– Договорились.
Мы двинулись дальше.
– А если правда? – вдруг спросил я.
– А?
– А если не врут они нам?
– Да перестань! Такого и способа нет, чтобы мир к прошлой жизни вернуть. Сам рассуди, ну? Просто кто-то верит во всякую ерунду, а кого-то жизнь приучила ухо востро держать, и его на мякине не проведешь. Я лично себя в дураках держать не позволю…
Я ничего на это не сказал. Излагает Дега, конечно, разумно, но… Тогда ведь, в Моршанке этой, Макс жизнью рисковал. Знал же, что его там ждет, а все равно полез… Ради сладкого куска, который ему Всадник обещал? Сомнительно. Все же что-то такое есть в этих людях… непривычное… Незнакомое, необъяснимое. И как будто… настоящее…
– Что примолк?
– Взвешиваю. Ты ж сам просил…
– Ну-ну! – вдруг хихикнул, подмигнув мне, Дега. – Чтоб лучше взвешивалось, про Ветку вспомни свою. Слышал я, как вы с Веткой общались…
– Пошел ты!
– Вместе пойдем, – хмыкнул Дега. – Кстати, уже пришли.
Лазарет оказался именно таким, каким я его себе и представил, когда о нем зашла сегодня речь. Просторное помещение, вдоль стен которого были расставлены матерчатые ширмы, скрывающие, видимо, койки для пациентов. Справа от входа – широкая скамья, явно предназначенная для тех, кто ожидает приема, умывальник – большая чугунная емкость с пипкой снизу, на которую надо нажимать, чтобы полилась вода. Слева – крохотный закуток, в дверном проеме которого виднелся край стола с бумагами.
На скамье справа от входа сидел смуглолицый раскосый парень в меховой куртке, каких-то несуразно широких штанах и грязных резиновых сапогах. Черные его волосы, лоснящиеся, будто намазанные маслом, были скручены в жидкую длинную косицу. На ноге парня выше колена белел бинт, сквозь который проступали мелкие, точно веснушки, бурые пятна крови.
Он подмигнул нам и проговорил, чуть заметно растягивая слова:
– Вы те, что Макса привезли?
– Те самые, – охотно согласился Дега.
– Большое дело сделали, – сказал парень. – Дьулстаан.
Мы с Дегой непонимающе переглянулись.
– Дьулстаан, – повторил парень, протянув мне руку.
– Умник, – сообразив, что он назвал мне свое имя, представился и я, ответив на рукопожатие.
– Чукча, что ли? – спросил грубый Дега.
– Саха, – не обиделся парень, протягивая и ему руку. – Якут, по-вашему.
– Дега, – сказал мой кореш, хлопнув ладонь этому… Дьулстаану. – Слушай, повтори еще раз, как тебя?..
Тот вдруг рассмеялся:
– Не ломай язык. Зови, как все меня зовут, – Однако.
– Однако! – с облегчением выговорил мой кореш. – Семеныча не видел? Мы к нему.
– И я к нему. Значит, вы за мной будете.
– Где это тебя так угораздило, Однако? – поинтересовался я у якута, кивнув на повязку на его ноге.
– Комарик укусил, – хмыкнул тот.
– Большой, видать, комарик был, – оценил я. – Джагу, поди, воткнули? Или из ствола бахнули?
– Ты чего? – дернул меня за поясной ремень Дега. – Сказано же: никаких лишних вопросов. Тут так не принято. Он все время, пока мы здесь находимся, в кровати провалялся, – объяснил мой кореш Однако, – порядков Монастыря не знает.
– Да все нормально, – благодушно отозвался якут. – Это ж всего-навсего несчастный случай, ничего такого. Сами, глядите, осторожнее… – Он указал пальцем куда-то вверх.
Я поднял голову и обомлел. Над нами и впрямь кружился комар. Но не обыкновенный, а исполинский, черный, будто игрушечный вертолет. Тихо и угрожающе жужжа, матово поблескивая чудовищным острым хоботком… Испугаться по-настоящему я не успел. Комар ринулся вниз – к Однако. Тот небывало широко разинул рот… и проглотил отвратительное насекомое. И засмеялся. Видимо, наши с Дегой побледневшие рожи его рассмешили.
– Фу ты… – покрутил головой опомнившийся Дега. – А я на секунду и правда поверил, что он настоящий. А ты, Однако, стало быть, тоже брахман?
– Ойуун, – уточнил Однако. – Шаман, если по-русски. Ну да – брахман, шептун, лобстер… или какие там еще неологизмы появились.
– Неоло… что? – спросил Дега. – Это тоже из твоего языка словечко?
– Это греческое слово. Обозначающее языковое новообразование, ранее отсутствовавшее. У меня же все-таки высшее филологическое образование…
– В настоящем институте учился… учились? – уважительно поинтересовался Дега. – Сколько ж тебе… вам лет?
– В университете, не в институте. Тридцать семь лет мне. И давайте на «ты», раз уж начали…
– А выглядишь на двадцать, – качнул головой мой кореш. – Или опять врешь?.. Э-э-э, то есть немножко шутишь?
– Хотите – верьте, хотите… – усмехнулся Однако. – В моем роду мужчины раньше ста сорока лет не уходили в Верхний мир. Так что да – в переводе на возраст обычных людей мне и есть около двадцати. Даже поменьше. О, а вон и Семеныч идет!
