Они нежно обнялись – так, как обнимаются мать и сын. Затем Иржи начал напевать вполголоса колыбельную, которую помнил еще с детства.
– Zpopielnika па Wojtusia iskiereczka mruga…[74]
Он почувствовал, что тело Мириам слегка обмякло.
– Chodz opowiem ci bajeczkç. Bajka bçdzie dluga…[75] Мышцы женщины потихоньку расслабились. Иржи продолжал напевать – все тише, и тише, и тише. Дыхание Мириам стало ровным: она уснула.
В этот момент дверь барака распахнулась, и в него зашел обершарфюрер.
– Похлебку подано, – объявил он громовым голосом.
2 часа ночи
Брайтнер сидел один в своем кабинете и все никак не мог решиться лечь спать. Ему казалось, что он чего-то не доделал, но он никак не мог понять что.
Его взгляд упал на шахматную доску. Черные фигуры были расставлены даже без намека на какой-либо стратегический замысел. «Из Феликса, наверное, хорошего игрока не получится», – с досадой подумал Брайтнер. Однако затем его страсть к шахматам взяла свое и заставила на время позабыть о сыне. Комендант обошел стол и оценил ситуацию с противоположной стороны. Доска показалась ему схемой поля боя, на котором силы противников глубоко проникли в боевые порядки друг друга, образовав сложное сплетение взаимной защиты фигур, путей отхода и путей наступления.
И вдруг он облегченно вздохнул: его осенило. Он стал проверять свою догадку, чуть наклоняясь то направо, то налево, чтобы можно было получше рассмотреть расстановку фигур. «А почему бы и нет?» – мелькнула у него мысль.
Брайтнер пошел белым конем. Затем он, не раздумывая, сразу же сделал ход черным слоном. Последовало еще несколько ходов… Фигуры изменяли свое взаимное расположение, подчиняясь строгим правилам их перемещения по доске.
Все внимание Брайтнера было теперь сконцентрировано на игре. Пожертвовав пешкой и ладьей, он задумчиво уставился на доску, анализируя, к чему привели сделанные им ходы. Он пытался поддерживать в игре некоторый баланс. Играя с одной стороны, он вырабатывал определенную стратегию, а играя с другой – старался вести себя так, как вел бы себя на его месте любой посредственный игрок. «Да уж, – подумал он, оценивая ситуацию на шахматной доске, – уж слишком большая ставка на везение, но она может привести к успеху». Он аккуратно зажал коня между указательным и средним пальцами и приподнял его… Все, что находилось за окном: концлагерь, караульные вышки, часовые, прожекторы, крематории, газовые камеры – все это куда-то исчезло. Осталась одна лишь эта шахматная партия.
– Проклятие! – пробурчал обершарфюрер, входя в прачечную. – Черт бы его побрал, нашего коменданта!
Wassersuppe в такое время суток – это уж слишком, скажу я вам! У нас тут что, пятизвездочный отель?
Он широко распахнул дверь, чтобы в нее могли зайти окоченевшие от холода и с трудом подавляющие зевоту Häftlinge: они занесли подвешенный к палке, которую удерживали на своих плечах, огромный дымящийся столитровый Kübel.[76] В лагере не было котлов меньшего размера.
– Нам пришлось открыть кухню ради наших уважаемых постояльцев… – пробурчал обершарфюрер.
Принесшие котел Häftlinge – их было двое – с шумом поставили свою тяжелую ношу на пол и затем стали лихорадочно тереть ладони об одежду, чтобы хоть немного их согреть.
– Los! – рявкнул обершарфюрер. – Берите свои миски и идите сюда!
Яцек с трудом приподнялся. Упершись ладонями о пол, он недовольно поморщился: у него сильно затекли и руки, и ноги. Он схватил Берковица за плечо и слегка потряс: финансист спал.
– Берковиц… Берковиц, проснись. Принесли похлебку.
Финансист открыл глаза и изумленно осмотрелся по сторонам, не узнавая ничего вокруг. Ему понадобилось несколько секунд для того, чтобы вспомнить, где он сейчас находится. Затем он пошарил руками на полу возле себя, нашел свои очки и надел их.
– Ага… Все, иду.
Иржи разбудил Мириам.
– Мириам… Мириам… Принесли похлебку…
– Я не хочу похлебку, – еле слышно произнесла Мириам, лишь чуть-чуть приоткрыв глаза. – Иди сам.
– Ты должна есть, Мириам. Ты не можешь позволить себе сдаться. Пойдем, я тебе помогу.
Иржи с трудом просунул руки ей под спину, а затем одним резким усилием заставил сесть. Голова Мириам запрокинулась назад.
– Ну давай же, Мириам, поднимайся!
Обершарфюрера тем временем уже начала раздражать медлительность, с которой поднимались с пола Häftlinge.
– Мешки с дерьмом! Los!
