на торжестве поэтам – это был Лопес Мальдональдо, Луис Вергас Манрика и Луис Гальвес де Монтальво. Это представление имело подоплеку: Дон Диего успел узнать о пристрастии восточного приятеля к поэзии. Знал и о том, что Орудж-бей перевел на кастильский несколько стихотворений Хатаи… Собственно говоря, это был дословный перевод, который Орудж-бей сделал в ходе беседы по просьбе Дона Диего и записал.
Герцогиня, некоторое время исподволь понаблюдав за голубоглазым восточным дипломатом, что-то шепнула на ухо донье Шарлоте и, передав ей свою любимую кошку, уставилась на Орудж-бея, раскрыв веер, стала обмахиваться.
– Донья Луиза хочет побеседовать с вами, – заметил толмач. Орудж-бей не понял и не шелохнулся. Дон Диего пояснил: – У нас если дама благоволит к «кабальеро» и желает поговорить с ним, то раскрывает веер. Если нет, наоборот, сворачивает. Так что тебе повезло, приятель. Не каждому выпадает такой шанс…
И Дон Диего, подзадоривая, ткнул локтем в бок.
Орудж-бей направился к герцогине, зардевшись, как мальчик, на ходу соображая, что ему скажет эта испанская «ханум». Может, Диего проболтался ей о поэтической жилке Орудж-бея?
Он приблизился к месту, где она восседала. Она жестом пригласила его подняться.
– К вашим услугам, сеньора!
Она наклонилась и шепнула ему на ухо:
– Es listed de los cicuncidados?[38]
Орудж-бей опешил от неожиданного бесцеремонного вопроса.
– Это у нас в обычае…
Она расхохоталась, и присутствующие в зале невольно обратили на это внимание.
Луиза даже не понизила голос:
– А как это выглядит?
Орудж-бею показалось, что над ним подтрунивают, и он решил парировать в ее же духе:
– Чтоб знать это, надо увидеть.
Герцогиня расхохоталась еще громче.
– Ах, ориентос, ориентос! – проговорила она и, как ни в чем не бывало, обернулась к залу и сложила веер.
У Орудж-бея в душе остался неприятный осадок. Дон Диего, видя его состояние, сказал как бы в утешение:
– Донья Луиза любит подтрунивать над мужчинами, которые ей приглянулись. Но, дружище, с этой дамой надо быть начеку…
– Спасибо за совет, – сказал Орудж-бей.
Когда все занялись питьем и едой, он под каким-то предлогом вышел во двор и больше не вернулся.
Резиденция была неподалеку. И он двинулся туда пешком.
По дороге он думал о нравах на своей родине. Там заговорить с незнакомым мужчиной считалось для женщины непозволительным. Даже и подойти к незнакомцу. Женщина не могла показать свое лицо даже брату своего мужа. А здесь…
Поколебавшись, он свернул с дороги в ближайшую таверну. Сюда приходила публика попроще, «махи» и «мачо», мастеровые, обедневшие «идальго».
В углу, как всегда, сидел «хитано»-цыган, настраивавший свою мандолину.
– Что тебе сыграть, чужестранник молодой? – спросил он, увидев Орудж-бея.
– Что-нибудь… про птицу… перелетную… – сказал он и подал цыгану реал.
Цыган прижал мандолину к груди, ударил по струнам и затянул печальную песню.
Вино помогло расслабиться, разгорячило кровь, и он через некоторое время, забыв о дипломатическом «статусе», присоединился к пляшущим испанцам…
…Далеко заполночь он покинул таверну с веселой «махой» в цветистой юбке.
* * *
Гайде, наконец, вернулась.
– Ну, что теперь будем делать? – сказала она, поправляя на плече ремешок сумки.
– Сходим в кафе.
– Хорошая идея.
Пройдя до конца улицы, мы пришли в старую, но косметически подновленную таверну, на тыльной стене виднелись всякие черточки и начерканные слова.
Народу мало.
Мне показалось, что Орудж-бей именно сюда и приходил.
На пепельницах и стаканах прочел надписи «Асена».
Я заказал пиво и чипсы, она кока-колу и пирожное.
* * *
Через пару дней кызылбашских посланцев пригласили на домашний спектакль у герцога Лермы. Хотя в те времена Лопе де Вега был в зените своей славы, на сей раз играли пьесу малоизвестного Кристобаля де Вируса «Безжалостная Кассандра». Поговаривали, что автор посвятил ее донье Луизе.
Орудж-бей не воспользовался приглашением, сказавшись нездоровым. Дон Диего стал утещать его, дескать, отказ может быть истолкован превратно и вызвать гнев Доньи Луизы.
– Она, видимо, неравнодушна к тебе, может затаить зуб на тебя… А злая женщина изобретательна на месть… От ее внимания не ускользнуло и твое неожиданное исчезновение с банкета…
Орудж-бей не внял увещеваниям.
– Друг мой, с нашим братом шутки плохи… как аукнется – так откликнется… Знаешь, некогда люди османского султана Мехмета Третьего вздумали унизить посла Шаха Аббаса…
Речь шла о том, как во время банкета в Стамбуле кызылбашского посла усадили на заведомо ненадежном сиденье и тот, в разгаре торжества с треском грохнулся с развалившейся тахты. Шах не остался в долгу и велел состричь бороду у османского посла, который нагло заявил: если правитель Сефевидов желает жить в мире и покое, то пусть соизволит отправить своего сына Сафи Мирзу заложником в Стамбул…
Дон Диего молча выслушал сердитого друга и ушел. Орудж-бей со своим соотечественником Буньят-беем решил развеяться в таверне «Кастилия». Там уже привыкли к восточным клиентам в шапках с красными полосами, и, зная, что это дорогие гости короля, относились к ним с подобающим почтением и предупредительностью.
Орудж-бей с приятелем вели разговор о европейских впечатлениях. Речь зашла об испанской кавалерии, об оснащении армии.
Орудж-бей, разгоряченный вином, сказал:
– Я с таким оружием и конницей своротил бы горы…
Тут к ним подошла женщина в монашеском одеянии и. наклонившись к Орудж-бею, шепнула на ушко, что с ним желает увидеться один человек. Кызыл баш смешался: кому в этом чужом краю он понадобился так спешно? Но раздумывать было поздно, монашка уже вышла. Отказ от встречи был бы истолкован как малодушие. Он встал. Буньят-бей тоже было поднялся, но Орудж-бей усадил его.
– Ты посиди. Надеюсь, скоро вернусь.
Монашка поджидала его и повела за собой по кривым улочкам, мощеным булыжником, с приземистыми домами. Какой-то сеньор с собакой, тыча тростью в булыжник, разминулся с ним, задержав взгляд на экзотическом пришельце.
Подошли к высокому каменному забору с дощатой старой дверью, похоже, это был черный ход какого-то особняка. Монашка трижды тихонько постучала в дверь, которая вскоре открылась; они вступили в зал с высоким потолком; дальше была еще комната, освещенная свечами. «Подождите здесь», – сказала женщина и исчезла в полутемном коридоре; погодя донесся скрип двери, видно, женщина вышла во двор. Где-то заржала лошадь. Орудж-бей догадывался в чем дело. Это было имение герцога! Через несколько минут его взору предстала донья Луиза в голубой шелковой юбке и черной бархатной кофте. Из-под кофты выглядывали белые пышные груди. В руке у нее был веер, о тайном назначении которого наш герой уже знал.
– Я и не думала, что люди с Востока не жалуют театр, – промолвила она, приближаясь к нему и поводя веером. Протянула
