Неожиданно засмущавшийся Измайлов (а на моём веку это был первый раз, когда он покраснел от волнения) топтался у дверей, пока я пыталась обуздать мелкого, зачем-то начавшего выпихивать меня на центр прихожей. Анютка наблюдала за всем этим цирком со стороны, предпочитая не вмешиваться.
-Заходи, - прошу я Сергея, уворачиваясь от Кроша, который с каждой секундой становился всё больше и больше не похожим на самого себя. Отчаянно толкается, пыхтит и скрежечет зубами. – Сына, прекрати!
Тот слушается. Но по-своему. Громко топнув ногой, он уносится к себе в спальню, не забыв хорошенько хлопнув дверью.
-Ха! – закатывает глаза дочь и, повторив жест брата, скрывается в своей комнате.
-Спасибо, - кричу я ей в след, добавляя в голос побольше сарказма.
Всё ещё молчащий Сергей издаёт звук, очень похожий на крошеское сопение. Вид у него, конечно прибалдевший. И как только огромную коробку, сжимаемую в руках, не выронил.
-Вот давай, ты мне тут ещё дверью хлопнешь! – срываюсь я на него, и, не придумав ничего лучше, топаю ногой, разворачиваюсь и скрываюсь в недрах квартиры, оставляя его в одиночку офигивать от всей этой семейности.
На самом деле я просто паясничаю, потому что мне неожиданно весело. Это же дурдом какой-то, а не квартира. Первые истеричные нотки берут своё, и мне приходится на немного замереть перед спальней сына, прежде, чем открыть дверь.
-Измайлов Сергей Сергеевич, - громогласно извещаю я Кроша, спрятавшего под кровать. – Ещё одна такая выходка, и обещаю, мы с тобой поругаемся!
Виновник сегодняшнего торжества лишь самодовольно хмыкает из своего укрытия, видимо намекая на то, что мои угрозы безнадёжно себя изжили.
Устало тру лоб, пытаясь хоть что-нибудь придумать, но ничего путнего в мою пустую голову идти не желает. Поэтому просто сажусь на пол посреди комнаты, и замираю, пытаясь подобрать хоть какие-то слова.
Сын тоже не подаёт никаких признаков жизни, и мне уже начинает казаться, что его просто там нет. Но потом ему надоедает эта молчанка, и он начинает пыхтеть, изображая из себя ёжика, что должно донести до меня крайнюю степень его недовольства.
-Сына, - зову я его очень аккуратно, - поговори со мной.
Не отзывается, но вот пыхтение усиливает.
-Крошик, ну пожалуйста! Ты же не можешь вечно под кроватью своей сидеть…. Там ужин нас ждёт. Ииии… Серёжа пришёл. Ты видел, какую он тебе коробку принёс? Мне кажется, что там что-то очень важное. А вдруг, - восторженно вздыхаю я, - там тот крутецкий конструктор, о котором ты так мечтал?!
Раньше ходы с подарками и игрушками удавались мне не плохо, но не в этот раз. Потому что вместо радостных восклицаний из-под кровати доносится несчастное:
-Ты обещала, что папа придёт!
Я открываю рот, чтобы что-нибудь сказать, но ни одна здравая мысль не идёт на ум. Я так и сижу с открытым ртом, пока причина всех моих последних бед, сам не подаёт голос за моей спиной.
- Знаешь, если бы ты мне разрешил, я бы с радостью побыл бы твоим папой… хотя бы сегодня.
Крош замирает под кроватью, переставая сопеть или издавать какие-то иные звуки. Я точно так же застываю на месте, боясь даже пошевелиться. Один лишь Серёга сначала мнётся на месте, а потом в два шага преодолевает расстояние между нами и тут же садится на пол рядом со мной. Куртку и обувь он оставил в прихожей, явив миру тёмные брюки и белую рубашку. И от этого мне вдруг становится не по себе, потому что было в этом что-то такое… торжественное, что ли. Так если бы он готовился. Что, судя по всему, так и было.
Обречённо заглядываюсь в его лицо, не понимая, что вообще ждать от него. А он улыбается, невесело и скорее даже вымученно, но всё же улыбается, пытаясь скрыть своё волнение, ну и меня приободрить немного. Что кажется странным, потому что веду я себя далеко не самым достойным образом.
-ВЫ - Анин папа, - категоррично замечает из своего убежища сын, нарушая наши переглядывания с Измайловым.Х
Хочу вмешаться, но Серёга не даёт, вдруг кладя свою ладонь на моё колено. Теряюсь настолько, что забываю возмутиться. Впрочем, сейчас и не до этого.
