Финансист широко открыл рот и засунул в него указательный палец.
– Вот здесь, внутри коренного зуба, я спрятал бриллиант. Эсэсовцы и лагерный врач об этом даже и не догадываются, потому что он замаскирован под идеально похожей на поверхность зуба фарфоровой оболочкой. Ее изготовил лучший стоматолог Лондона. Я ведь, в общем-то, не испытывал большого доверия к Гитлеру… Здесь, в лагере, мне от этого бриллианта все равно не может быть никакого толку. Если бы о нем кто-то узнал, меня убили бы, чтобы его забрать. А вот за пределами лагеря этот бриллиант можно продать. Тебе, Отто, после побега понадобятся деньги. Так что будет разумно, если я отдам его тебе.
«Красный треугольник» с сомневающимся видом покачал головой.
– Я…
– Возьми его. Он, по крайней мере, принесет какую-то пользу. Вместо того чтобы оказаться на каком-нибудь кольце, которое купит какая-нибудь дама и которым она будет хвастать, когда будет проводиться какая-нибудь soirée,[80] он лучше спасет кому-то жизнь. Сейчас нужно просто вытащить его наружу.
– А как это сделать? Что тебе сказал по этому поводу стоматолог?
– Вытащить его будет нетрудно. Нужно подцепить его чем-то вроде рычажка и сильно надавить.
– Тебе будет больно.
– Не очень. По крайней мере мне так говорил стоматолог. Кроме того, это не так уж и важно. Давайте сделаем это побыстрее.
Отто огляделся по сторонам, подыскивая что-нибудь подходящее.
– Нож, – предложил Моше.
– Верно, нож Алексея. А где он?
Они нашли его возле кипы одеял, к которой он отлетел во время драки. Отто взял его за рукоятку.
– Хорошо бы его дезинфицировать.
– А как? – спросил Моше.
– Огнем. Возьми свою зажигалку.
Моше поднял зажигалку, брошенную на пол обершарфюрером.
Они медленно провели лезвие ножа над пламенем – сначала одной стороной, а затем другой. Металл приобрел коричневатый оттенок.
Берковиц уселся на стул и вытянул ноги. Руки он завел за спинку стула.
– Пусть меня кто-нибудь держит.
Моше подошел к нему со спины и крепко ухватился одной рукой за голову, а второй – за его нижнюю челюсть. Иржи схватил его за руки. Теперь Берковиц уже не смог бы вырваться.
– Я готов, – заявил он.
«Красный треугольник» подошел к нему и, наклонившись, заглянул ему в рот.
– А какой именно зуб?
– Второй по счету коренной. Слева. Давай быстрее.
Отто засунул в рот Берковицу кончик лезвия и, приставив его к нужному зубу, спросил:
– Этот?
– Угу-у-у-у… – ответил финансист. Моше заставлял его держать рот все время открытым.
– Потерпи одну секунду, – сказал Отто.
Он повернул кисть руки, в которой держал нож, так, чтобы опереться о кость нижней челюсти, и затем осторожно, но очень сильно надавил. На лбу у него тут же выступили капельки пота. Берковиц застонал от боли.
– Секунду… Всего лишь секунду…
Отто снова надавил на нож. Зуб подался, и лезвие соскользнуло с него, едва-едва не вонзившись в небо Берковица. Финансист, которого Моше и Иржи тут же отпустили, резко наклонился вперед и сплюнул кровь. Все посмотрели на пол. Посреди лужицы крови лежал и поблескивал бриллиант, часть поверхности которого была скрыта фарфоровой оболочкой.
– Вот это он и есть, – сказал Берковиц.
Взяв драгоценный камень двумя пальцами, он вытер его о свою куртку и показал остальным заключенным.
– Красотища! – восторженно воскликнул Иржи. Он очень осторожно взял у Берковица камешек большим и указательным пальцами и поднес его к мочке своего уха, как будто это была серьга с бриллиантом. – Ну как я выгляжу, девочки?
– Он обошелся мне в кругленькую сумму.
Мне тогда даже и в голову не приходило, что ему будет суждено оказаться здесь, – сказал Берковиц и снова плюнул кровью на пол.
– Ну и что теперь? Как мы отсюда выберемся? – спросил Отто.
– У меня есть идея, – сказал Моше. – Мы…
Он не успел договорить: из-за висевшей на веревках одежды появился Пауль.
– Вы уже закончили свое внутрисемейное собрание? – спросил он.
– Да, можешь идти.
Немец подошел к другим заключенным и подозрительно посмотрел на них.
– Что-то у вас уж больно озабоченные лица… У меня такое впечатление, что вы не ограничились тем, что обменялись сплетнями по поводу своего гетто… – сказал Пауль, обходя вокруг стола и заглядывая каждому из находившихся возле стола людей в глаза. – А что за возню вы устроили с Берковицем?
– Мы удалили ему зубной камень, – ответил Моше. – Он в этом очень сильно нуждался.
– Вы, евреи, способны на какие угодно ухищрения. Мы можете умудриться спрятать в зубах очень маленькие, но при этом очень ценные предметы…
Никто ничего не ответил.
