Да — пустынно, тихо, нереально, как во сне, чуть пугающе, если у кого есть склонность к такому. Солнце стоит высоко на бесцветном небе. Безветренно, вокруг разлит запах высохших слез, прокисшей печали, подавленной боли — слабый, но вполне ощутимый запах, едкий и немного затхлый.
Некоторые утверждают, что мир погибнет с грохотом, шумом и громом. Я лично убежден, что мир просто остановится, затихнет, замрет, побелеет, растворится в бесконечной космической дымке. Этот июльский день в университетском городке вполне может быть началом такого в высшей степени недраматического конца.
Сцена представляет собой студенческую комнату Хенрика Бергмана, вначале совершенно пустую — ни людей, ни движений. Но вот распахивается дверь, и в комнату, пятясь задом, входит Хенрик, пытаясь протиснуть свой обитый жестью чемодан в узкий проем. Стол, стулья, пол завалены вещами. Он начинает их собирать без всякой системы и без желания. Наконец опускается на пол, зажигает трубку и упирается локтями в колени. В таком положении и сидит — довольно долго.
Внезапно в дверях появляется Анна. У нее за спиной виднеется узкое, грязное, освещенное солнцем окошко, выходящее на улицу. Анна в трауре, волосы забраны под берет, под траурной вуалью лицо кажется бледным, глаза в тени.
Хенрик (продолжает сидеть). Я почти испугался.
Анна (продолжает стоять). Испугался?
Хенрик. Я сидел и думал о тебе.
Анна. И вдруг я — тут как тут.
Хенрик. Как во сне.
Анна. У меня есть кое-что для тебя.
Она уже в комнате. Опускается на колени рядом с ним, начинает рыться в черной шелковой сумочке.
Хенрик. Ты изменилась.
Анна (вглядываясь в него). Ты тоже.
Хенрик. Ты стала еще красивее.
Анна. У тебя грустный вид.
Хенрик. Наверное, потому, что мне грустно.
Анна. Тебе только сейчас грустно или вообще?
Хенрик. Я тосковал по тебе.
Он замолкает, сглатывает, сняв очки, бросает их на стопку книг, смотрит в окно.
Анна. Я пришла, Хенрик.
Хенрик. Это правда?
Анна. Пришла. Я пришла.
Хенрик. Все это как во сне: сперва ты приходишь и говоришь что-то, чего я не понимаю. Потом ты внезапно исчезаешь.
Анна. Я не исчезну.
Улыбаясь, она продолжает рыться в сумочке, находит маленькую вещицу, завернутую в папиросную бумагу, кладет на его ладонь, поднимает вуаль и стаскивает берет, который летит на пол. На лоб падает завиток.
Хенрик. Анна?
Анна. Разверни. Я купила это в последний день, когда мы уезжали из Флоренции. Ничего особенного, наверняка подделка.
Он разворачивает папиросную бумагу: там маленькая, сантиметров пять, статуэтка из потемневшего дерева, изображающая Святую Деву, которая внимает благой вести. Хенрик держит статуэтку на раскрытой ладони.
Хенрик. Это Мария без младенца. Мария в момент Благовещения.
Анна (смотрит на него). Да.
Хенрик. Она теплая, согревает ладонь, удивительно. Потрогай.
Анна снимает перчатку, и Хенрик кладет статуэтку в ее раскрытую ладонь. Она качает головой, улыбается.
Анна. Нет, я не чувствую никакого тепла.
Она ставит Марию на стопку книг рядом с очками Хенрика, потом берет перчатку.
Хенрик. У тебя умер отец.
Анна. Да. Похороны послезавтра.
Хенрик. Тяжело?
Анна. Я жила в его любви, если ты понимаешь, что я хочу сказать. Я никогда об этом не думала, кроме тех редких случаев, когда она мне мешала. Теперь мне грустно, потому что я была такой наивной и неблагодарной.
Хенрик. А где Эрнст?
Анна. Ждет внизу, во дворе.
Хенрик. Ты не хочешь позвать его подняться сюда?
Анна. Нет, нет. Позже. Я не рискнула прийти сюда одна. Ведь шансов почти не было. Я знала, что ты уехал из города. И все-таки не могла удержаться. И сказала Эрнсту: пошли погуляем, оставим ненадолго Дом печали. Пройдем по Огатан, может, столкнемся с Хенриком. Вроде как пошутила. Мы засмеялись. Когда мы проходили мимо твоего дома, Эрнст предложил: «Зайди, посмотри, может, он дома. Держу пари на пять крон, что он дома». — «Ты всегда выигрываешь пари», — ответила я. И я вошла. И ты оказался дома, а Эрнст выиграл пари. Кстати, я знаю, что ты не получил моего письма.
