букетом: «Оля!» Она обернулась. Поэт протянул цветы.
– Надо поговорить.
– Я не могу, у меня спектакль.
– До занавеса еще больше часа.
– У меня же грим-костюм! – Она произнесла последний термин, «грим-костюм», как говорят обычно связанные с артистическим миром, в одно слово.
– Послушай, меня подозревают в убийстве. Я сутки провел в камере. Имею право задать тебе, как свидетельнице, пару вопросов?
– Хорошо, пошли.
На служебном входе висел огромный портрет Грузинцева – молодого, красивого, в траурной рамке, возле него возлежали цветочки.
– У меня до сих пор сердце колотится и все дрожит, когда вспоминаю… – проговорила Ольга глубоким, артистическим голосом. – Вот бы очнуться ото сна, а он здесь, с нами.
– Ты спала с ним?
– Ой, фу, ну что ты, право! Прям в краску вогнал.
Они шли по коридору в сторону грим-уборных.
– Значит, да, – подытожил ее двусмысленный ответ поэт.
– Очень, очень давно, – проговорила Красная театральным шепотом. – Это все совершенно забыто. Остались лишь дружба и хорошее отношение.
– А ревность?
– Ревность? – Она захлопала глазами. – К кому?
– К нему. К жене его нынешней.
– Ах что ты! Те уголья давно прогорели. Даже если б захотела, не сумела бы разворошить. А я не хотела.
Богоявленский сменил тему.
– А что ты знаешь о перстне?
– О перстне? Каком еще перстне?
– Он был на пальце Грузинцева. В момент убийства исчез, а потом обнаружился в моей сумке. Понимаешь, почему-то именно там! В моей комнате!
– Да что ты! Да-да, кольцо на пальце Андрюшеньки я припоминаю. Ты говоришь, исчезло? Как интересно! То есть я хотела сказать: загадочно! Странно! Страшно!
– А ты не знаешь, откуда эта печатка у Грузинцева взялась? Вы же с ним общались. В театре служили вместе. Может, он хвастался, где кольцо купил? Или кто ему подарил? Объяснял историю этого перстня? Гордился им? Неужели разговор не заходил?
– Да, я припоминаю. В какой-то момент он стал с тем кольцом приходить на репетиции (но на спектакли, по-моему, никогда), однако ничего про него не рассказывал. Ни-че-го. А зачем оно тебе? Почему ты так с него разволновался? – Говорок вдруг выдал ее южное, провинциальное происхождение: «так с него разволновался».
– Я ж говорю: оно вдруг оказалось у меня в вещах в ту самую ночь. Кто-то пришел ко мне в комнату, положил его в мою сумку… Я пытаюсь понять, случайно ли… Скажи, Оля: ты ведь выходила из гостиной в момент убийства, когда погас свет. Зачем? Куда?
– Ах боже мой! Я всем уже тысячу раз говорила. Разве не может быть просто совпадения? Мне надо было в туалет, поправить прическу, и вообще.
– Очень странное совпадение.
– Ах, Юрочка. Ты помнишь, тогда… В квартире у Славича на Патриарших? Закричала сигнализация, и он убежал… А мы…
– Ты помнишь?!
– Да! Ты тоже, конечно, помнишь. Вот то же самое и я… тогда, позавчера, в том особняке, в темноте. Наверное, я думаю, он эту темноту и устроил… Только никому, пожалуйста, не рассказывай.
– Целовалась?! Ах ты королева! С кем же? С Петрункевичем?
– Да ну, зачем мне этот гном! К тому же там жена была рядом.
– Тогда с кем?
– Ты заметил, какой там красавчик дворецкий?
– Ну ты, Оля, молодец! Не теряешься.
Она засмеялась, облизнулась.
– Ничего особенного, просто минутная слабость. И шалость. Мы разошлись, как в море корабли.
– Дворецкий подтвердит твои слова?
– Фу! Что ты, право! Неужели ты все равно меня подозреваешь? Это очень обидно, оскорбительно с твоей стороны.
– Прости, но следователи подозревают – меня. И если я не оправдаюсь, того и гляди засадят.
– Ах, бедный Юрочка! Извини, но я тебе ничего не говорила. На меня не ссылайся. Все буду отрицать… Мы пришли. В грим-уборную к себе не приглашаю. Что может быть пошлее, чем мужчина в грим-уборной у актрисы! Поклонник! А ведь ты был моим поклонником, помнишь?
– Да, но тебя Славич охранял тогда, как дракон – принцессу.
– И правда. – Она фыркнула. – Жалко Славича, хороший был мужик. Честный и широкий… А ты постарел, Юрочка. – Она погладила его по щеке. – Значит, и я – тоже?
Назревал поцелуй – или, точнее, она набивалась на него – как тогда, сто лет назад, в квартире у Славича. Но он только сказал:
– А вот ты ничуть не изменилась. Все такая же, красивая и молодая, ни одной морщинки.
– Ах ты, льстец.
Он кивнул ей, развернулся и отправился к служебному выходу.
* * *
Опять он ничего толком не узнал и не понял.
Вернулся в машину. Покинул, наконец, золотую парковку, покатил куда глаза глядят. Авто на улицах явно стало больше, тащиться к себе в глушь по пробкам не хотелось – два часа займет, не меньше. Может, поужинать где-нибудь в центре? Но одному сидеть в ресторане скучно.
Почти семь, Кристина должна была уже отработать свое, почему бы не пригласить ее? Когда Богоявленский вдруг увлекался девушкой, он становился упорен и даже навязчив – таким, говорят, был в свое время Маяковский. Вот и сейчас ему снова захотелось увидеть Кристи.
Он позвонил ей – мобильный не отвечал. Набрал еще раз – те же длинные гудки. Где она работала, он не знал – ни названия фирмы, ни адрес.
«Заеду-ка я к ней домой, – вдруг решил он. – Тем более по пути. Гляну заодно: она с мужем действительно разбежалась? Или как десять лет назад: держит меня, чтобы супругу нервы дергать и тот был податливей?»
С молодости Богоявленский, балованный ранним успехом, любил совершать нелогичные поступки – особенно в отношении женщин. Потому и разводился три раза – старую любовь беречь не умел, увлекался, загорался новой, а когда такое случалось, удержу не знал и творил глупости.
На Маломосковскую все равно минут сорок пришлось с Маросейки пилить. Опять-таки по пути букет купил – второй за день. Но если для актрисы цветы были подчеркнуто асексуальными: белые тюльпаны, – то на сей раз взял огромные, пионоподобные, бордово-красные розы.
По дороге он еще два раза набрал ее номер – и опять никакого ответа.
Лет пятнадцать назад, когда они с Кристи только начинали встречаться, улица Маломосковская была тихой, зеленой. Теперь прямо напротив «сталинского» дома, где она обитала, отгрохали огромный жилой комплекс. Сейчас вокруг все жужжало, и припарковаться было негде. С большим трудом поэт втиснулся к тротуару и отправился к подъезду.
Позвонил в домофон – практически не сомневаясь, что никто не ответит. Но раздался милый юный девичий голосок: «Кто там?»
– Вы, наверное, дочка Кристины? А я Богоявленский, ее друг.
– Мамы нет дома. Но раз вы Богоявленский, можете зайти.
Щелкнул замок. В подъезде было прохладно. Дочка ждала его, приоткрыв дверь квартиры.
– Здравствуйте. Это вашей маме цветы.
– Заходите. Поставим их в вазу, пусть