Моше, уже сидя на полу, с усилием поднялся на ноги и протянул руку Элиасу. Раввин довольно цепко ухватился за нее, однако встать – даже при помощи Моше – ему не удалось.
– Я не смогу, Моше. Я слишком сильно устал.
– Ты должен подняться, Элиас. Ну же!
Отто и Пауль встали из-за стола.
– Ну что, кто будет первым? – спросил обершарфюрер.
Заключенные покосились друг на друга. Никому из них не хотелось быть первым. Все знали, что в верхней части котла похлебка самая жидкая, тогда как кусочки репы и картошки – если они вообще в похлебке имеются – находятся на самом дне.
– Ладно, первым буду я, – сказал Моше.
Он достал свою миску (такую миску каждый заключенный постоянно носил с собой привязанной к талии – из опасения, что ее могут украсть) и протянул одному из заключенных, которые принесли похлебку. Тот посмотрел на Моше с неприязнью (он, видимо, почему-то решил, что ему приходится бодрствовать и таскать котел с похлебкой именно из-за него, Моше) и, погрузив черпак в дымящуюся жижу, налил в протянутую миску чуть больше полулитра похлебки.
– Следующий.
– Давай, наливай сюда! – Отто протянул свою миску. Разливальщик небрежно плеснул в нее три раза черпаком, слегка брызнув при этом на одежду Отто.
– Осторожнее! – возмутился «красный треугольник».
– Следующий!
Следующей к котлу подошла Мириам. Заключенного, разливавшего похлебку, смутило присутствие здесь женщины. Он попытался налить ей похлебки немного больше, чем наливают обычно.
– Ты что, Самуил, хочешь понравиться этой мадам? – спросил у него эсэсовец. – Ей вполне хватит и того, что ты уже налил. Давайте поживей! Или вам не хочется спать?
Он жестом приказал Иржи, чтобы тот подходил к котлу, и Иржи в ответ сделал театральный поклон. «Розовый треугольник», видимо, решил, что в течение этой ночи их вряд ли кто тронет и что он может позволить себе немножко подурачиться.
Затем к котлу подошли один за другим Пауль, Берковиц и Яцек. В миску старосты блока вместе с похлебкой плюхнулся кусочек картошки.
– Что, повезло поймать рыбку, да, Яцек?
Оставался только Элиас. Он все еще сидел на полу.
Моше поставил свою миску на стол и попытался поднять Элиаса. Однако и он, Моше, уже сильно ослабел. На помощь пришел Пауль: немцу не составило большого труда поднять с пола и поставить на ноги исхудавшего раввина.
– Пошевеливайся, чертов еврей! – заорал обершарфюрер, у которого к тому моменту уже иссякло терпение. – Комендант приказал мне дать вам возможность поесть, и мне приходится ему подчиняться! Но если ты будешь еле-еле шевелиться…
Элиас, уже стоя на ногах, пошатывался от слабости. Моше сунул ему в руку миску и почти силой заставил доплестись до котла. Разливавший похлебку уже набрал полный черпак, горя желанием побыстрее закончить ночную работу и вернуться в свой барак.
– Schnell! – рявкнул эсэсовец.
Заключенный поспешно плеснул три раза черпаком в миску Элиаса. Он знал, что если обершарфюрер разгневается, то от него можно ожидать чего угодно, и боялся рассердить эсэсовца.
Элиас с наполненной похлебкой миской начал пятиться назад.
– Подожди, – вдруг сказал ему обершарфюрер. – Это еще не все.
Он схватил черпак, погрузил его в котел, вынул и, убедившись, что черпак до краев наполнен похлебкой, потянулся им к Элиасу. Его губы скривились в злорадной улыбке:
– Вот тебе еще, еврей.
Он вытянул руку и вылил из черпака горячую похлебку прямо на Элиаса.
Раввин, взвыв от боли, инстинктивно отпрянул.
– Ой, как неловко получилось, – запричитал обершарфюрер фальшивым жалобным голосом. – Не умею я, видать, пользоваться черпаком.
Элиас, рухнув на пол, стал корчиться от боли. Его униформа была залита похлебкой от груди и до самых колен. Миска, которую он только что держал в руках, шлепнулась на пол, и суп, еще сильнее забрызгав одежду раввина, растекся большой лужей по полу. Моше попытался помочь Элиасу.
– Эй, ты, назад! – тут же крикнул ему обершарфюрер. – Стой на месте!
Эсэсовец подошел к корчащемуся на полу заключенному и посмотрел на него сверху вниз.
– Раввин! Твоя одежда не соответствует предписаниям. Тебе не стыдно? Смотри, какая она грязная!
Элиас испуганно хлопал ресницами, не понимая, к чему клонит эсэсовец.
– Ты должен переодеться! Немедленно!
Элиас поднял взгляд на обершарфюрера. На его лице появилось выражение отчаяния, но эсэсовец его проигнорировал.