– Значит, так оно и было? Я прав?
– Какая тебе разница? Здесь, в этом бараке, ты нам ровня.
Пауль, проигнорировав эту реплику, продолжал:
– Наверное, вам пришла в голову какая-то идея. Эта ночь сделала вас уже совсем другими. Вы уже не те жалкие еврейчики, которые трясутся от страха при малейшей опасности…
– Именно так, – кивнул Моше. – Мы уже совсем не такие евреи.
– Знаете, что я думаю? Вы готовите побег. Составляете маленький – и наверняка нелепый – план побега. Это ваш beau geste,[81] да? Вам ведь прекрасно известно, что живыми вас из лагеря никто не выпустит…
– Да, мы об этом слышали… – сказал Моше, приближаясь к Паулю.
– И как же это вы собираетесь отсюда удрать? – спросил Пауль. – Для вас что, не являются непреодолимой преградой ни колючая проволока, по которой идет электрический ток, ни караульные вышки, ни часовые, ни собаки?… Сбежать отсюда невозможно, неужели вы этого не понимаете?
Произнося эти слова, Пауль медленно перемещался в сторону двери. Моше шел за ним, держась от него на расстоянии в пару метров. Они настороженно смотрели друг на друга, передвигаясь очень мелким шагом – как танцоры, ожидающие друг от друга какого-нибудь жеста, который послужит сигналом к началу танца.
– Именно так, ты прав, сбежать отсюда невозможно, – сказал в ответ Моше. – Поэтому вряд ли стоит ожидать чего-нибудь экстраординарного от маленькой группы презренных евреев.
Пауль вдруг стремительно бросился к двери и схватился за ручку, но прежде чем он успел ее открыть, на него со спины набросился Моше.
– Я его держу! – крикнул он.
Немец очень сильно ударил его локтем в живот. Моше, охнув, выпустил немца и повалился на пол, однако прежде чем Пауль успел распахнуть дверь, в него вцепились с двух сторон Отто и Берковиц. Началась борьба: нападавшие яростно пытались покрепче ухватиться за руки и ноги Пауля, а тот отчаянно вырывался. Иржи стоял в стороне, прислонившись спиной к стене и оцепенев от ужаса. У него не хватало мужества вмешаться в эту схватку, и он лишь смотрел на происходящее вытаращенными глазами. Яцек тоже не вмешивался и наблюдал за потасовкой со стороны.
– Oberscharführer![82] – заорал Пауль, отбиваясь от наседающих на него противников. – Oberscharführer! Заключенные собираются сбе…
– Заткнись, нацист! – прошипел Берковиц, зажимая рот немца ладонью.
Пауль яростно впился в нее зубами. Берковиц, с трудом вырвав ладонь изо рта немца и схватившись затем за раненое место другой рукой, начал кататься по полу, завывая от боли. Отто попытался вцепиться обеими руками в ноги Пауля, но немцу удалось вырваться, и он тут же, изловчившись, сильно ударил «красного треугольника» кулаком по лицу, отчего тот повалился на пол.
Затем Пауль взял лежавший на полу нож, при помощи которого изо рта Берковица доставали бриллиант, и, бросившись сверху на Отто, попытался ударить его ножом в шею. «Красный треугольник», однако, смог блокировать удар и схватил нациста за запястье, но физическая сила была на стороне Пауля. Острие ножа миллиметр за миллиметром приближалось к шее Отто.
– Иржи! – позвал Отто.
«Розовый треугольник» стоял, парализованный страхом, не в состоянии пошевелить даже пальцем. Моше все еще лежал на полу: он все никак не мог придти в себя после полученного удара локтем в живот.
Берковиц поднялся на ноги и вознамерился было напасть на Пауля сзади, но тот, своевременно заметив финансиста краем глаза, изогнулся и, даже не поворачивая головы, наугад ударил ногой. Его удар пришелся Берковицу в нижнюю часть живота, и финансист, ойкнув, рухнул. Затем нацист снова сконцентрировался на том, чтобы попытаться вонзить нож в шею Отто. Кончик лезвия уже почти касался кожи: еще чуть-чуть – и лезвие вопьется в горло.
– Иржи! – снова хрипло позвал Отто, уже из последних сил сдерживая натиск нациста.
«Розовый треугольник» – с физиономией, перекосившейся от охватившего его волнения – бросился к двум сцепившимся немцам. Ему еще никогда в жизни не приходилось ни с кем драться: даже в детстве он всячески избегал каких-либо стычек со сверстниками. Толком не зная, как в подобной ситуации следует действовать, он схватил Пауля за запястье руки, державшей нож, и потянул ее на себя. Усилие, которое Пауль прилагал к ножу, от этого вмешательства изменило свое направление, нож неожиданно скользнул в сторону, и его лезвие как-то само по себе вонзилось в бок Иржи. Пауль, не ослабляя хватки, выдернул лезвие из раны и вскочил на ноги. Отто, воспользовавшись этим, поспешно отполз в сторону.
