- Погоди! - Голощапов вытянул шею, прислушался и заулыбался. - Так оно и есть!
- Что такое?
- Гришка Суходолов возле конторы мотоцикл заводит, счас мимо нас проскочит. Заводи-ка и ты. Мой вон бери. Следом поедешь, и, пожалуй, не без пользы. Быстро!
Глава тринадцатая
1
Ветер зудел и насвистывал в ушах. Ольшанский начал раскаиваться, что не надел свитер или фуфайку, как предлагал Голощапов. Теперь близок локоть, да не укусишь. Правда, газовать пришлось лишь поначалу - Суходолов успел оторваться порядочно и скрылся из видимости, да и дорога была сперва широка и гладка, потом же, когда село осталось позади, когда замелькала по обе стороны голимая тайга, стали попадаться ухабы и мокрота, особо в логах. Ольшанский успокоился и понял, что главбух никуда не денется и что догнать его при желании не составит труда. Однако настигать он Суходолова не будет - ни к чему это. А вот проследить, куда и зачем тот прет сломя голову, не лишне. Очень даже не лишне: ведь может при благоприятном стечении обстоятельств случиться так, что ответы на многие вопросы выстроятся сами собой и не потребуют головоломных размышлений. Ольшанский счел разумным притормозить, он остановил мотоцикл, не заглушая двигателя, и прошелся по поляне, усеянной огоньками, медуньей и черемшой. Огоньки светились трепетно и робко. Следователь присел на корточки, провел по траве рукой - трава была холодная и мокрая - и почувствовал вдруг свою полную отчужденность от сущего, от Земли, которая носит нас, от травы, которую топчем, от синего неба над головой. Ольшанский долго глядел вверх, так долго, что у него слегка закружилась голова и в душе запала неясная вина перед всем живым, что сопутствует нам днем и ночью - вечно, что страдает, но не кричит о своей боли и утратах, не зовет к состраданию. Машинная наша цивилизация бежит куда-то, крутится без огляда, человек же, обремененный заботами приходит в этот мир, не сказав ему "здравствуй", и уходит без "прощай". Мы чужаки в своем доме, гости, скупые на любовь дети матери Земли. Мысли эти возникли не без причины: следователь не знал, как зовется птица, сидящая на дереве, не умел отличить осину от липы, кедр от ели, черемшу от дикого лука, ворона от коршуна. И не сказать, если разобраться, что у него недоставало времени для освоения этих простых начал, у него, как теперь понялось, не было к тому ни желания, ни любопытства... Оторвались мы от естества своего и никуда пока не взлетели.
Примерно так думал следователь Ольшанский, чутко, однако, прислушиваясь и примериваясь, далеко ли ушел главбух? Звук мотора впереди сперва пригас, потом затих вовсе, слышно было, как сочится ветер сквозь густую зелень, тайга пахнула вдруг деревенской баней. Было в том запахе много оттенков: отдавало здесь, на поляне, прелым березовым листом, деревянной сыростью, горьковатой печной копотью. Ольшанский, боясь дышать, сел в седло и тихонько тронулся, газу прибавил лишь метров через сто от поляны, где испытал грустное прозрение, и был уверен, что вернется сюда еще раз, чтобы, отгородясь от суеты, поклониться тайге.
На колеса наворачивалась грязь свинцовой тяжести, и "Урал" катился юзом, вихляя, мотор его захлебывался от натуги. Впереди сперва точкой, потом и голубым пятном замаячил просвет - там кончался лес. В просвете, который все ширился, мелькнула стреноженная лошадь, она передвигалась резкими скачками и сильно вскидывала голову, черная ее грива вздымалась и опадала, будто крылья.
Бухгалтер, как и предполагалось, далеко не ушел: он сидел, ноги кренделем, на пеньке у края большого поля, еще не вспаханного, и в задумчивости курил. За полем виднелась березовая рощица, вспененная молодой листвой, еще дальше, подобно штормовым волнам в океане, тянулись в бескрайность горы, чуть подернутые у вершин облаками. Суходолов сидел на пеньке я позе, - весьма скорбной, немало минут, потом встал и, подволакивая ноги, как старик, поплелся к роще, пробыл там довольно долго, вернулся он, кажется, с куском железа в руках, сея опять на пенек и начал рассматривать принесенный предмет, даже нюхал его и качал головой: то ли сожалел о чем-то, то ли упрекал кого-то.
... Следователь догадался, что Гриша Суходелов держит путь на полустанок, к железной дороге. С какой целью он держит туда путь? Полустанок этот совсем заброшенный, там даже магазина нет и названия даже полустанку нет - то ли 813-й, то ли 814-й километр. И все. Сходят здесь, и нечасто, туристы да бригады путевых ремонтников. Ольшанский десятки раз проезжал эти места по служебным надобностям.