Она быстро встает и подходит к открытому окну, отодвигает занавеску и тихо зовет Эрнста. Он сидит на штабеле досок и курит сигару, с непокрытой головой, в темном костюме, белом галстуке и с траурной повязкой на рукаве. Он тотчас поворачивается лицом к сестре и улыбается.
Эрнст. Мне и здесь хорошо. Скажи, когда у вас появится желание пообщаться.
Анна. Я должна тебе пять крон.
Эрнст не отвечает, ограничившись неопределенным жестом сигарой. Анну распирает от счастья: грудь, голову, ноги, чрево. Она снова поворачивается к Хенрику, который все еще сидит на полу — очевидно, считает, что сон дематериализуется, стоит ему хоть чуточку пошевелиться. Анна садится на шаткий стул со сломанной спинкой. Они молчат, оба немного растерянны.
Хенрик. Ты писала мне?
Анна. Да, письмо было очень важное. Но оно пропало.
Хенрик. Откуда ты знаешь, что оно пропало?
Анна. Знаю, и все.
Хенрик. И о чем ты писала?
Анна. Неважно. Теперь неважно.
Хенрик. Я временно служу в небольшом приходе в нескольких десятках километров отсюда. Мне продлили службу там на полгода. Поэтому я и упаковываюсь. Профессор Сёдерблюм, ты знаешь, кто это…
Анна. Конечно, знаю.
Хенрик. Профессор Сёдерблюм предложил мне подать прошение о постоянной службе в приходе Форсбуда, на севере Естрикланда. Меня предупредили, что там будет нелегко, очень нелегко. Мама, естественно, расстроилась. Она представляла себе что-то пошикарнее.
Анна. Но теперь ты больше не один.
Хенрик. Да, да. Я могу и отказаться?
Анна. Само собой, мы поедем туда и осмотримся. (Практичным тоном.)
Хенрик. Разумеется, если бы я знал…
Анна (трезво). Хенрик, не глупи. Раз ты обещал, значит, обещал, менять такое решение нельзя.
Хенрик. Настоятель там, говорят, стар и болен.
Анна. Мы на него взглянем.
Хенрик. Надеюсь, ты понимаешь, что жалование будет ничтожным.
Анна. Что нам за дело до этого. (Наклоняется вперед.) К тому же, Хенрик! Ты сделаешь блестящую партию, женившись на мне. Я унаследую кучу денег. (Шепотом.) Страшную кучу денег. Что скажешь?
Хенрик. Я не намерен позволить тебе содержать меня.
Анна. Послушай, Хенрик! (Практично и решительно.) Прежде всего, как только пройдут похороны, мы обручимся. Сегодня же закажем кольца, самое позднее в субботу они будут готовы. И мы обручимся, и здесь у тебя устроим вечеринку, на которую пригласим Эрнста, но больше никому об этом не скажем. На следующей неделе мы поедем к твоей матери. Я хочу познакомиться с ней как можно скорее. Ты напишешь настоятелю, что ты со своей будущей женой приедешь в Форсбуду в конце недели, чтобы осмотреть пасторскую усадьбу, церковь и поглядеть на него самого. Затем в сентябре или самое позднее в начале октября мы обвенчаемся — у нас будет роскошная свадьба, Хенрик. На что ты смотришь?
Хенрик. На тебя.
Анна. Мы ждали достаточно. Мама всегда говорит: «Надо принимать решения и брать на себя ответственность».
Она опускается на колени и, обхватив руками голову Хенрика, целует его в губы. Тут же, потеряв равновесие, он падает на пол, в падении привлекая ее к себе.
Хенрик. Не забудь о поцелуях.
Анна. Да, поцелуи очень важны.
И они страстно и жадно целуются. Анна садится. Черное траурное платье все в пыли.
Хенрик. Платье испачкалось.
Анна. Да, ну и вид у меня. (Смеется.) Давай приведем себя в порядок и спустимся к Эрнсту — пригласим его на нашу помолвку в субботу.
Хенрик. А что скажет твоя мать?
Анна. Начиная с Флоренции то, что говорит или думает моя мать, имеет второстепенное значение.
Хенрик. Что-нибудь произошло?
Анна. Можно сказать.
Хенрик. Но я об этом не узнаю.
Анна. Возможно, узнаешь. Может быть, когда мы будем лежать, тесно обнявшись, в нашей постели в пасторской усадьбе Форсбуды, а за окном будет завывать вьюга. Тогда я, быть может, расскажу, что произошло. Но только может быть.
