За последние годы Вознесенский уже прочно стоял во власти, приобретя репутацию непоколебимого сталиниста, прочно освоил экономику, создал свою теорию политэкономии, став её чуть ли не ортодоксом. Хотя он всегда говорил, что ни один экономический закон не рассматривает в неизменном виде. И многие расценивали это, как слепое следование указаниям Сталина.
В период жизни и работы в Ленинграде Николай Алексеевич тесно сошёлся с А. Кузнецовым, Г. Попковым, М. Родионовым. Все они были почти сверстники. Бывало, собирались вместе у кого-нибудь на квартире или даче, и спорили по многим вопросам устройства общества. Они сходились во взглядах. Разумеется, тон спора задавали Вознесенский и Кузнецов. Оба выступали против сторонников троцкизма. Однажды заговорили о репрессиях, которые прокатились по стране после убийства в декабре 1934 года С.М.Кирова. Нужно ли их было проводить?
– Обязательно! – воскликнул Кузнецов.
– Смотря против кого, – заметил Вознесенский.
Мария Андреевна в это время занималась с дочерью Майей, до них долетали мужские голоса. И после она помнила, как эта фраза мужа, сказанная громко, почти с вызовом и задиристостью, испугала её.
– Вот-вот, – вмешался Попков, – общество должно развиваться, а не истребляться.
– Петя, ты неправ! Сергей Миронович погиб от рук троцкистов и зиновьевцев. А кто они такие, мы знаем. А направили против Кирова неудачника и провокатора Николаева. Наших русских вождей стреляют эмигранты! Из далёких веков пришли к нам. Своих бы и стреляли. Я считаю, идёт открытая борьба. Сталина хотят убрать. Но у него хорошая, надёжная охрана. Киров же был настолько уверен в своей популярности среди масс, что на его жизнь некому покушаться. Зиновьевцы почувствовали, что мы начинаем теснить их ряды, стали прибегать к террору. А Троцкий за океаном разрабатывает истребительные операции, писал бы уж мемуары.
– А я так не думаю, хотя предположить нетрудно, чем он там занимается, – начал Николай Алексеевич. – Самая лучшая борьба – это развитие социалистической экономики, под которой я подразумеваю – создание социалистической системы хозяйствования, чтобы экономисты капитализма почувствовали свой полный провал.
– Надо не забывать, как мы попали в большую политику, – заметил Михаил Попков. – Мы заменили тех, кто был отдан под суд…
– И что ты хочешь, мы не должны выяснять и разоблачать врагов? – спросил с вызовом Кузнецов, вытаращив на Попкова свои чёрные глаза.
– Полно вам задираться! – с долей возмущения вмешался Вознесенский, который избегал говорить о проводимой Сталиным жёсткой политике, хотя он никогда не сомневался в её правильном проведении. – Наша цель – улучшать жизнь людей, хотя руководители у нас разные. На словах у них всё идёт гладко, а на деле – только личная жизнь да карьера!
– Нет, товарищи, будем откровенны: хватит искать врагов, взаимная подозрительность – опасное занятие, – возразил Родионов. – На это столько сил уходит. И вообще, мнения у нас с вами разные! Не сходимся во взглядах. И в то же время говорим о взаимопонимании, единстве взглядов. А сами знаем, что лжём народу, который не догадывается даже, о чём мы сейчас тут говорим. Я бы предложил сменить систему подозрительности – это же не секрет, что она искусственно насаждается не руководством партии, а низовыми звеньями из желания демонстрировать бдительность. И плюс страх, что как бы самому не попасть в списки неблагонадёжных. И насаждается она, чтобы мы с вами видели друг в друге противника, чтобы доносили. Ведь в атмосфере страха легче управлять?..
– Миша, твои рассуждения смахивают на махрового оппортуниста и ревизиониста, который в нашем стане только для раскола и значится, – перебил Кузнецов. – Подозрительность, соглашусь, нехорошее, дрянное явление, когда её используют с целью расправы с неугодными. Разве они могут быть в партии, когда мы знаем, что им давали рекомендации проверенные товарищи? Значит, притворялись, чтобы принять своих пособников. Но мы должны не забывать, как в нашу партию с целью дестабилизации, попадали сомнительные личности. К примеру, Троцкий, который никогда не был большевиком. Какой-то там эсер. Или уклонист Н. И. Бухарин, не соглашенец Рыков, подпевала Томский. И ещё многие их последователи по всей стране. Они, мы знаем, не признавали политический курс товарища Сталина, и как тогда они могли быть и дальше в партии?
– Товарищи, что же получается: всех попутчиков наших надо было расстрелять? – удивлённо сказал Попков. – А не лучше ли ограничиваться только изгнанием из партии?
