— Ты кто? И что тебе надо?
— Не крути, щенок, — зло сказал Порки, — ты знаешь кто я!
— Допустим, — ответил пленник, поднимаясь с соломы. Глава Кангаша смерил его презренным взглядом.
— Откуда ты взялся на наши головы? — спросил вепс, когда пленник сел.
— Откуда взялся, там уже нет…
— От тебя одни беды и несчастья нашему роду, — произнес Порки, пропустив издевку пленника мимо ушей. Он уперся руками в колени, склонился и вновь спросил, — Отвечай! Это ты навел варяг на Копиярве и Каргийоки, это они прислали тебя и твоих дружков следить за нами?
Паша широко раскрыл глаза и немигающим взглядом уставился на своего похитителя.
— Ты с ума спятил? — от такого чудовищного обвинения, голос Павла слегка дрогнул. — Какие варяги? Какое Копиярве?
— Отец, он издевается, — изрек Ёлла, отшвыривая пустое деревянное ведро в сторону.
— Деревню у озера сожгли не по твоему наущению?
Пленник отпрянул назад, от Порки несло чесноком, как будто тот специально его нажрался, словно идя на встречу с нечистью.
— Да мы с Вадимом Каргийоки защищали, — резонно заметил Павел.
— Лжешь, ты не бепся, ты варяг! — прокричал Порки.
— Да пошел ты, дядя! — в сердцах, сквозь зубы выдавил пленник.
Он хотел приложить его еще парой крепких словечек, но не успел. Кулак Порки пришелся ему прямо в глаз. Паша не любил драться, особенно по трезвяку, так, случалось иногда — перебрав пивка, он принимал участие в дискотечных потасовках, но это, как он сам признавал, этап подросткового становления. Удар откинул пленника на солому, но он быстро совладал с собой и из положения лежа пнул бочку под задницей Порки. Удар двумя ногами вышиб седалище, и староста кангашцев смешно кувырнулся назад. Паша почувствовал, что вскипает, резко вскочил и кинулся добивать противника, совершенно забыв про второго вепса.
Ёлла, видя кувырок отца, подскочил к пленнику и, обхватив его за плечи, повалил на солому. И все же Паша успел двинуть пару раз Порки по морде. Сыночек был ниже пленника, но зато пошире в плечах, и его крепкая хватка почти обездвижила Павла. И тогда он, не раздумывая, ударил головой назад, прямо тому в нос. Вепс взвыл, как раненный кабан, хрюкнул и разжал хватку. Паша добавил ему локтем под дых, но тут же сам получил ногой в грудь, потом два раза в живот, потом еще раз в подбородок. Он извивался, инстинктивно закрыв лицо руками, попытался подняться, но сыпавшиеся на него удары ног не дали осуществить задуманного. Через несколько секунд Ёлла, совладав с болью в травмированном носе, присоединился к отцу. Две пары ног месили стройное тело нового главы медвежьего рода, как молотилка комбайна.
«Включите музыку! Я опять на дискотеке!» — последняя мысль сверкнула в голове пленника и он, потеряв счет наносимым ударам, отключился…
* * *
Порки явился домой раздраженный и с фингалом под глазом. Молча прошел к столу, сел. Жена, заметив, что муж не в духе, тут же принесла ему прохладной браги. И, подождав, пока он выпьет, вкрадчиво спросила:
— Он еще жив?
— Не знаю, — огрызнулся Порки, — может и жив. Койва налила ему еще полкружки.
— Он что-нибудь сказал?
— Нет. Ничего важного для нас, — он разом выпил брагу.
Жена вдруг изменилась, безмятежность сошла с ее лица и она четко произнесла:
— Я утром ходила на лесную поляну. Просила помощи у Пойдемаг[43] и она указала мне, где растет пой-трава. Вепс отставил кружку и недоверчиво посмотрел на жену.
— Я нарвала ее и приготовила отвар, — продолжила Койва, — дашь ему выпить.
— И что?
— Не успеет солнце зайти за черту, как он расскажет тебе все, что знает!
Она встала и, подойдя к печке, достала из-за нее небольшую кожаную фляжку на длинном ремешке.
— Вот здесь отвар из пой-травы, — сказала она, протягивая мужу емкость.
— Что, прямо сейчас?
— Он должен выпить вечером, а ты будешь ждать, и когда его глаза станут квелыми можешь спрашивать о чем угодно.
— И он скажет правду? — не поверил Порки.
— Всю… правду! Он принял флягу от жены и повесил ее через плечо.
— Отец, — дверь резко отворилась, в дом вбежал запыхавшийся Ёлла.
— Ну что, помер?
— Да нет, живой, — отмахнулся сын, — вернулись наши из дозора. Ёлла сел на лавку, переводя дыхание.
— Ну, — поторопил его отец, — не тяни!
