним из ключевых: слово шекан (в древнееврейском стоят три согласные буквы: ш-к-н) обозначает дом, шатер, а также того, кто живет рядом с тобой. Шекан — это еще и сосед; а то, что находится рядом, в таком не прямом смысле, это обитающий Дух Божий — ше-хина. «Шехина» есть мистическая тайна Божьего присутствия. Впоследствии это понятие глубоко войдет в самые различные направления библейской и постбиблейской мистики.
Так вот, псалмопевцы говорят (не называя этого слова) о шехине: это Дух Божий, который в мире, Он здесь, Он не трансцендентен миру, то есть не запределен ему, а пронизывает все мироздание, Он — в любой стихии, в любом предмете, Он рядом. Поэтому я могу говорить с Ним, я могу слышать Его ответное слово. И Божье присутствие, прису-
В этом случае «к» звучит как «х».
тствие космического Божественного огня мы можем чувствовать в обычной жизни и обозначается оно словом шехина.
Когда мы читаем в Евангелии от Иоанна о Слове Божьем, мы опять-таки подходим к богословию Псалтири. Потому что там часто говорится о Слове. «Слово Божье пребывает вовек». «Слово» — это не наше слово, а это action, действие, которое рождается по воле Сущего из безмолвия, из тайны того, что по ту сторону понимания. Слово уже становится Богом, действующим в мире, Оно творит мир.
Евангелист Иоанн пишет: «И Слово стало плотью». «Плоть» — это синоним человека. Слово стало человеком, «и обитало с нами». В греческой Псалтири (это переносится в Евангелие от Иоанна) — эскёносе, то есть поставил скинию, шатер; итак, греческое слово эскеносе, как и еврейское шехина, означает, что в центре нашего человеческого бытия, в центре человеческого социума, тайно от всех (кроме тех, кто открыт сердцем) Бог поставил Свой шатер, и Он обитает с нами. Это обитание Бога в мире, — которое стало не предчувствием, не каким-то мистическим мгновением в жизни одного человека, а реальностью, вошедшей в историю человеческого рода, — мы находим осуществленным в Евангелии. «И Слово стало плотью».
Псалтирь — одна из самых удивительных и неисчерпаемых книг Ветхого Завета. И хотя она написана очень давно и слагалась на протяжении многих десятилетий и столетий, она сохраняет целостность.
Историко-критическое исследование Псалтири, которое пытается разделить ее на части, определить, когда и что было написано, безусловно
нужно. Но поверьте, оно почти ничего не дает для глубинного понимания самого текста, в отличие от других частей Библии. Потому что Псалтирь нас приводит в то место, где человек находится наедине с собой и с Богом, где община наедине с Богом и с теми бурями, которые нас окружают, или, как говорил Андрей Белый, с «обстанием» мира.
В псалмах вы найдете одну особенность, свойственную библейской литературе и ее богословию. Эту особенность я бы назвал возрастанием. В Библии нет отдельных звеньев, которые затем уступают место новым. В истории науки мы видим, как старые звенья неизменно отмирают и куда-то уходят, и новый блок, новая парадигма вытесняет предыдущие, оставляя из них лишь немногое.
Здесь же, подобно живому организму, из старых понятий, например, «царства», которое понималось вначале в чисто земном смысле, начинает постепенно проступать, брезжить, прорастать понятие о Царстве Бога, Который входит в этот мир и ждет, чтобы люди Его свободно приняли.
Идея спасения, сначала утилитарная, простая идея, как у любого ребенка, — спастись от зла — она все более и более становится идеей очищения человеческого духа и человеческого рода. Идея Божественной любви, которая воспринимается сначала как просто покровительство, как представление о том, что спасающая рука над тобою, потом становится все более и более тонкой, все более и более мистической.
Это одна из черт не только Псалтири, но и многих других разделов Библии. Вот почему эта книга столь важна. Я еще раз перечислю, чтобы вы запомнили, что, во-первых, Псалтирь соединяет в себе все основные сюжетные и богословские идеи Библии. Во-вторых, она является книгой религиозной par excellence — по преимуществу, потому что это книга диалога между Богом и человеком.
Псалтирь — это не просто размышления. Как отмечает один из религиозных философов, когда мы говорим о Боге в третьем лице, мы Его не чувствуем, не касаемся; с Богом можно говорить только во втором лице, чтобы обращаться непосредственно к Нему. Когда о Нем говорят в третьем лице, Он превращается в предмет, в стихию, в вещь. А псалмопевец все время говорит именно с Ним.
В этом смысле Псалтирь можно сравнить с великим произведением христианской литературы — с «Исповедью» блаженного Августина, который не пишет о Боге, а говорит с Богом; это книга — «Исповедь», обращенная не к людям, а к Нему, что придает этому сочинению колоссальную силу. И хотя она написана в IV веке, до сих пор читается как что-то очень актуальное.
Борис Александрович Тураев, великий русский востоковед, очень тонко отметил, что Псалтирь — это особое звено, которое связывает Исайю и Иеремию с Евангелием. В ней, как вы слышали в прочитанных мною отрывках, есть откровение Божественной любви, Божественной мощи. Именно в Псалтири мы находим как бы извергающую из себя снопы света Божественную любовь.
Вот почему во всех частях Земли, где только существует Библия, после Евангелия все обращаются к псалмам. Вот почему эти строки вошли в поэзию и мышление людей. В них вся жизнь человека: радость и страдание, поиск и находки, испытания и ожидание; страх, ужас, гнев — здесь есть все! Перед нами не розовая книга, а настоящая книга о жизни, написанная иногда, могу прямо сказать, кровью!
И когда этот многогранный подлинный человек, коллективный автор этой книги, предстоит Божественной тайне, он не становится от этого маленьким, ничтожным. Иногда в антирелигиозной литературе любят писать, что человек, входя под своды огромного храма, вдруг чувствует себя маленьким и незначительным. Я никогда не чувствовал свою ничтожность под сводами огромных храмов; наоборот, они поднимают тебя вверх. А когда входишь под своды Псалтири — вдруг чувствуешь свою тождественность с этими авторами (или с этим коллективным автором), потому что все, о чем он пишет, свойственно и нам — вместе с ним мы переживаем и страдание, и радость, и ликование. Все нам кажется важным.
И я закончу, остановившись на двух псалмах хваления, чтобы можно было почувствовать, как псалмопевец возносит хвалу Господу. Это псалмы радости.
