«Что за чудо это тьма…»
Что за чудо эта тьма!
Не нужны ей здесь права.
Все, что хочет, натворит,
В ночь бесшумно убежит,
Чтобы спряталась она,
Застилает очи мгла.
Три сестры – ночь, мгла
И тьма правят миром до утра,
Но когда оно придет
И петух всем запоет —
Исчезают, как всегда,
Ждут, когда придет пора,
Чередуя день со светом.
Так летят года по свету,
Что ни день – то свет, покой.
Ночь приходит с мглой и тьмой.
Светлана ОРЛОВА
«Луч осеннего солнца отразился в окне…»
Луч осеннего солнца отразился в окне.
Снова в городе праздник в золотом сентябре.
И хозяйка-природа, приукрасив свой дом,
Вышла в самом нарядном сарафане своем.
Она спряла из листьев разноцветную нить,
Чтобы ею богато свое платье расшить.
А под ноги соткала ярко-красный ковер,
Медным бархатом вышила золотистый узор.
Треплет ветер-бродяга желтых локонов прядь,
Нам янтарную песню напевает опять.
Приглашает на сцену листопад-хоровод,
Облаками смеется голубой небосвод.
Вновь с порывами ветра закружится листва,
Упадут вдруг на землю бриллианты дождя,
В это время ворвутся в нашу жизнь чудеса,
И наступят осенние дни волшебства.
«Шуршит сентябрь сухой листвой…»
Шуршит сентябрь сухой листвой,
В природе пушкинская осень,
Мы сверстники, Югорск, с тобой,
Уж вместе столько зим и весен!
Мой город вырос на глазах,
Он плод труда первопроходцев,
Построен был в глухих лесах
И на болотистых колодцах.
Гремел когда-то леспромхоз,
В лесу визжали бензопилы,
И мчался с грузом лесовоз,
Рыча в тайге со всею силой.
Трудились рьяно лесники,
Они поселок заложили,
А мужики-газовики
Большую жизнь ему открыли.
Листает время календарь,
Уходят в прошлое страницы,
А годы те немного жаль,
Уже ничто не повторится.
«В лунном свете ночи мы идем с тобой рядом…»
В лунном свете ночи мы идем с тобой рядом,
Ощущая взаимно биенье сердец.
И уж большего, кажется, нам и не надо,
Вот пришло наше счастье и к нам наконец.
Как хрустальную вазу, несу осторожно
Это хрупкое чувство с названьем «любовь».
Жизнь представить уже без тебя невозможно,
Одно целое мы – одна плоть, одна кровь!
«Тихо падает лист, над землею танцуя…»
Тихо падает лист, над землею танцуя,
Город празднично чист, и в душе все ликует.
С каждым годом Югорск все уютней и краше,
Сердце в нем навсегда, вместе стали мы старше.
Тут случайные люди не смогли удержаться,
Только сильные духом здесь решили остаться.
Лишь упорством в труде достигались вершины,
Честь, хвала и поклон за Югорск, старожилы!
Светлана ЧЕПУРНАЯ
«Легкой кистью художник…»
Легкой кистью художник
Написал полотно.
В странный мир осторожно
Приоткрыл он окно.
В повороте аллеи,
Там, где гаснущий свет,
Чуть угадан, светлеет
Сквозь листву силуэт.
Неразгаданной тайной
Летний сад напоен.
С тонким вкусом печали,
Как несбывшийся сон.
…Легкой грустью художник
Написал полотно.
И маняще тревожит
То, что было давно.
«Тихий, тихий лес стоит вокруг…»
Тихий, тихий лес стоит вокруг.
Травы от росы отяжелели…
Лишь удрал с шуршаньем бурундук,
Повстречав меня у старой ели.
Татьяна ГУСЕЛЬНИКОВА
«Земля, умытая весной…»
Земля, умытая весной,
Еще хранит следы капели,
Ручьи исчезнуть не успели,
Легко играя синевой.
Еще березовых листов
Не слышно лепета и звона,
Но о весне уже трезвонить
Мальчишка-ветерок готов.
Вдруг лучик ласковой рукой
Меня коснется осторожно,
И верится, что все возможно,
Когда встречаешься с весной.
«Жизнью и песней для нас…»
Жизнью и песней для нас
Стал поселок Хеттинский.
Небо бездонное, тихий задумчивый лес.
Если б когда-то здесь жил
Знаменитый Огинский,
То в честь поселка бы он
Сочинил полонез.
Рыжие сосны
На яркой поляне застыли.
Пестрые листья деревьев
Танцуют канкан.
Если бы годы
Немного назад отступили,
Здесь бы картины свои
Нам дарил Левитан.
Тихо в безмолвии
Кружатся листья осенние.
Долго весны и тепла
Этот край поджидал.
Если б сюда смог
Приехать Есенин,
Лучшие строчки стихов
Он бы здесь написал.
Время вернуть, обогнать,
Изменить невозможно.
