– А мне советуют товарищи сэкономить на пайках, на приплатах, или даже оклады сократить на треть. Этим самым мы покроем дефицит бюджета. Что нам лучше повысить: зарплату или снизить на товары цены? – Сталин смотрел пристально, держа руку с трубкой чуть на весу в согнутом положении.
– Повысить резко выпуск товаров, снизить их себестоимость. Но для этого ресурсов недостаточно, затраты на их производство мы не сможем снизить при низкой эффективности производственных мощностей. От этого зависит и производительность труда.
– Ничего, товарищ Вознесенский, ресурсы обязательно появятся. Вот как наладим станкостроение, хотя строительство новых электростанций уже ведём. Зачем нам немецкие станки, американские машины?
Сталин и сам понимал, что страна нуждалась в перевооружении новой техникой заводов и фабрик. При этом он завидовал Вознесенскому за его способность улавливать ситуацию почти на лету и видеть экономические выгоды вживую, что было дано далеко не каждому…
В разные периоды своего общения с Вознесенским, когда его теперь не было в живых, Сталин, как никогда, ощущал себя экономически беспомощным человеком. Он перечитывал его научный труд «Военная экономика СССР в период Отечественной войны» и вспоминал, как впервые его читал ещё в машинописном виде и как провёл над ним не одну бессонную ночь; и делал синим карандашом пометки, делал вставки и был даже горд, что есть у нас истинного пролетарского происхождения экономисты. К этой работе он возвращался не раз, пока она около года находилась у него на прочтении. А потом с его резолюцией пошла в печать.
Когда ему принесли последнюю работу Вознесенского «Политическая экономика коммунизма», над которой он работал в пору домашнего ареста, Сталин прочитал её за несколько ночей. И тогда у него возникло непреодолимое желание на её основе написать свою по экономике работу и сделать акцент на стоимости, которая его всегда интересовала…
Он, разумеется, и от себя скрывал, что был несвободен от зависти и думал грустно: «Почему я нэ такой, как Вознесенский, ум мой не так устроен, консерватизмом я страдаю…».
Когда ему доложили о пропаже более двухсот секретных документов по планированию, он вознегодовал. Выходит, Вознесенский не зря ездил в Германию знакомиться с немецкой экономикой. Вот тогда он и мог вполне передать немцам секреты своего ведомства.
Но, тем не менее, зная хорошо Вознесенского, его непревзойдённую никем из соратников принципиальность, преданность своему делу и скромность, Сталин долго не хотел в это верить. Однако в последние годы у него обострилась мания подозрительности к своему ближайшему окружению. Недаром он отстранил Молотова с поста министра внутренних дел, поскольку тот разъезжал по странам Запада и мог там встречаться с соотечественниками, которых выслал ещё Ленин, да и с тем же перебежчиком Керенским. Вот они могли настроить Молотова против него с целью уничтожения самым коварным способом.
Сталин также подозревал и Анастаса Микояна, который ему всегда казалось, мечтал сесть на его место, и по той же причине отдалил от себя Лазаря Кагановича. Хотя все трое для него не представлялись серьёзными соперниками. Он даже А. Жданова не рассматривал как своего возможного преемника. А когда тот неожиданно умер, Сталин перебирал в памяти всех, кто мог быть заинтересован в его смерти. И он вспомнил, как в 1946 году между секретарём ЦК А.А.Ждановым и Г. М. Маленковым, который в 1944 году стал заместителем Сталина, а через два года был введён в секретариат, между ними разыгралась борьба. Сталину же всегда был ближе Жданов своей безупречной преданностью, за это он перевёл того к себе поближе.