— Говорят, ворота Каргийоки закрыты, — немного отдышавшись, начал доклад сын, — внутри тихо, трупы наших сложены на телегу и стоят в поле, за воротами.
Койва принесла сыну квасу и он, кивнув матери, жадно прильнул к кувшину, немало пролив на рубаху. Мать наклонилась, осмотрела разбитый нос Ёллы с подсохшей кровью в ноздре. Она легонько дотронулась до его носа.
— Не сломан, — заключила она и вернулась к столу.
— Не хоронят… догадались… — произнес погруженный в раздумья Порки. Затем он стремительно поднялся и подошел к сыну.
— Слушай, Ёлла, — он обхватил его за плечи, — возьми людей и встань на дороге. Если они пошлют к нам кого-нибудь, перехватишь их.
— Убить? — выпучив на отца остекленевшие глаза, спросил Ёлла.
— Дурак! — Порки угостил сына оплеухой, — не убивать, а задержать, пока я не выведаю у этого щенка всей правды.
* * *
Вечером, когда солнце скрылось за горизонтом, Койва ждала мужа домой. Она сидела за столом, разложив перед собой пучки сухой травы и мелкие камушки.
— Пойдемаг, Пойдижанд… дай силы, — шептала она, перебирая пучки трав.
Горящая лучина хорошо освещала не только стол, но и ее озабоченное, тревожное лицо. Ее светло-русые, почти белые волосы были распущенны и ниспадали на открытую грудь. Она поправила спущенное до пояса платье и взяла в одну руку пучок травы, а в другую три крупных камня.
— Пойдемаг… Пойдижанд и ты, мудрый Хиж, вспомни о моем муже…. Вспомни о моем сыне.
Прикрыв глаза, Койва, крепко сжав камни, отвела руку в сторону, а пучком травы стала медленно водить по шее, груди и животу.
— Мудрый Юмал… Ее шепот оборвал скрип входной двери, она резко дунула, погасив лучину.
— Койва! — зло позвал ее вошедший муж, — что за темень?
— Сейчас… я зажгу, — спокойно ответила жена, натягивая платье на плечи.
Порки на ощупь прошел к столу, сел и провел ладонью по столешнице. Стол был пуст.
— И подай браги, — приказал он.
Запалив лучину от углей в печи, Койва принесла браги и только теперь спросила:
— Помогла пой-трава? Порки недобро взглянул на нее и залпом осушил крынку с брагой.
— Да провались ты со своей травой! — грозно изрек он, отшвыривая пустой сосуд в сторону. Кринка с глухим звоном разбилась о печку.
— Ты накличешь на нас гнев Пойдемаг, — ничуть не испугавшись, ответила Койва, — ее пой-трава — верное средство.
Порки ничего не ответил. Подперев ладонью широкий лоб, он громко сопел, как кузнечные меха.
— Он что-нибудь сказал тебе? — спросила жена.
— Сказал! — рявкнул вепс, поднимая голову, — сказал! Только я почти ни слова не разобрал.
— Совсем ничего?
— Он бормотал на странном, незнакомом языке, — огрызнулся Порки, — я не знаю, чей это язык! Я не понял ни слова.
— Не единого слова? — не поверила жена.
— Нет, — резко изрек муж, — он говорил о каком-то злом боге Энкаведе, а когда я собрался уходить, сказал, что я должен учить какой-то москальский и что скоро к нам придет великий воин и всех нас убьет!
— Что за воин? — испуганно спросила жена.
— Кажется, он назвал его — Пипец!
* * *
Когда Порки вошел в свинарник, Павел лежал на соломенной подстилке и тихонько охал. Вепс приблизился, снял флягу с плеча и бросил рядом с пленником.
— Пей! — приказал Порки.
Павел с трудом приподнялся, болели ребра, живот, спина, но, главное, лицо он уберег. В темноте он нащупал флягу, выдернул деревянную пробку и стал пить принесенный отвар. Опустошив всю флягу, он отбросил ее под ноги вепсу.
— Мог бы и пивка принести… изверг!
Порки поднял бочку и сел напротив пленника. Павел тоже сел. Поерзал на соломе, устраиваясь поудобнее.
— Ну и что? — спросил он, подняв руки в боксерской стойке, — будем драться или разговоры разговаривать?
Вепс не ответил, он ждал, когда подействует отвар из пой-травы. Он не очень верил в эти бабьи штучки, но решил испытать. Ему во что бы то ни стало надо было выбить признание из этого новоявленного главы медвежьего рода.
В свинарнике было темно, и Павел не мог видеть глаз своего похитителя, однако он знал, чувствовал, что тот его разглядывает.
— Хорошо видишь в темноте? — спросил вдруг пленник.
— Хорошо, — почти мирно ответил вепс.
Сидеть было неудобно, болел копчик. «Сволочи», — подумал Павел и медленно лег, прислушиваясь к затихающей боли в спине, а потом осторожно повернулся на бок.