Пусть же всему
Свой наступит у жизни черед.
Кто-то под вечер
Гитару возьмет осторожно
И о любимой Хетте
Свою песню споет.
«Я помню теплый, летний, шумный…»
Я помню теплый, летний, шумный,
С грозой и радугою дождь.
И оголтело, и безумно
По лужам мчишься – не идешь!
А небо – голубей не сыщешь!
И дышат травы глубоко.
Как глянцем высвечены крыши.
Нарядно! Весело! Легко!
Притихший пруд, ни волн, ни ряби,
Светла осока у воды.
Скользить бы птицею над гладью
И жить, не ведая беды.
Как холодны и как печальны
Теперь дожди! Все грусть да стон.
Где их тепло, прозрачность далей?
И летний дождь – мой детский сон?
«Деревенские бабы Дуни…»
Деревенские бабы Дуни
И крестьяночки тети Клавы,
Вы седели от горьких раздумий,
За работу не жаждали славы.
Лишь бы поле ответило всходом,
Лишь бы тучи ко времени лили.
Вы зоветесь так просто – народом,
И не дарят цветов вам и лилий.
Исцелованы ваши руки
Черноземом, пахучими травами.
Как платочки, светлы ваши души,
Бабы Дуни и тети Клавы.
Иван ЦУПРИКОВ
«Прощай, лейтенант…»
Дым от костра закрывает рубиновые листья рябины, отяжелевшие от седого мха темно-зеленые ветви ели. Даже черный рюкзак с упертым в него карабином под его вуалью окрашивается в молочно-серые тона.
Валентин веткой рыхлит искрящуюся золу, Николай накрывает ее пучком сухой травы, сором из тонких веток берез, сосновых иголок. Костер проснулся, охватывая всполохами огня ветки, траву, выталкивая из себя дым, который, поднимаясь, режет глаза. Валентин щурится, вытирает рукавом набежавшую слезу и отворачивается от костра:
– А я тебя и не помню, – обращается он к соседу. – Даже не ожидал, что судьба сведет так.
– А я запомнил тебя, дорогой, навсегда. Как тогда мечтал грохнуть, растерзать, раздавить! Как же ты тогда меня достал!
– Достал?
– Лучше б я тебя тогда в кишлаке пристрелил сразу…
– У меня первого была такая возможность, – перебил его Валентин.
* * *
Память – как кинопленка: встретился с кем-то из прошлого – и перед тобою начинают открываться картинки давнего времени: сначала в черно-белом исполнении – приблизительные черты лиц, поступков, потом – все четче и четче, с осмыслением, уже в цветовой гамме.
Взвод Валентина тогда первый спустился с гор. В кишлак не пошли, остановились перед ним на возвышенности, у дороги в ущелье. Операция прошла спокойно, без потерь, уничтожили склад с минами, оружием.
Название того кишлака Валентин запамятовал. Армейская операция на Газни шла не один день. Да и времени уже прошло много – больше двадцати лет. А вот вытаращенные от испуга глазенки того бачатки – малыша-афганца с обожженными руками – так отчетливо всплыли в памяти.
Как же все начиналось?
* * *
– Лейтенант! Просыпайся!
От громкого шепота командира Валентин по курсантской привычке чуть не вскочил на ноги, но капитан, вовремя придавив его затылок ладонью к земле, зашептал: «Успокойся! С кишлака к нам идут люди. Слышишь? Зачем – не знаю. Готовься!»
Валентин посмотрел в бинокль в сторону, куда показывал капитан. Метрах в пятистах к ним двигалась группа – восемь человек. Идущий впереди держал в руках поднятую вверх длинную, метров пяти, тонкую палку, на конце которой развевался кусок зеленой ткани.
– Зураб, – окрикнул он сидящего рядом солдата, – дари хорошо знаешь, а пушту?
– Товарищ лейтенант, да здесь в основном таджики живут, общий язык всегда найдем.
– Постарайся.
Афганцы остановились метрах в пятидесяти. Исхудалые старики в изношенных, не раз штопанных халатах. Валентин поднялся во весь рост, и вместе с Зурабом они пошли к ним навстречу.
Разговор был недолгим и горестным. Вчера вечером в кишлак нагрянули душманы, повесили несколько стариков и женщин, сыновья и мужья которых служили в царандое – республиканской армии. Сожгли их дома, забрали оставшийся в кишлаке скот, муку… Тех, кто отказывался отдавать, жестоко избивали. Вот и пришли старики с миром, просить русских шурави оказать им посильную помощь, хотя бы медицинскую…
* * *
– Ну что ж, назвался груздем, Валя, как там дальше в поговорке… – капитан щурится от солнца и смотрит в глаза лейтенанту. – Только не торопись, вот-вот должно подойти подкрепление, по рации передали. Если правильно понял комбата – рота Федорова. Когда прибудут, тогда и пойдешь. Пусть старики подождут.