-Анин, да, но ведь это не означает, что я не могу быть и твоим папой тоже, - мягко замечает Сергей.
-Но я хочу СВОЕГО папу! – кричит Крош, выпуская наружу всю свою обиду. А меня прошибает, от этого крика, тона, ситуации, потому что в его голосе столько всего - разочарования, непонимания… надежды, что этот самый папа всё-таки где-то существует.
Практически до крови закусываю свою губу. И Сергей, который вдруг с каким-то диким отчаяньем смотрит на меня, пытаясь хаотично придумать хоть что-нибудь. Нет, он не просит помощи, он точно так же как и я сейчас мечтает лишь об одном - провалиться под землю. Стыдно. Даже не так. ПРОТИВНО, нам сейчас обоим противно быть самими собой, потому все эти две недели думали не о том. Хотя, какие две недели. Шест грёбанных лет, мы наказывали друг друга пытаясь понять, кто прав, а кто и виноват. Даже в последний наш разговор, мы точно так же делили территорию, упуская из виду одно. Заложником всего этого оказались наши дети. Нет, мозгами то я понимала, что всё достаточно паршиво. Но понимать это одно, а вот так вот слышать в крике собственного сына, это уже совершенно другое. Не знаю, на что надеялась. Казалось, что всё решится само, что… я смогу дать Крошу всё что надо, что заменю ему и папу, и маму, что вообще сделаю его самым счастливым мальчиком на земле. А в итоге… В итоге всё плохо, всё крайне плохо.
Мысль о том, что шестилетний ребёнок, наш ребёнок, в свой день рождения вынужден прятаться от нас под кроватью, потому что два эгоистичных взрослых не смогли совладать с собой, придавливает нас обоих похлеще любой гранитной плиты.
Сергей тоже об этом думает, вижу это в его глазах, потемневших под грузом происходящего, в глубоких складках, вдруг пролегших на его лбу, плотно сжатых губах.
-Сына, но Серёжа, правда, твой папа, - прошибаю я вязкую тишину между нами.
-Но почему тогда он не приезжал?!
-Он не знал…
-Почему?
-Потому что…
-Потому что очень сильно обидел твою маму, - не даёт мне договорить Измайлов. – И вообще, совершил много ошибок…
Он, вроде как, и не оправдывается вовсе. Скорее уж признаётся в чём-то таком, пока ещё неведомом нам троим. Не могу решить, куда мне деть глаза, потому что смотреть на Измайлова практически невыносимо, как и на кровать, за которой от нас искал спасения наш сын. Рассматриваю ковёр с его абстрактными узорами, и мне кажется, что даже незамысловатые завитушки презирают нас.
-То есть ты плохой, - делает неожиданный вывод Крош.
-Наверное, - Сергей. Еле слышно и почти одни губами.
-Нет, - я. Резко и быстро.
Серёгу я не вижу, но чувствую, как его тяжёлый взгляд исподлобья ложится на меня.
-Понимаешь, мы оба виноваты перед… тобой, Анюткой… и друг другом. Но нам бы очень хотелось иметь возможность всё исправить, - голос дрожит, а слёзы срываются с глаз. Что тоже горько и неправильно, потому что нельзя сейчас драму разводить, ведь это сейчас не моя сцена, главный герой – сын, а мне надо терпеть. Неловко веду плечом, пытаясь вытереть щёку, а Серёгины пальцы чуть сильнее сжимают моё колено. Оказывается всё ещё здесь, всё ещё держит.
-Серёж, - зовёт сына Измайлов. – Я бы очень хотел… Если ты позволишь, конечно…
Он говорит обрывочно, но нам и без этого всё понятно. Крош выжидает, вошкается, чем-то там стукает, словно сражаясь с подкроватными монстрами. А может быть, не только подкроватными. Но потом всё же появляется, хотя я уже начинала бояться, что этого никогда не случится. Вылезает из своего укрытия, отряхивается и пристально разглядывает нас, при этом выглядит скорее смущённым и растерянным, чем расстроенным. У меня перехватывает дыхание, потому что если честно, какая-то часть меня очень хочет ему сейчас поддать, особенно после того, как ребёнок, шоркая ногой по ковру, выдаёт своё эпичное:
-А ты подарок принёс?
Все мои слёзы как ветром сдуло, потому что… Потому что, кажется, я воспитала мелкого шантажиста и вымогателя.