– А ты можешь представить вне партии Бухарина или Троцкого? Эти большие деятели не сидели бы, сложа руки, имея в народе популярность политических вождей, если бы их оставить жить, – запальчиво возразил Кузнецов.
– Правильно Алёша говорит, – вставил нервно Вознесенский и его щёки побледнели. – Наша партия не может ошибаться. Борьба не терпит соглашательства, уступок оппонентам. Это привело бы к тому, что твёрдый, выверенный курс построения социализма не состоялся бы. Всякая борьба предполагает жертвы. Если бы я, проводя теорию социалистического распределения, ошибусь, или неверно её буду воплощать, это неизбежно приведёт к искажению сути нашего курса социальной справедливости…
– Мне кажется, этот путь гибельный, то есть не социализм… А путь уничтожения врагов, – заговорил Попков. – Мы создали мясорубку! Я не уверен, что каждый из нас не попадёт в неё. Так что, Коля, ты неправ. Коллективного руководства, – это надо чётко признать, – у нас нет. Ленин хотел, но и он навязывал ту политику, которую считал единственно верной. Но с ним не согласился Троцкий. Товарищ Сталин – верный продолжатель дела Ленина… Но когда-нибудь эта мясорубка и его поглотит, как поглотила всех парижских коммунаров!
– Да как ты смеешь так смело заявлять! – вскричал Кузнецов. – Ты нас тоже засовываешь в мясорубку? Я за русский народ, за создание русского государства. У всех народов есть республиканская власть, есть столицы. А Москва – столица СССР! А у РСФСР нет столицы. А, каково?
– О боже, надо видеть последствия всякого заведённого механизма! – протяжно, тоном убеждения проговорил Пётр Сергеевич. – Причинно-следственные обстоятельства говорят сами за себя.
– Диалектик нашёлся! – вспылил Кузнецов, хотя в душе соглашался с Попковым.
– А ведь ты прав, у нас нет своей государственности, – сказал Вознесенский. – Надо товарищу Сталину подсказать, как он на это посмотрит?
– А вы думаете, товарищи, он не знает? Ему не выгодно так смотреть, как мы, – сказал Родионов. – Это специально сделано ещё Лениным, да, специально, чтобы в случае переворота, заговорщики-великороссы остались с носом…
Посчитайте, сколько тогда в правительстве было русских? То-то и оно, расчёт их был верен! Уничтожить русскую государственность… и вся не долга.
– Меня это волнует меньше всего. Я озабочен одним: экономическим образованием масс. А русский этнос как был, так и будет могучим большинством! Я также озабочен и созданием базовых экономических предпосылок для вытеснения политических аргументов в руководстве страны. Если экономика будет работать по своим объективным законам в необратимом режиме, то политика вся будет подчинена не подозрительности, а экономическим задачам наращивания и совершенствования её необратимого механизма. А волевое планирование подрывает производственные силы и сводит на нет производительность труда, – сказал решительно Вознесенский.
– Коля, ты блестящий теоретик и практик! – заметил, Родионов, иронично улыбаясь. Его серые глаза излучали доброжелательность. – Почему же цены растут, если ты говоришь, чем выше производительность труда, тем больше товаров и тем ниже их конечная стоимость?
– Миша, мы же все боремся с таким планированием, когда одним план поднимаем, а другим снижаем с тем условием, что сохраняется норма выработки. А если сказать честно, то план, чтобы его выполнить или перевыполнить, выгодно получать премии. Но у нас часто бывает последнее, то есть любой план к повышению приводит к припискам. Кстати, то же самое грозит и при повышении нормы выработки. А фактический план и тот, что в отчётах не совпадает с реальным. Мы это всё видим, а с приписками вон даже и «Крокодил» борется. А толку пока никакого. Поэтому планирование и выпуск товаров – это не одно и то же. Мы не всегда знаем, что такое спрос, и что есть предложение. У нас всё основано на стандартах и унификациях. Нашили обуви, одежды, а народ её не берёт. Не отвечает его запросам и вкусам и тому, что мы называем модой. И вот её-то при планировании мы совсем и не учитываем. То же самое происходит и с продовольствием, когда продукты выпускаем в нарушение гостов. Хотя тут дела идут получше! И в то же время государственная торговля и торговля рыночная никогда не сойдутся на одних и тех же ценах. Спекуляция вызывается недостатком товаров любого назначения и вида. Конвейерный выпуск не нужной продукции губит и подрывает экономику. Значит, нужны специалисты и новое оборудование. Зачем нам валовой продукт, который не пользуется спросом. Вот поэтому дорога на наши рынки импорту закрыта. Так и происходит затоварка, тогда откуда браться оборотным средствам, если товар лежит на складах? И как, чем платить зарплату рабочим и служащим? Из бюджета? Но он создаётся совсем на другие цели.
