— Хорошо, — почти мирно ответил вепс.
Сидеть было неудобно, болел копчик. «Сволочи», — подумал Павел и медленно лег, прислушиваясь к затихающей боли в спине, а потом осторожно повернулся на бок.
— Так что тебе надо?
— Правду.
— Какую правду, Порки? — спросил пленник по-вепски, сплевывая застрявшую во рту травинку из отвара, — устроили тут НКВД. Последнюю фразу он произнес по-русски.
— Что? — не понял вепс.
— Эн-ка-ве-де, — медленно ответил Павел, разделяя каждый слог, — это такой древний бог.
— Чей бог? — искренне удивился Порки.
— Дурак ты, Порки.
Неожиданно Павел почувствовал необычайное тепло внутри. Оно охватило желудок и устремилось вверх. Пленник икнул, а затем громко рыгнул, напугав хрюшек. Свиньи встрепенулись и, вскочив на ноги, весело захрюкали. Паша ощутил, как тепло добралось до горла. Последовала серия на удивление громких отрыжек. Звук в ночной темноте разнесся по всему сараю. А хрюшки, решив, что с ними ведут беседу, активно ее поддержали.
— Смачная, такая, отрыжечка, — икнув, произнес Павел. Свиньи не унимались и активно забавлялись в загоне.
— Тихо там, — рявкнул на скотину Порки.
Тепло подкатило к горлу и, оставив во рту сладковатый привкус, ударило в голову. Паше показалось, что он немного захмелел.
— Прикольно, — произнес он по-русски, — а нет ли у тебя еще чего попить?
— На каком языке ты говоришь? — спросил вепс, — ты ведь не бепся, не тягалажет.[44] Паша хмыкнул и ответил по-вепски.
— Дурак ты, Порки!
— Кто ты? Откуда?
— Опять в НКВД играешь? — пленник вновь перешел на непонятный вепсу язык. Порки, услышав имя древнего бога, спросил с интересом:
— Что за бог этот твой Энкаведе? Хмель в голове Павла разошелся и немного взбодрил.
— Энкаведе, — ехидно передразнил он вепса, делая ударение на последний слог. И вдруг, резко став серьезным, пригрозил, — не поминай имя бога всуе!
— Что? — не понял Порки.
— Не буди лихо, — Паша опять икнул, — пока оно тихо!
Хряки, издав прощальный хрюк, успокоились и улеглись, больше не мешая людям говорить о высоком.
— Чей это бог? — не унимался вепс, заинтригованный неизвестным представителем неизвестного пантеона. Паша, почувствовав прилив сил, сел, поднявшись без труда.
— Надо же, не болит, — сказал он по-русски, ощупывая себя, и тут, вспомнив о вопросе Порки, ответил по-вепски:
— НКВД — великий и кровожадный бог москалей!
— Бог войны?
— Хуже! Это злой бог Мести… я тебе сейчас расскажу.
Тут Павел как-то незаметно для себя перешел на русский, ибо его вепсского словарного запаса все равно бы не хватило.
— Слушай, деревенщина необразованная, сейчас я тебя просвещу….
Его монолог длился не менее десяти минут. Паша во всех красках пытался объяснить озадаченному вепсу историческое значение в судьбах москальского народа бога НКВД. Вепс слушал, как завороженный, и не перебивал. Павел поведал ему обо всех сложностях и перипетиях в жизни товарища Берии — главного жреца бога НКВД. Упомянул и основателя культа этого бога — товарища Сталина. Рассказал и о тех жертвах, что приносили жрецы на алтарь этого кровожадного бога.
Вепс слушал и не понимал, но часто вылетавшее из уст пленника имя бога заставляло его внимать рассказу с некоторым трепетом. Порки очень уважал богов, особенно древних. А жесты, которыми пленник сопровождал свое повествование, только усиливали его впечатления. Он пытался вспомнить, от кого он мог слышать имя Энкаведе. Он много общался со словенами — у них нет такого бога. Он ездил в борг к варягам, возил им дань, но и там не слышал об этом боге. И это укрепило его в вере, что пленник не их рода-племени, не бепся, а значит, он обманул его двоюродного брата, обманул всех! Хитростью вошел в доверие и захватил власть в медвежьем роде. Его власть — власть Порки.
— Хватит! — прорычал вепс, — Замолчи! Нам не нужны чужие боги. У нас есть наш Юмал, только он властен над бепся! Оборвав свой экскурс в историю, Павел на секунду умолк.
— Дурак, ты, Порки, — спокойно произнес он по-вепски. Порки резко поднялся.
— Не хочешь говорить кто ты — и не надо! Я знаю, что ты не бепся — и этого достаточно. Завтра я пошлю к старейшинам, и весь наш род… все люди узнают о твоем обмане.
— Ой, напугал, — икнув, ответил пленник.