А сверхинициативный и даже бескомпромиссный Маленков, хоть и выказывал себя верным соратником (что даже стремился угадывать направление мыслей вождя, который у него весьма часто интересовался его мнением о политической благонадёжности руководителей наркомата и секретариата), тем не менее, именно своей всеядностью, что ему до всего было дело, он и наводил Сталина на догадку: «Почему Георгий так старается? Я поставил его всего лишь везде надзирать за кадрами, – размышлял вождь. – А он суёт свой нос даже туда, куда я не прошу. Почему он ссорится со Ждановым? Неужели как баба ко мне его ревнует? Это хорошо демонстрирует Берия. А Маленкову и Вознесенский не по вкусу, и Жданов. Ну, этот Берия, дождётся у меня за то, что ссорит людей. Я ему поссорю! Потому я и отстранил от ведомства госбезопасности, чтобы был ко мне ближе. Он хорошо умеет угождать. Лис, большой лис! Такой тем и опасен! С Маленковым Берия дружит, с Хрущёвым заигрывает, знает, что Никита, хоть и шут гороховый, но исполнительный. В рот мне заглядывает. Все оспинки на моей коже пересчитал. И Булганин чего к этой тройке прилепился? Я за то его и снял с поста министра обороны. Армию такому прохвосту-карьеристу было опасно доверять…
Нет, Хрущёв на заговор не способен. А вот Берия… с Маленковым могут объединиться. Кстати, Маленков мне всё о Булганине докладывает. Вот Каганович привёл Георгия в правительство для того, чтобы быть верной ищейкой врагов народа. Он с этой задачей хорошо справлялся и ещё готов напасть на след любого. Но зачем он так заводился со Ждановым? Ненависть у обоих к оппортунистам, либералам, космополитам. А вот между собой не ладили. И что привело к выводу Маленкова из секретариата. А потом Жданов вдруг умер! Не мог же Маленков врачей подговорить? А теперь для него первый враг стал Вознесенский. Что он на него прёт? Вот он и его погубил, а я всем и поверил. Сами документы выкрали из сэйфов, а обвинили Вознесенского! Но как я могу это доказать? Всех бы их надо расстрелять, вот только с кем тогда работать?..»
Сталин вдруг почувствовал сильное головокружение, а в ногах слабость, но об этом никому не сообщил. Он боялся говорить своему окружению о том, что уже часто повторяются недомогания. В такие дни, уже, будучи некурящим, он стал заговаривать о новом преемнике П. П. Пономаренко – прославленном партизане, слава которого, как и Жукова, не давала ему покоя. Но уже не отдавал себе отчёта в том, что этот человек, которого называл, моментально становился тайным врагом Берии, Маленкова, Хрущёва. А Булганин буквально всей душой трепетал при упоминании Пономаренко, которого побаивался, как бывшего прославленного партизанского командира и которого так высоко отмечал Сталин.
Между прочим, и Молотов, у которого, как известно, жена была еврейка, подозрительно относился к Пономаренко, наслышанный о его нелюбви к евреям. Поэтому такой преемник многих не устраивал вдвойне.
Сталин знал, как Маленков самостоятельно изучал политэкономику, старался поначалу дружить с Вознесенским, просил у него книги. Но Николай Алексеевич, хоть и не был мнительным, а больше доверчивым, в отношениях с Маленковым проявлял твёрдость и перед ним не очень откровенничал по вопросам экономики? Особенно его интересовала стоимость и планирование как два из главных законов.
Маленков, чувствуя сдержанность председателя Госплана, про себя раздражался; его круглое, припухшее лицо напрягалось. И он уходил прочь. А потом Маленков стал испытывать к главному экономисту, нет, вовсе не зависть, а злость, что тот держит его на расстоянии. Но так, впрочем, было не всегда, хотя члены Политбюро и члены ЦК не очень раскрывали свои знания друг перед другом, так как издавна сложился как-то сам по себе дух негласного соперничества. Но и Сталин его также поддерживал, чтобы никто из его окружения крепко не сдружился, не сходился во взглядах и чтобы они неукоснительно подчинялись исключительно одному ему.
Дух товарищества, однако, витал лишь весьма условно, не пронизанный, не подчинённый их единому делу служения народу. За многие годы и Каганович, и Микоян, и Молотов, и Ворошилов, и Маленков, и Хрущёв, и Булганин, и, тем более Берия, выработали свои мировоззрения. Но они их все скрывали, находясь в подчинении той государственной системы, которой было безразлично то, что они думали каждый в отдельности. Они были такими же винтиками, как и все, кто находился на службе у государства. Но их характеры и мировоззрения зависели друг от друга. Сталин это отлично понимал как никто. Для него явно непредсказуемых в аппарате, по существу, уже давно не было… Но он ошибался: они были, о чём до конца так и не узнает…
Винтики вращались вокруг своей орбиты, не меняя траектории, параметров. И было весьма трудно кого-либо заподозрить в инакомыслии. Сталин не был бы вождём, если бы не задавал тон в управлении государством. Берия улавливал настроение хозяина, даже ход его мыслей. Задумав оттеснять Сталина от государственных дел, он думал, что это делал только ему в угоду. Если высказывались им взгляды о будущем, надо было подготавливать почву для постепенной смены обстановки, которая бы для хозяина протекала весьма приятно и ему бы удобно жилось…
