рифмы! Какой характер! Какое остроумие! Скажет как отрежет. На всех выступлениях смех, овации, аплодисменты.
Оба теперь у Агранова первые друзья. Не то что перед ним заискивают, нет, оба люди гордые, но он с ними – как равный среди равных. Запросто бывает у них дома.
Ведь Зина Райх (супруга Мейерхольда) и Лиля Брик, нерасписанная жена Маяковского, у себя на квартирах, что им Советская власть выделила, настоящие буржуазные салоны завели. Кто там только у них не бывает! И литераторы, и актеры, и иностранные корреспонденты захаживают. Удобнейшая вещь – сразу налицо все разговоры творческой интеллигенции, недомолвки, контакты и планы. И Агранова там принимают не то что на равных – на ура. А он и не думает скрывать, что чекист, работник спецслужбы – это в наши дни звучит гордо! Знали бы родители из местечка Чечерск Рогачевского уезда Могилевской губернии, как высоко их сын вознесется! Ах какие возможности открыла Революция тем, кто ей верно служит!
Но ведь и возни с этими так называемыми творцами сколько! Они ведь как дети. Дуются друг на друга, обижаются, иногда говорят или затевают немыслимое – и ладно бы втихую, в своей песочнице, так ведь прилюдно. Приходится их мягко, по-партийному поправлять, увещевать, не доводить до беды. Как писал тот же товарищ Маяковский про Ленина нашего, дорогого Ильича? «Он к товарищу милел с людскою лаской»[27]. Но и, конечно: «Он к врагам вставал, железа тверже»[28]. Поэтому уклонистам, ревизионистам, троцкистам – наш суровый отпор. А заблуждающимся или честно забредшим в тупик – всегда поможем, как говорится, наставим на путь истинный.
Хоть они, представители творческой интеллигенции, порой наивные, как дети, но в их среде, в отличие от малышей, царит ужасная половая неразборчивость. То и дело вспыхивает так называемая «любовь» к кому ни попадя. И живут они, не скрываясь, с чужими мужьями и женами. Скажем, спит Брик Лиля Юрьевна на втором этаже своей дачи в Пушкине с режиссером Кулешовым, а несчастная жена последнего, актриса Хохлова, в то же самое время сидит внизу в гостиной и чай пьет. Положено у них так.
С другой стороны, этот ихний, как говорят буржуа, про-мис-ку-и-тет очень полезен для оперативных нужд бывает. Ибо как много может рассказать важного, интимного распаленная дамочка в постели! К тому же и самому можно поесть клубнички сладенькой вдоволь. Да и возвыситься, возгордиться (хотя бы в уме) тем фактом, что ты, к примеру, той же тропкой ходил под Лилину юбку, что и великий пролетарский поэт Маяковский.
А вот, кстати, и он сам. Легок на помине, как говорила буржуазия. Идет по Кузнецкому, мрачнее тучи. Крепкой палкой своей поверчивает. Всех прохожих на голову выше и не смотрит ни на кого. Можно было бы подумать: стихи в уме пишет, рифмы обдумывает. Но нет: губы сжаты свирепою складкой, брови нахмурены. Явно зол на весь мир.
И есть отчего злиться. Агранов знает: собрался пролетарский поэт в Париж. К нынешней своей зазнобе – буржуазке, эмигрантке Татьяне Яковлевой. А ему, хлоп, визы выездной из СССР не дали. Сказали: ваша командировка нецелесообразна. Вот он и бесится.
Да, это Агранов постарался. Информацию о предстоящей поездке Лиля до него довела. Ведь у Маяка с Яковлевой там, в Париже, дело чуть не до свадьбы дошло. А кому это надо, чтобы пролетарский поэт в столице буржуазной Франции женился?
Никому не надо – Лиле в первую очередь. У них хоть физическая любовь с Маяком прошла, да все равно он ей письма нежные шлет, содержит и ее, и мужа ейного, Осипа Брика. А молодой Советской республике тоже совершенно ни к чему, чтоб певец революции с парижанкой шашни крутил. Если женится, она его перевербует и в Париже оставит. Нетушки. Пусть дома сидит. В СССР ему полная свобода: езди куда хочешь, от Киева до Самарканда, гребись, с кем хочешь. Но Париж теперь для тебя закрыт.
Агранов сделал вид, что встреча случайна. Да ведь удобно. Поэт в Лубянском проезде живет, в двух шагах от здания ОГПУ на площади Дзержинского, дом два. Всяк поверит, что нечаянно столкнулись.
– Володя!
– О, привет, Аграныч!
Руки не подал, но не потому, что не уважает или злится. Все знали: Маяк патологически брезглив. Боится гриппа, простуды, сифилиса. Платком дверные ручки протирает перед тем, как взяться.
– Рад встрече! Как дела, как жизнь молодая?
– Да вот, – сразу начал жалобно, – в Париж меня не пускают, визы не дают. Помоги, Аграныч, ты ж там не последний человек!
Знал бы поэт, что именно по представлению и настоянию «Аграныча» ему визу не дали! Но нет, святая душа, даже мысли не допускает, надеется и верит во все хорошее.
– Ах, Володечка! Нешто ты думаешь, что я ситуацией не владею? Не ходатайствовал за тебя, не просил?
– И…?
Во время разговора они потихоньку дрейфовали в уличном потоке в ту сторону, куда изначально шел поэт и куда, как получалось, чекист его теперь сопровождал: к дому Маяковского.
– Был и на самом верху я, – почти шептал Агранов, воздев для убедительности указательный палец к небу, – да говорят они: не время сейчас, надо обождать. И международная обстановка сложная, и белогвардейские провокации возможны, надо поберечь нашего любимого, единственного великого пролетарского поэта.
– Может, Сталину написать?
– Да к чему? Загромождать бесконечно занятого товарища Сталина такой, в его понимании, мелочью! На фоне стоящих перед Ним гигантских забот и задач такой ерундой! Потерпи, Володечка, все еще утрясется. А чтобы ожидание скрасить, у меня для тебя подарочек есть. И даже два.
– Есть, так давай! – с большевицкой прямотой прогудел беспартийный коммунист Маяковский.
– Неудобно на улице. К тебе зайдем? На одну минуту.
Поднялись по лестнице старого доходного дома, где поэту Революция выделила отдельную комнату в коммунальной квартире – и это помимо четырехкомнатной в Гендриковом переулке, куда он заселил свою «семью»: Лилю и Осю Брик.
Крохотная комнатёнка-лодочка, как справедливо заметил о ней сам постоялец в поэме «Хорошо!». И Ильич к стене прикноплен, что тоже в стихах описано: «Двое в комнате. Я и Ленин – фотографией на белой стене»[29].
– Хочешь чаю, Аграныч? Раскочегарю примус.
– Нет, я на минуту. И вот что хочу подарить тебе. Считай, что с днем рождения, а то у тебя всегда толпа, неудобно было при всех. А вещь ценная, интимная. Ее, знаешь ли, и это факт, сам Пушкин Александр Сергеевич носил. Ты ведь классика-то нашего с парохода современности до сих пор еще не скинул, а? Уважаешь его, с ним по Москве прогуливаешься. Как там у тебя великолепно расписано: «На Тверском бульваре очень
