его разбудил громкий стук и крики в гостиной семейного дома. Когда Брэд рассказывал об этом, было очевидно, что этот эпизод оставил в его душе глубокий след. Несколько раз он вынужден был прерывать рассказ и уходить в другую комнату, куда миз Банерджи приносила ему салфетки и воду. Однако я отмечаю, что Брэд испытывал скорее ярость, чем скорбь. Его кулаки сжались, и хотя глаза покраснели от слёз, это были слёзы ярости. Его описание криков матери в гостиной и пугающих звуков снаружи в ночь, когда был сильный ветер и шторм, было наполнено осязаемым ужасом.
Брэд услышал мужские крики, но кричал не его отец. Потом до него донёсся умоляющий голос отца:
— Не трогай её, не трогай, она не виновата!
Выбравшись из кровати и тихо спустившись по лестнице, Брэд спрятался в зале за гостиной. Трудно было всё отчётливо разобрать из-за грохота грома и волн, воя ветра, в который вплетались крики матери.
И всё же кое-что Брэд разобрал.
Незнакомый мужской голос сказал:
— Пентингтон Вандонбир, что за мудацкое имя. Чокнутый мудак. Ты задаёшь слишком много вопросов о Теодоре Ханиуэлле, и мы тебя предупреждали.
— Пожалуйста, нет, пожалуйста! — взмолился Пент. — Я только расследовал КПД …
Брэду было трудно рассказывать этот эпизод определяющего жизненного события, поскольку было очевидно, что он вне себя от ярости и горя, костяшки его пальцев побелели, а глаза стали красными от слёз. Миз Банерджи предложила сделать перерыв и отметила, что раньше Брэд не рассказывал ей об этих подробностях. Он лишь сообщил ей о происшествии, которое она проверила по засекреченным полицейским записям о нераскрытом двойном убийстве. По её словам, никакого освещения в прессе не было, потому что: у Вандонбиров, как выразилась миз Банерджи, божественная платёжеспособность, и они готовы на всё, чтобы их имена не попали в газеты. Брэд настоял на том, чтобы продолжить свой рассказ.
Он шагнул в дверной проём гостиной, и в этот момент молния расколола небо за большим эркером, осветив зелёным цветом его заплаканную мать и отца, стоявшего на коленях перед мужчиной с пистолетом и умоляющего его остановиться. Но мужчина выстрелил в лоб Пенту, а следом Марджори Вандонбир. Брэд закричал сквозь шум ветра и волн. Бандит повернулся и выстрелил Брэду в голову. Брэд рухнул на пол, ему казалось, что он умер, и он снова и снова видел, как его родители падают замертво. Из раны хлестала кровь, растекаясь лужей. Брэд слушал, как убийца что-то ищет и вопит на весь дом:
— Куда ты его дел, засранец?
Засранцем он, очевидно, называл отца Брэда, лежавшего мёртвым на полу в десяти футах от него. Брэд не смог определить, сколько времени потребовалось преступнику, чтобы закончить обыск в его доме. Он был уверен, что не может пошевелиться, потому что уже мёртв.
Спустя долгое время — Брэд не уверен, сколько именно времени, — после того, как убийца уже ушёл, Брэд открыл глаза и понял, что, возможно, он жив. Он встал и очень долго смотрел на трупы родителей и лужи крови. Ему показалось, он видел их мозги. Я опущу самые чудовищные подробности, которые Брэд сообщил об этой сцене двойного убийства, но отмечу, что он изложил всё до мельчайших деталей в несколько бессвязной, туманной манере.
Брэд не может сказать, что произошло дальше и когда пришла полиция. Он не помнит, как поправлялся и сколько времени это заняло. Ему сказали, что пуля задела только кожу головы, что ему очень повезло и что он очень умный, раз сообразил притвориться мёртвым.
— Но я не притворялся мёртвым, — сказал Брэд мне и миз Банерджи, констатируя простой факт. — Я действительно умер — в смысле, тот человек, которым я был до всего этого. Разумеется, мне как Вандонбиру оказали первоклассную помощь психотерапевта, я восстановился физически. Но с тех пор целью моей жизни стала месть. Я ещё не знал, что такое КПД, и понятия не имел, кто такой Теодор Ханиуэлл, но я изучил этот вопрос. Я окончил Гарвард, и теперь, как вы видите, поскольку я сижу здесь, я продвигаюсь в своем плане мести и справедливости.
Следующая часть истории Брэда занимает центральное место в этапе этого расследования. Брэд ненадолго удалился в ванную, я прокручивала в голове всё, что он сказал, с целью как следует обдумать и ещё раз обсудить, как только он вернётся. Самера подняла на меня серьёзные, грустные глаза.
— Это ужасно, да? Чудовищно, я понимаю. Но мы должны довести дело до конца, Грета, — сказала она.
Брэд вернулся. Глаза бедняги были налитыми кровью, лицо — красным, и мне очень хотелось дать ему возможность сделать перерыв. Но его голос хрипел уже не от горя, а от ярости, и, судя по всему, он полон был решимости продолжать. Я сделала совершенно неверные выводы о Летнем Брэде. Я корю себя за это, я снова и снова пытаюсь усвоить один и тот же урок. Помню, как я увидела в нью-йоркской газете фото двух женщин — одна лежала на скамейке в Центральном парке, положив голову на колени другой. Я предположила, что это просто богатые дамочки, отдыхающие после какого-нибудь шопинга, но потом прочитала интервью. Та женщина, на коленях которой лежала голова другой, рассказала, что они дружат с раннего детства, но теперь у её подруги обнаружили рак мозга, и теперь они стараются отдыхать, наслаждаться солнечными лучами и не думать о предстоящем горе. Каждый раз, когда я вспоминаю об этой фотографии, мне становится так стыдно, что я настолько поверхностно оценила этих женщин — помню, я подумала даже, что они похожи на нас с Леной.
Я думала, что никогда не забуду этот урок, но я его забыла и неправильно оценила Брэда. Но опять же, если честно, в июне он разыграл в моём кабинете гениальный спектакль.
— Брэд, перед тем как пойти в ванную, ты сказал, что нашёл под половицей дневник отца и веришь, что именно эти записи искал убийца?
— Да, именно. — Он смотрит на Самеру, она кивает.
— Я почти уверена, что теперь мы можем ей доверять, Брэд.
— Чего-чего? Доверять мне?
Они оба очень серьёзно смотрят на меня.
— Да, вы правы. Конечно.
Так что я думаю, мы как следует проверили друг друга, прежде чем стать настоящей командой.
Брэд поворачивается на стуле и открывает рюкзак — я и не заметила, что он держал его при себе. Достаёт потёртый блокнот и открывает страницу, которую пометил стикером.
— Это репортёрские заметки моего отца.
Почерком Пента на странице написано:
Теодор Ханиуэлл? фонды
