– Не именно тебе. Я думаю, он вообще непростой ребенок.
– Почему? – настаивала та.
– Он постоянно ощущает свою ненужность, свою… случайность для своей мамы, – сказала Мария. – Это трудно даже для взрослого, а тем более для маленького, я думаю.
– Почему? – спросил Феликс.
Его вопрос прозвучал неожиданно. Мария была уверена, что он по-прежнему не прислушивается к их с Ниной разговору. Но, взглянув на него, встретила его внимательный взгляд. Внимательный и, ей показалось, печальный. Впрочем, только показалось, наверное. Во всяком случае, отсвет печали исчез из его глаз так же мгновенно, как появился в них. Да и отчего бы ему вдруг сделаться печальным?
– Возможно, что я ошибаюсь, – сказала она, прямо глядя в его внимательные глаза. – Но мне кажется, такое самоощущение не просто уязвляет человека, а… Я думаю, из-за ощущения своей случайности на этом свете человек становится менее устойчивым к нагрузкам жизни. Его легко сбивает ветер. Возможно, я неправильно это называю… Это не так?
– Это так, – ответил Феликс. – Но это можно преодолеть. Можно развить устойчивость.
Теперь его взгляд стал жестким. Мария не знала, как отвечать на такой взгляд.
– Вы думаете? – пролепетала она.
– Я знаю.
Феликс поставил пустой бокал на скатерть и поднялся из-за стола.
– Я пойду, – сказал он.
– Но куда? – удивилась Мария. – Ведь уже ночь, и ведь вы сказали, что живете здесь, то есть Нина сказала…
– Правда, да брось ты! – воскликнула Нина. – Переночуй хотя бы.
Не обращая внимания ни на ее восклицания, ни на лепет Марии, он направился к выходу из кухни. В дверях обернулся и сказал:
– Спасибо. Спокойной ночи.
Детали, разложенные на полу в гостиной, он, наверное, собрал заранее, потому что входная дверь открылась и закрылась ровно через минуту.
В недоуменной тишине, которая установилась в кухне, этот звук показался очень громким.
– Ну и дурак! – сердито сказала Нина.
Они вдвоем подошли к окну. Феликс шел по узкой улице Монморанси. Огромная сумка висела у него на плече. Его тень была похожа на тень средневекового мастерового. Наверное, из-за того, что шел он среди старинных домов.
– Алхимик, ей-богу! – с досадой заметила Нина.
– Почему алхимик? – не поняла Мария. И сразу догадалась: – А, Фламель?
– Почему Фламель? – удивилась на этот раз Нина.
– Алхимик Николя Фламель жил на нашей улице. В соседнем доме. Изобретал философский камень.
– Ого! – хмыкнула Нина. Про Феликса она, кажется, сразу забыла, увлеченная более интересным впечатлением. – Так Полин – его родственница, что ли, алхимика того? В смысле, он ее предок? Надо будет спросить.
Феликс остановился, обернулся, посмотрел вверх. Марии показалось, что она увидела, как блеснули его глаза, темно, внимательно и непонятно.
Но этого не могло быть, конечно – как она могла бы разглядеть это издалека?
Постояв немного, он снова зашагал по узкой улице – казалось, раздвигая плечами стены старых домов. И скрылся за углом.
Глава 5
– Ну и вот, взяли мы байк напрокат и поехали. А там, в Индии, все ездят, как их левая пятка захочет. И все время сигналят как подорванные. И кажется, что все машины орут как резаные.
– Здорово! – воскликнул Жан-Люк.
– Сначала, конечно, здорово, но скоро надоедает. Особенно коровы.
– Они тоже орут?
– Они шляются где попало. А захотят, так завалятся прямо посреди шоссе, и все должны их объезжать.
– Почему?
– Потому что они священные животные.
– Они живут в церкви?
– Пусть бы лучше в церкви жили, чем на дороге валяться. Да ну ее, эту Индию! Вспоминать неохота.
На самом деле Нинке было неохота вспоминать не Индию, точнее, не Гоа, где она встречала прошлый Новый год, а Вольфа, с которым она туда ездила. И как летели они новогодней ночью по шоссе вдоль океана, как развевались на ветру его длинные волосы, залепляя ей лицо, как раскатисто гремел над океаном его хохот, как она смеялась вместе с ним… Пропади они пропадом, даже самые распрекрасные воспоминания, если за всем этим с неизбежностью следует предательство!
Куда приятнее, чем вспоминать Вольфа, смотреть на рождественский Париж.
Он лежал внизу – не лежал, а дышал всем своим огромным существом, сиял всеми своими необыкновенными, разноцветными, бегущими во все стороны огнями.
Нинка с Жан-Люком стояли на смотровой площадке универмага «Прентан» на Больших Бульварах. Они забрались сюда потому, что Нинкина соседка по квартире, Ангела, вычитала в своем немецком путеводителе, будто именно отсюда открывается какой-то необыкновенный вид на Париж, даже лучше, чем с Эйфелевой башни. Нинка сдуру рассказала об этом Жан-Люку, и тот потащил ее сюда – она подозревала, только потому, что его соблазняла высота, на которой он окажется, а никак не роскошный вид.
Какие мысли крутились теперь в его голове, можно было только догадываться. Во всяком случае, Нинка глаз не спускала с мальчишки, то и дело отгоняя его от перил смотровой площадки. Пришлось даже, чтобы хоть немного его отвлечь, купить ему горячий шоколад в кафе, которое располагалось тут же, на крыше. Помогло это, впрочем, не слишком: Жан-Люк то и дело поглядывал вниз и, похоже, прикидывал, как бы половчее перелезть через перила на узенький карниз.
– Смотри вон туда! – приказала Нинка, кивая на сияющий город. – Красиво же.
– Чего красиво? – Жан-Люк бросил небрежный взгляд на Париж. – Ага, ничего так светится.
Париж светился всей широтой своих улиц и бульваров, всеми куполами и шпилями церквей, дворцов, театров… Даже у Нинки, которая не отличалась восторженностью, захватывало дух от этого огромного праздничного сияния.
– Ну ладно, пошли уже отсюда, – шмыгнул носом Жан-Люк.
Видно, он понял, что перелезть через перила ему не удастся. К тому же, наверное, замерз: нос покраснел, даже темные кудряшки взъерошились, как перья у зимнего воробья.
Нинка нахлобучила Жан-Люку шапку пониже на лоб и скомандовала:
– Двинули вниз.
На улице перед Большими Магазинами творилось что-то невообразимое. Нинка-то считала, что французам об эту пору пора уже сидеть по домам и радоваться Рождественскому сочельнику. Но, видно, сами французы считали иначе: столпотворение у «Галери Лафайет» и «Прентан» было такое, словно люди только сейчас сообразили, что на Рождество принято делать друг другу подарки.
Крепко держа за руку Жан-Люка, Нинка с трудом продиралась через плотную толпу покупателей, перебегающих от одного магазинного входа к другому.
Наконец ей это надоело.
– Стой! – приказала она. – Давай каштанов поедим.
– Давай, – охотно согласился Жан-Люк.
Предложение что бы то ни было поесть всегда встречало у него живейшее одобрение.
