Не хорошо.
Ее глаза блестели, но слез не было. Подсунув пальчик мне под подбородок, она свободной рукой вытерла мою щеку, и в уголках ее губ заиграла улыбка. Я затаил дыхание.
В животе что-то закувыркалось, и это было первое, что ощутило мое тело после того, как там, в парке, его сковала мертвящая бесчувственность.
— Ты здесь, — прошептала она так тихо, что я едва расслышал. — Ты со мной. Мой Руне.
И мое сердце остановилось.
Ее лицо растаяло от счастья. Поппи убрала со лба мои волосы и провела пальчиком по носу и вдоль скулы. Я замер, стараясь отложить этот миг в памяти, как мысленную фотографию. Ее руки на моем лице. Идущий изнутри свет счастья.
— Я много думала, представляла, каким ты стал. Как выглядишь. Постриг ли волосы. Подрос ли еще. Какой теперь у тебя размер. Остались ли прежними глаза. — Уголок нижней губы дрогнул. — Стал ли красивее, хотя это и невозможно. — Улыбка погасла. — И вот теперь вижу — да. Когда на прошлой неделе я встретила тебя в коридоре, то даже не поверила глазам. Ты стоял передо мной, такой красивый… я и представить не могла. — Она потянула меня за прядку. — Те же длинные сияющие волосы. Те же ясные голубые глаза. Такой высокий и широкоплечий. — Наши глаза встретились. — Мой викинг, — тихо добавила она.
К горлу подступил комок, и я зажмурился на секунду, а когда открыл глаза, увидел, что она смотрит на меня, как всегда, с бесконечным обожанием.
Я приподнялся, склонился и осторожно, словно она была фарфоровой куклой, прижался лбом к ее лбу.
— Поппимин…
Теперь слезы полились уже из ее глаз. Я запустил пальцы в ее волосы.
— Не плачь, Поппимин. Я не могу это видеть.
— Ты ошибаешься — я не потому плачу, — прошептала она.
Я слегка отстранился и заглянул ей в глаза. Поппи ответила улыбкой и со счастливым видом пояснила:
— Никогда не думала и не надеялась, что снова услышу, как ты произносишь это слово. — Она запнулась, сглотнула и добавила: — Никогда не думала, что ты снова будешь так близко… что я снова почувствую это.
— Почувствуешь что?
— Это. — Поппи поднесла мою руку к своей груди. Под моей ладонью билось ее сердце. Я замер, прислушиваясь к себе и чувствуя, как что-то шевельнулось в груди, возрождаясь к жизни. — Никогда не думала, что снова почувствую себя не половинкой, а целым. — По ее щеке скатилась и упала на мою руку слезинка. — Никогда не думала, что снова обрету утраченное… — Она не договорила, но мы оба знали, о чем речь. — Поппи и Руне. Две половинки целого. Они снова вместе. Они воссоединились. Когда это — самое главное.
— Поппи… — начал я, но где-то глубоко внутри плетью хлестнула боль.
Она зажмурилась, моргнула, отгоняя слезы, и, чуть склонив голову набок, посмотрела на меня задумчиво, словно разгадывая какую-то трудную загадку.
— Поппи… — Я едва узнал собственный голос, хриплый и глухой. — Позволь мне остаться… хотя бы ненадолго. Я не могу… не могу… Я не знаю, что делать…
Она нежно погладила меня по щеке.
— Не надо ничего делать, Руне. Ничего. Только выдержать шторм.
Все мои слова застряли в горле. Я закрыл и снова открыл глаза. Поппи смотрела на меня.
— Мне не страшно, — доверительно сказала она, и я поверил ей. На все сто процентов. Моя Поппи. Малышка, но сколько же в ней отваги и света.
Никогда еще я не гордился так своей любовью к ней, как в этот миг.
Лишь теперь я обратил внимание, что у нее другая кровать, большая, чем два года назад. И матрас слишком большой для нее. Сидя на нем, она казалась маленькой девочкой.
Заметив, что я смотрю на кровать, Поппи немного отодвинулась, и в ее глазах промелькнула настороженность. Вполне понятная. Я был уже не тем мальчишкой, с которым она попрощалась два года назад. Я изменился.
И я не был уверен, что смогу снова стать ее Руне.
После секундного замешательства она сглотнула и похлопала ладонью по матрасу. Сердце застучало. Поппи позволила мне остаться. После всего, что случилось. После всего, что я натворил, она доверилась мне.
Ноги слушались плохо. Слезы высохли, оставив соленую корку на щеках. Горло словно натерли наждачной бумагой. Нестерпимая мука отложилась оцепенелостью. Я чувствовал себя совершенно разбитым и кое-как заштопанным, с пластырями, наложенными на открытые раны.
Помочь нельзя.
Все бесполезно.
Все бессмысленно.
Я сбросил ботинки и забрался на кровать. Поппи подвинулась на привычную для себя половину, а я неуклюже взгромоздился на свою. Потом мы оба, словно вспомнив старую привычку, повернулись лицом друг к другу. Но не все оказалось так просто. Поппи изменилась. Я изменился. Все изменилось.
И я не знал, как приспособиться к этой ситуации.
Минуты проходили в молчании. Поппи как будто довольствовалась тем, что просто смотрит на меня. Но у меня был вопрос. Вопрос, который я хотел задать с тех пор, как между нами прекратились все контакты. Мысль, вошедшая в меня буравом и обратившаяся мраком из-за отсутствия ответа. Мысль, от которой меня мутило. Вопрос, который и сейчас мог разорвать меня изнутри. Даже теперь, когда мой мир и так лежал в руинах.
— Спрашивай, — сказала вдруг Поппи, понизив голос, чтобы не разбудить родителей. На моем лице, должно быть, отразилось удивление, потому что она с лукавым видом пожала плечами. — Может, я и не знаю того парня, которым ты стал сейчас, но это выражение мне хорошо знакомо. Тебя что-то мучит.
Я провел пальцем по простыне между нами, полностью сосредоточившись на выполняемом движении.
— Ты знаешь меня. — Больше всего мне хотелось и самому в это верить. Потому что Поппи была единственным человеком, знавшим меня настоящего. Даже теперь, после двух лет молчания, она знала, какое сердце бьется под волнами ярости и злости.
Ее пальцы приблизились к моим на нейтральной территории между нами. Той ничьей земле, что разделяла нас. Две руки, ее и моя, вытянулись одна к другой, но остановились перед последним усилием. Мне так хотелось достать фотоаппарат и запечатлеть этот момент — такой потребности я не испытывал давно.
Я хотел сохранить этот миг. Удержать его. Сберечь для вечности.
— Думаю, я знаю, о чем ты хочешь спросить, — сказала Поппи, отвлекая меня от моих мыслей. Щеки ее вспыхнули, краска разлилась по светлой коже. — Скажу честно, после возвращения узнать тебя трудно. Но бывает и так, что иногда тот, кого я любила, проглядывает. И этого достаточно, чтобы поддержать надежду, что он не умер, а только уснул. — На ее лице проступило решительное