По проходу между двумя рядами закрытых ширмами коек быстро шагал к нам крупный, очень сутулый мужчина с небритым хмурым лицом. Руки его, голые по локоть, были в крови, он держал их перед собой, точно нес в них что-то невидимое.
Семеныч… То есть если правильно: Семион Семионович – это здешний целитель. Не врач, а именно целитель. Дега еще вчера рассказал мне о нем. Интересная судьба выпала на долю этого Семиона Семионовича…
Вот нам с Дегой по семнадцать лет. Для нас то время, когда не было зверья, когда исправно функционировала вся мировая инфраструктура, когда у каждого была работа, у каждого (странно представить) – собственный автомобиль и связка всяких разных электронных штучек, предназначенных для еще большего комфорта существования… когда люди спокойно путешествовали из страны в страну, с континента на континент не по каким-то важным и необходимым делам, а просто ради развлечения (что представить и вовсе невозможно), когда никто не испытывал страха с наступлением сумерек, страха привычного и неотвязного, как ревматическая боль, – для нас то время затянуто радужным туманом детства. Его вроде и не было, того времени. То есть было, но… словно не по-настоящему… Уж очень большой контраст между тем, что сейчас, и тем, что мы урывками помним…
А представители предыдущего поколения былую бестревожную пору помнят прекрасно. Потому у них словно две жизни, прошлая и сегодняшняя. А кому-то повезло больше. Семиону Семионовичу, например, посчастливилось прожить не две, а три жизни…
Семион Семионович был медиком, хирургом. В первой жизни – рядовым, с неба звезд не хватающим практикующим хирургом в областной клинической больнице. Жил анахоретом, навсегда утратив интерес к противоположному полу по причине первого скоротечного и крайне неудачного брака; стремительно старел и в свои тридцать с небольшим выглядел на пятьдесят. И как-то заболел у Семиона Семионовича зуб. И обратился Семион Семионович к стоматологу. Естественно, не к первому попавшемуся, а к своему приятелю еще по медуниверситету – Вахтангу Анзоровичу.
Вахтанг Анзорович, в отличие от однокашника, процветал. У него была собственная клиника, жена в комплекте с тремя здоровыми ребятишками, квартира в центре, дом в элитном загородном поселке и еще бонус в виде молоденькой и фотомодельно красивой медсестрички Ниночки. Обо всем этом, не стесняясь присутствовавшей при том Ниночки, Вахтанг Анзорович радостно поведал сгорбившемуся в стоматологическом кресле Семиону.
Проблема с зубом оказалась серьезной. Но Вахтанг Анзорович успокоил: «Э-э-э! Ерунда! Сейчас наркозику дам, уснешь, а проснешься – и все уже позади. Ну, кому я рассказываю, сам все знаешь!»
И действительно. Семион уснул, проснулся, перекочевал, поддерживаемый Ниночкой, в индивидуальную палату, где отдохнул с часок. И отправился домой. От денег Вахтанг Анзорович отказался с таким свирепым лицом, будто Семион предлагал ему не оплату по таксе, а по меньшей мере участие в антиправительственном заговоре.
А дома Семион с удивлением обнаружил в кармане старенького пиджака записку, в которой, кроме номера телефона, не содержалось никакой дополнительной информации. Излишне говорить, что автором записки являлся вовсе не Вахтанг Анзорович…
Семион промучился сомнениями два дня. А на третий не выдержал и позвонил… Главным образом за тем, чтобы выяснить, чем же он все-таки так зацепил отправителя записки? Вопрос разрешился тем же вечером, и разрешился очень просто. «Влюбилась я в тебя», – сказала Ниночка, деловито разуваясь в тесной прихожей Семионовой хрущевки. «Так не бывает…» – прошептал все еще подозревавший какой-то подвох Семион. «Бывает…» – подтвердила Ниночка таким голосом, что все сомнения Семиона отпали.
И закипела у Семиона Семионовича новая жизнь. Ниночка переехала в его однокомнатную берлогу, каковая через полгода – когда сыграли свадьбу – была продана вместе с Ниночкиной квартирой с целью приобретения жилья побольше и получше. Семион поправился, выпрямился, стал хорошо одеваться и словно бы помолодел лет на двадцать – потому никто из его знакомых особо и не удивился, когда после ухода старенького главврача на пенсию освободившаяся должность досталась именно ему, Семиону Семионовичу. Дальше – больше. Родная областная клиника Семиону стала тесной. И он открыл клинику собственную, частную. И так резво пошли у него дела, что через несколько лет у него было уже четыре клиники. А также несколько квартир в центре и два дома в элитном загородном поселке. Уподобляться Вахтангу Анзоровичу и заводить себе молоденькие фотомодельные бонусы Семион не стал – в супруге Ниночке, исправно рожавшей ему здоровых и крепких ребятишек, он души не чаял. Время шло, дети взрослели, Семион Семионович стал задумываться о том, что пора бы ему отойти от дел и провести остаток отпущенных дней где-нибудь, где тихо, тепло и спокойно. Долго он выбирал, каким должен быть его последний приют, и наконец выбрал. Купил в Карибском море маленький островок, куда и переехал вместе с верной Ниночкой. И блаженствовать бы ему на том островке еще долго-долго, гуляя по утрам по личному пляжу, посиживая вечерами у камина на первом этаже пятиэтажного особняка в колониальном стиле, принимая время от времени визиты любящих и благодарных детей и внуков, но как-то проснулся убеленный благородными сединами Семион Семионович, открыл глаза…
