-Спасибо, Генрих. Но удача подобно женщине: непостоянна и любит молодых,— засмеялся искренне Франц, взявшись за крышку люка башенки. Он был доволен успешным завершением первого этапа операции 'Glaube'. -Лучше, пусть будет с нами Бог!
 -Значит, пусть будет с вами Бог, господин капитан.
 -Вот так-то лучше, дружище...Вперед!
 
 
 
  Глава 10
 
  19 июля 1941 года. Поселок Заболотное. Гомельская обл. Беларусь.
 
 
  -Мама!— испуганно вскрикнула Вера и повернулась в сторону шелестящих звуков, которые доносились из центра поселка.— Надо бежать!?— девушка бросила растерянный взгляд на бабку Хадору.— Там стреляют, там наш дом, там мама в беде.— Но бабка, тяжело опираясь на палку, с тревогой смотрела на внучку и не знала что посоветовать. Новая автоматная очередь, вывела Веру из ступора. Уже не думая об опасности, подавив в себе страх, она стремительно направилась к калитке заднего двора.
  -Вера ты куда? Остановись! Там германцы,— слабым голосом, полным отчаяния, простонала Хадора.
  Но девушка не оглядываясь, быстро скрылась за сараем хаты. Бабке только и оставалась, что перекреститься и вдогонку прошептать: — Господи! Помоги и сохрани!
  Вера бежала легко и беспечно мимо небольших земельных участков, на которых как никогда уродился 'хлеб', 'бульба' и нехитрые овощные культуры. Но она этого не замечала. Она совершенно не боялась, что ее могут увидеть немцы, которые несколько часов хозяйничали в Поляниновичах и уже добрались сюда в Заболотное и что они могут ее убить. Она бежала, иногда спотыкалась, разбивая пальцы босых ног, но не чувствовала боли. Ее гнала цель — помочь матери. Сердце подсказывало, что с родными, что-то случилась.
  Вот и хата Абрамихи. Из открытых окон во все стороны разносился гогот солдат и звуки бравурного немецкого марша. С улицы змейкой, через плотную листву лип, пробивался дымок полевой кухни. Готовился обед. Во дворе кто-то умело разделывал заколотого поросенка.
  -Дождалась защитников,— непроизвольно вырвалось из запекшихся губ девушки. Но тут, же мимолетный сарказм оборвался, она, запыхавшись, вбежала на свой огород. Сочная зелень петрушки, моркови, красноватые листья свеклы и оформившаяся белокочанная капуста радостно приветствовали ее. Но идиллическая красота урожая ей показалась в эту минуту неуместной и дикой. Напоминание о разговоре с матерью, о поступлении в Щукинское училище теперь выглядело до отвращения нелепым. Разрушены планы, разрушены мечты, разрушена вся жизнь.
  — Мама!— вновь позвала она мать. Голос Веры был уже более твердым и уверенным. В ответ послышалось жалобное мычание Полинушки. И сразу кто-то по-немецки за воротами крикнул:
  — Стой! — Но Веру этот окрик не остановил. Тревога за мать, за младших сестер — вот что главное было теперь. И она должна им помочь.
  Когда появились немцы в поселке Поляниновичи и убежал Миша, она также ушла из дому. Ушла к бабке Хадоре, тетки матери, которая жила на краю села в старой полуразвалившейся хате. Мысль была проста. Немцы если и начнут заниматься грабежом, то пойдут в хорошие лучшие дома. Что им взять у старой Хадоры? Их же дом был большим, просторным — пятистенком, сложенным с душой и по уму. Он конечно привлечет внимание 'новых хозяев'. А как немцы отнесутся к молодежи, оставшейся в зоне оккупации, она еще не знала. Поэтому и приняла решение пока прятаться. Ее предположение оправдалось. Немцы не появились в покосившейся избе бабки Хадоры.
  Веру не остановил повторный и притом более грозный окрик 'Halt!'. Она решительно забежала на крыльцо родительского дома, и резко дернула на себя дверь. И в одно мгновение с разбегу в полумраке наскочила на кого-то чужого и сильного. Сбить чужака с ног она не могла, так как тот был высоким и крепко сложенным и сам спешил на выход, услышав крик.
  Верина голова больно уткнулась в плечо чужака, а руки при падении ухватились за китель. Ее дыхание было частым и взволнованным. Сердце от стремительного бега вырывалось из груди и не могло почему-то успокоиться. Держась за чужака с закрытыми глазами и глубоко дыша, она вдруг осознала, непонятно откуда появившейся мыслью, что ей не хочется отстраняться от этого сильного, и видимо молодого человека. Лишь после восклицания чужака 'О, мой бог!', она чуть отступилась и, подняв свои ясные, удивительно проникновенные, василькового цвета глаза, увидела его.
  На нее смотрели серые внимательные и немного смущенные глаза юноши. В них не было гнева и вражды. Чисто выбритая, гладкая, чуть матовая от загара кожа лица незнакомца, с ямочкой на подбородке рделась. Из-под фуражки с высокой тульей и орлом, которая при столкновении сбилась набок, выглядывали светло-русые волосы.
  -Это немецкий офицер,— молнией пронеслось в сознании Веры, и она как кошка ощетинившись, сделала усилие, чтобы освободиться из рук чужака. Но столкновение было настолько неожиданным и неординарным для немецкого офицера, что он непроизвольно обнял Веру и удерживал себя и ее от падения.
  -Отпустите! Мне больно! — вырвалось из припухлых, чуть обветренных губ Веры. Тот моментально разжал пальцы рук и еще раз выдохнул:
  -O, main got!— Затем, поправив фуражку и китель, старательно на ломаном русском языке произнес: — Извините 'фрейлин' за мою медвежью услугу. Вере хотелось сказать, что — ни будь обидное, гадкое в адрес немецкого офицера, но у нее вместо слов вырвался короткий девичий смех.
  -Я сказал что-то лишнее, необдуманное,— укоризненно и даже с обидой добавил чужак, пытаясь рассмотреть девушку внимательнее.
  -Нет, нет. Это я во всем виновата,— на хорошем немецком языке ответила та. — Просто, выражение медвежья услуга, в вашем случае не подходит. Это меня и рассмешило, — уже не смеясь, но с улыбкой ответила Вера.
  -Фрейлейн хорошо говорит по-немецки. У вас хорошее баварское произношение. Откуда? У вас был учитель немец?
  — Не совсем так. Арнольд Михайлович — наш учитель. Он по матери имел немецкие корни, но разговорную практику получил в плену во время первой мировой войны. Он нам много рассказывал о Германии.
  — Очень хорошо фрейлейн, — улыбнулся молодой немец. — Я рад, что повстречал в этой маленькой и бедной деревне девушку, которая знает язык великого Гете. Пройдемте, в светлую комнату, там продолжим наш разговор,— и, указав рукой на дверь, пропустил ее вперед: — Пожалуйста!
  Вера оробела от галантности немца. С ней так никто не разговаривал и не вел. Ей даже стало стыдно, что она босиком, а не в туфлях.