— Тебя отведут в лес, привяжут к дереву, — продолжил свои угрозы Порки, — ты станешь отличной жертвой для нашего медведя. Порки развернулся и сделал шаг в сторону двери.
— Учил бы ты москальский, — бросил ему в спину Павел, — может, понял бы чего в жизни… но уже поздно. Скоро придут наши воины, и наступит вам великий Пипец!
Сказав это, пленник блаженно прикрыл глаза и завалился спиной на солому. Порки, пнув дверь ногой, вышел. Последнее, что услышал Павел — это звук опускающегося засова и посапывание хряков за перегородкой. «Экзамен окончен — всем по двойке, а тебе красавчег — кол!» — что это была за шальная мысль, Паша и сам не понял, — он крепко уснул.
Ему опять приснилась Улла, хотя он чертовски хотел увидеть во сне свою Настеньку, лицо которой уже начал забывать. Он хотел приблизиться к ней, а она ускользала… Он протягивал руку, а там пустота… он чувствовал на губах ее поцелуй, но во сне открывал глаза и опять Улла. Улла? Ну, что за жизнь?
Глава двенадцатая За други своя Мертвым — земля, а живым — время
Вадим очнулся от топота и криков десятков людей. Он дернул головой и открыл глаза — свет факелов сразу ослепил. Он приподнялся на локтях и ощупал лоб. Прилетевшая откуда не возьмись дубина содрала кожу на голове и набила приличную шишку.
— Вашу мать! — выругался десятник, дико озираясь по сторонам.
Первым он узнал Юски. Тот отдал свой факел соседу, нагнулся к Вадиму и спросил:
— Жив?
— Жить буду, — подтвердил Вадим. Юски помог ему подняться.
— А где Паша? — спросил Вадим, растерянно оглядывая поле боя.
— Уже ищем, — заверил его Юски, — ищем…
И тут Вадим заметил Елену Константиновну. Она лежала на боку, зажав руками живот.
— Жива? — с надеждой в голосе спросил Вадим. Стоявший рядом белокурый вепс отрицательно покачал головой.
— Суки! Ироды! — по-русски воскликнул Вадим, — убью гадов! Голова внезапно закружилась, к горлу подступил тошнотворный комок.
— Воды дайте, — попросил он.
Кто-то протянул ему кожаную флягу. Вадим выпил половину, а остатки вылил себе на голову. Немного полегчало.
— Кто это мог быть? — громко спросил Вадим по-словенски. Он знал, что многие вепсы понимают язык новгородцев.
— Кажется, это наши, — неуверенно ответил белокурый.
— Наши должны все по домам сидеть! — огрызнулся Вадим.
— Эти не из нашего городища, — ответил Юски. Белокурый, склонившись к одному из тел, воскликнул:
— Так это же Корти!
— Что еще за Корти? — вопросил новгородский десятник.
— Корти из Кангаша, — ответствовал белокурый, — ой, он дышит. К Вадиму подошел Валуй с двумя новгородцами.
— Мы проверили следы, — начал он доклад десятнику, — ушли четверо, трое несли что-то тяжелое.
— Пашу?
— Похоже, они забрали его с собой, — предположил Валуй.
— Суки! — Вадим потрогал разбитую губу и, сплюнув кровь, спросил: — Ну, что там этот ваш Корти, очухался?
— Да, вот только у него ятреба лопнула, — ответил белокурый вепс, возившийся над телом конгашца.
— Валуй! — позвал десятник, — давай этих татей к поселку, только за ворота не сметь их заносить… а этого, — он указал на Корти, — под замок…завтра спросим с него за все.
— А если они Пашу убьют? — тревожно спросил Юски.
— Хотели бы убить, прямо тут бы убили, — зло ответил Вадим, — нет, — он мотнул головой, — тут кто-то что-то другое замыслил.
Вепсы тем временем привели в чувство пленного кангашца, и к тому мгновенно вернулась боль в разбитой мошонке. Он дико взвыл, когда его попытались поднять, и что-то быстро закричал, поминая Юмала, родной Кангаш и понося имя Порки. Вадим, облокотившись на плечо Юски, сделал несколько шагов.
— Что он там лепечет про какого-то Порки?
— Порки — староста Кангаша, двоюродный брат Конди, — ответил Юски.
— Уж не тот ли, что отказался сам возглавить род на совете?
— Он, — утвердил вепс.
— Ясно, — заключил Вадим. Вепсы подняли стонущего пленника и поволокли в Каргийоки.
— Не жилец, — тихо проронил Валуй.
* * *
Прибыв в Каргийоки, Вадима проводили до дома Юски и Валуй. Перевязать и смазать раны новгородского десятника Юски попросил свою жену. Однако не успела она приступить к осмотру ран, как в дом вошла Улла. Она держала в руках миску, от которой исходил пар и кисловатый запах запаренной травы.