Глина на дороге высохла гривастыми надолбами, переднее колесо мотоцикла бросало и трясло, руки устали держать руль, болели плечи, ныл затылок, и уже возникала мысль в том, что преследовать Гришку Суходолова - затея нездоровая и пустая.
2
Гриша Суходолов не удивился особо и не испугался, когда увидел на тропе черную голову, потом красное, распаренное лицо следователя, который, осыпая камни, карабкался вверх, на просторную площадку, где так славно сиделось, откуда виделось широко и далеко. Последние шаги Ольшанский делал с особой натугой, он оступался на скользком курумнике, катился вниз, цепляясь руками за что попало, и широко растворял рот. Гриша не двинулся с места и не помог сыщику преодолеть сыпучую крутизну, только показал на мох рядом: садись, коли пришел (я тебя не звал, правда!) и не отрывай от дела. Следователь порядочное время отдувался, тер потную шею платком, приглаживал волосы ладонями и старался унять в своих глазах разноцветное мельтешенье - оно возникает, как утверждают сведущие люди, у тех, кто имеет повышенное или пониженное кровяное давление. "Надо бы, - подумал следователь, - врачу показаться, что ли?.."
Бухгалтер спросил, не оборачиваясь:
- Сколько же тебе лет?
Ольшанский собирался пресечь этот фамильярный тон (ни "здравствуй", ни "прощай" не сказали друг другу, а уже на "ты" обращается, деревня!), но сдержался и ответил с суровостью:
- Тридцать лет. И что же дальше, товарищ Суходолов?
- Дальше ничего. Меньше зад в кабинетах просиживай - ожирел ты: питаешься в усладу себе, двигаешься мало, вот потому и дряблый.
Питался Ольшанский в столовых, где, как известно, пища некалорийная и щи жидкие, от того реплика бухгалтера, произнесенная с некоторой брезгливостью, была, конечно же, обидная, но ради конечной цели пришлось опять сдержаться и промолчать. Когда мельтешенье в глазах потихоньку улеглось, следователь заметил, что перед бухгалтером, прислоненный к березке, стоит квадратный лист фанеры или картона довольно большого размера, закрашенный черным, и ничего на том листе сперва не было, потом вдруг картон поголубел, а по голубизне промережились белые пятна, сразу стало ясно: это - небо в облаках, они плыли, облака, пухли, собирались шарами, растягивались и тоньшали, растворяясь, будто сахар в воде, и снова клубились, сбиваясь в стаи.
"Так, - Ольшанский привычно анализировал ситуацию. - Этот тип кино с фанерки не впервой смотрит, он уже привык смотреть. Отвлекается на посторонние разговоры. Это, значит, первое. А второе? И - второе: откуда извлечен странный аппарат, изображающий облака?" Обычно следователь по особо важным делам ограничивал себя для начала как минимум двумя наводящими вопросами. Картонка показывала уже вершины гор, закрытые снегом и льдами, которые гнездились между складками ржавого цвета: лед спускался изломанными дорожками к самому изножью гор. Гришина техника показала следом реку, неширокую и в весеннем буйстве. Река петляла по ущельям, кипела на водопадах, выкатывалась на плесы и замедляла бег. "Ничего себе речка, средняя узкая и местная, видать, протекающая где-то поблизости, во всяком случае не в европейской части страны - там другая вода, спокойная. Ага, вот и человек! Вполне живой - шевелится!"
Крупным планом возникло лицо, и Ольшанский мог биться об заклад, что лицо знакомое. "Где я его видел?"
Гриша Суходолов засмеялся и хлопнул по колену ладошкой:
- Явление Христа народу! Никита Лямкин собственной персоной пролупился. Рыбачит, поди? Так и есть - рыбачит, пескаря таскает. Окромя пескаря, сейчас ничего не возьмется. Ну, Федя, ну дает!
- Какой такой Федя? - поинтересовался Ольшанский вкрадчивым голосом и, вытянув ногу, полез в карман брюк за сигаретами.
- Ты сидишь и сиди! - бухгалтер суматошно замотал головой, снял кепку с головы, вновь надел ее, нахлобучил до глаз и махнул рукой в сторону незваного соседа. - Отстань, не до тебя!
- Так кто же такой Федя?
- Не знаю никакого Феди! Гляди, поймал Никитка-то. Гальяна, кажись, выволок. А что, гальян - тоже добыча.
Ольшанский торопливо закурил, из-за плеча Суходолова тоже вперился в экран телевизора, произведенного той же, наверно, фирмой, которая путем неисповедимым наградила Покровский магазин товарами культурно-бытового назначения из расчета по единице на живую душу.
