«Домой, – подумала Мария. – И забыть, забыть!»
Глава 4
Париж был погружен в ночь и туман. Из-за тумана все, что источало свет, было окружено радужным ореолом, и казалось, что город состоит из множества колеблющихся разноцветных пятен. Он словно сошел с картины, которая с него же и была написана.
Мария вышла из такси и, запрокинув голову, посмотрела на окна своей квартиры. В гостиной они светились, но не ярко, а так, что можно было понять: включены лишь светильники на полу. У нее было два наполных светильника – белые матовые шары, окруженные живыми цветами.
Только сейчас Мария сообразила, что даже не предупредила Нину о своем сегодняшнем возвращении.
«Совсем голову потеряла! – сердито подумала она. – Все мысли только о себе. Может быть, она не одна, а я ворвусь без всякого такта. Ужасно!»
Она так расстроилась, что с минуту стояла перед дверью подъезда и готова уже была едва ли не провести ночь в отеле. Но потом все-таки решила объявиться. В конце концов, если племянница действительно не одна, то можно ведь пройти к себе в спальню, совершенно ее не побеспокоив.
Несмотря на некоторую тесноту, неизбежную в старом доме, квартира позволяла нескольким людям жить, не мешая друг другу. Из-за этого, наверное, родители и решили когда-то в ней поселиться. Все-таки они сильно друг от друга отличались – и возрастом, и привычками.
На лестнице пахло цветами. Консьержка, которая работала здесь, когда Мария была маленькая, умела за ними ухаживать и выращивала их на подоконниках. А потом это стало традицией – что в их доме всегда выращиваются цветы. И получилось, что цветочный запах сопровождает Марию всю жизнь, и каждый раз, когда она входит в свой дом, он встречает ее родными полутонами.
Сегодня этот запах показался ей нервным, как вино.
Она вошла в прихожую. Свет в гостиной действительно горел, но во всей квартире было тихо.
«Значит, Нина все-таки одна, – подумала Мария. – Может быть, читает, оттого и тишина».
Она включила свет в прихожей, сняла плащ. А когда обернулась, то увидела в дверях, ведущих в комнаты, мужскую фигуру. И, не удержавшись, вскрикнула.
– Не бойтесь, – по-русски сказал мужчина в полурасстегнутой рубашке. – Я не грабитель. Я друг вашей племянницы.
– Да-да, я поняла. – Мария пришла в себя быстро. – Извините меня.
– За что?
– Я должна была предупредить Нину, что вернусь сегодня.
Он промолчал, только посмотрел на нее чуть более внимательно. Потом предложил:
– Давайте я помогу вам внести чемодан. Куда?
– В мою комнату. Спасибо, – ответила Мария.
Он застегнул рубашку – видимо, только что накинул ее, услышав, как кто-то входит в квартиру, – взял чемодан и сказал:
– Меня зовут Феликс.
– Мария Луговская. А где Нина, Феликс?
– С ребенком сидит.
– С каким ребенком? – удивилась Мария.
– С соседским. Здесь рядом художница живет, попросила посидеть с ее ребенком.
– А!.. – догадалась Мария. – Полин Фламель?
– Кажется. Нинка скоро придет.
По дороге в свою комнату Мария увидела через открытую дверь, что на ковре в гостиной разложены странные предметы – большие части какого-то прибора, что ли. Феликс заметил ее удивленный взгляд и сказал:
– Я все это отсюда уберу, не беспокойтесь.
– Нисколько не беспокоюсь. Если сказать честно, я просто очень устала, хочу принять душ, выпить вина и уснуть. Возможно, я не дождусь Нину.
Феликс внес чемодан в спальню и молча вышел.
Мария села на кровать. Она в самом деле устала, хотя перелет из Москвы был совсем не трудный. Просто все, что прежде было потрясением, болью – то, что в разговоре с Таней она назвала ударом в сердце, – теперь превратилось вот в эту тяжелую, бессмысленную усталость.
На столике у зеркала стоял оловянный мушкетер. Папа подарил его Маше на десятилетие и сказал, что он будет ее охранять и принесет ей счастье.
Она подошла к зеркалу. У женщины, смотревшей оттуда, были пустые глаза.
Мария коснулась ладонью мушкетерского плаща, выкрашенного чуть облезшей голубой краской. Потом взяла мушкетера, поставила его к себе на ладонь. Олово было теплое, будто живое. Мушкетер смотрел внимательно и загадочно. Наверное, все-таки это был не бесшабашный д’Артаньян, а мудрый Атос. Когда-то Маша верила, что он действительно принесет ей счастье. Как странно было вспоминать теперь об этом!..
«Надо в самом деле поскорее выпить вина, – подумала Мария, поставив мушкерета обратно на столик. – Усталость пройдет, конечно, пройдет».
Мама любила хорошие вина, и по ее примеру Мария тоже привыкла всегда иметь их в доме.
Она переоделась в халат и пошла в душ.
Ей казалось, что вода хотя бы отчасти смоет усталость, но этого не произошло, и из ванной она вышла в том же подавленном настроении, которое непонятным образом охватило ее сразу, как только она оказалась в родном доме.
Надо было бы, конечно, надеть что-то более пристойное, чем халат, выходя на кухню за вином. Но ощущение усталости все усиливалось и в конце концов усилилось так, что Мария с трудом передвигала ноги, и ей было уже не до того, чтобы заботиться о своей внешности.
«Может быть, Нинин друг уже спит, – подумала она. – Или сидит в гостиной. И в конце концов, я ведь только возьму вино и сразу уйду к себе».
Вино стояло в маленьком темном чуланчике при кухне – туда Мария и направлялась.
Но как только она вошла в кухню, то сразу увидела, что бутылка уже стоит на столе. Рядом с бутылкой сверкал одинокий бокал и лежала дощечка с сырами.
Мария удивленно посмотрела на Феликса.
– Вам не стоило беспокоиться, – сказала она. – Я взяла бы вино сама.
– Так ведь нет его, – ответил он. – Нинка выпила, наверное. Пусто в вашем винном погребе.
Он кивнул на дверь чуланчика. Только теперь Мария заметила, что стоящая на столе бутылка не из ее запасов.
– Но откуда же тогда взялось это? – удивленно спросила она.
– В бар сходил. В тот, что на углу. Плохое?
– Нет, совсем нет. Это хорошее вино. Благодарю вас.
– Не за что.
Он пошел к выходу из кухни.
– Феликс, – сказала Мария, – но если вы все равно не спите, то, может быть, тоже выпьете вина? – И, вежливо улыбнувшись, добавила: – Все-таки, наверное, это правильно, не пить в одиночестве.
– Не знаю, правильно или неправильно, – пожал плечами он. – Но спасибо. Выпью.
Феликс взял из шкафчика еще один бокал, откупорил бутылку, налил вина Марии и себе.
– Я люблю белое, – сказала она. – Мне очень приятно, что вы выбрали именно его.
Она подумала, что он, возможно, произнесет какой-нибудь тост. Мария не понимала странную велеречивость, которая охватывала большинство русских, как только они оказывались за столом. От папы она никогда не слышала тостов, и, вероятно, поэтому произносить их казалось ей неестественным.
