не видать за высотами, она раскинулась по ту сторону холмов, у моря.
Царёв зашел в тамбур и сказал:
— Видели, шеф? Это за нами.
— В каком смысле, Ваня?
— Я рацию починил, у начальника поезда. В нее две пули попало, но ничего критичного. Вот и вызвал их сюда. Пойдемте, шеф, нас ждут великие дела!
Понятно. Император остается Императором…
Сдав Верещагина и других раненых с рук на руки суетившимся на перроне медикам, и препоручив юнкеров заботам какого-то смутно знакомого премьер-майора в родном «хаки», мы тепло попрощались с Ермолаичем, и двинулись к перелеску — туда, где спешивались горские всадники.
Я так и шел в потертой сорочке, грязных галифе и сапогах, сетуя на то, что до сих пор и не довелось привести себя в порядок. Зато Царёв, на котором после боя не было и царапины, успел почистить брюки и френч, и причесать слегка отросшие волосы, так что выглядел он вполне прилично.
Хорошо хоть погода радовала — переменная облачность, теплый ветер…
Нам на встречу на рысях выдвинулись трое верховых, остановив лошадей примерно в пяти шагах. Я всматривался в лицо их лидера и не мог поверить — Искандер?! Брат?!!
Он был похож на улучшенную версию меня самого. Чуть выше, чуть шире в плечах, чуть уже в талии, с живым смуглым лицом, горящим взглядом, легкими движениями. Горец ловко спрыгнул с коня, сдернул с головы папаху и преклонил колено. Его примеру последовали другие всадники.
— Государь!
— Встаньте, друзья, встаньте! Искандер, рад, что прибыл именно ты. Многое нужно обсудить, а времени мало…
Всё-таки Искандер! Сколько времени я его не видел? С тех пор как поступил вольноопределяющимся в армию? Он рубился на Южном фронте, сокрушая протекторатских сателлитов, я — сидел в окопах на Северном. А потом он вернулся домой, а я… А я не вернулся. Некуда было возвращаться.
— Брат! — выдохнул горец. — Живой!
Мы крепко обнялись. На Кафе и в Эвксине троюродный — это значит близкий родственник. Ближе Искандера у меня никого не осталось, и сейчас моя душа пела: я — не один!
Император переводил взгляд с меня на брата и назад, пытаясь осознать услышанное, а потом медленно проговорил:
— Нет, это решительно — доказательство существование Высшей Силы, как бы ее не называли люди. Два человека, которым я доверяю безоговорочно, оказались братьями! Право, какой конфуз… Я пытаюсь править страной, а не вижу фамильного сходства своих ближайших соратников!
Мы с братом переглядывались и улыбались, шагая к лагерю горцев. Понимали — разговор состоится потом. А пока…
— У вас есть что-нибудь… — я сделал беспомощный жест, имея виду свой жалкий внешний вид.
— Хах! Леван, Гьарг — вы знаете что делать. Мой брат должен выглядеть как настоящий джигит!
Не было печали… Теперь придется выглядеть как настоящий джигит!
* * *
Стоило признать — традиционный горский костюм, который одновременно являлся и военной формой, выглядел чертовски мужественно. Белый бешмет, черный архалук с газырями, ичиги из мягкой кожи, каракулевая папаха… К поясу я привесил кобуру с револьвером, Гьарг — бородатый ординарец Искандера — протянул мне кинжал, отменного качества клинок в простых ножнах. Такое оружие считалось табельным, навроде кортика у моряков.
Я с грустью подумал о шашке, которая осталась в Аркаиме.
— Пойдем, кунак, — горец поманил меня за собой. — В шатре совещание.
Проходя мимо разбитого всадниками бивака я слушал их особый говор, в котором еще оставалось место словам древнего наречия, почти повсеместно вытесненного имперским языком, впитывал их эмоциональные, акцентированные интонации… Как будто вернулся в детство, когда с отцом ездили в горные селения, к его дядьям. Перед глазами замелькали картинки прошлого: изумрудные луга, ледники, водопады, кони над обрывом, орел в вышине… Высокие, двухэтажные каменные дома, сады полные фруктов, ребятишки, атакующие друг друга деревянными шашками…
Голос Государя я услышал издалека.
-…арестовать генерал-губернатора провинции, начальника железнодорожной полиции Южного и Кафского участков железных дорог. Привести в боевую готовность Преторианский Легион и выдвинуться к Яшме. Придать преторианцам авиационные и панцерные соединения поддержки — по штату военного времени. Первый и второй пехотные корпуса — демонстративный выход на линию Нарбута, боевое слаживание с гарнизонами укрепрайонов, снабжение — как будто завтра война, господа! Вот сюда и сюда — передислоцировать цеппелины… Здесь — Отдельная бригада сверхтяжелых панцеров должна стоять через четыре дня. А-а-а, ваше превосходительство. Отлично выглядите! Присоединяйтесь, — Император указал на место у стола рядом с собой.
И продолжил сыпать цифрами, экономическими выкладками и проектами законов. Прошелся по брошенным деревням и захиревшим полям, благоустройству городских кварталов Яшмы и других столиц провинций, отдельно остановился на ремесленных училищах и фабриках по производству компактных двигателей внутреннего сгорания для речных судов.
Всё бурлаки ему покоя не дают!
Здесь, в шатре было полно незнакомых, деловитых людей, которые сосредоточенно слушали Императора, не боясь при этом уточнить, добавить дельное замечание, перебить — если выводы Его Величества были основаны на неполных данных. Помимо горских архалуков, тут мелькали хаки пехотинцев, плюмажи кавалерии, черепа и кости на шевронах преторианцев, «олива» пограничников. Увидел я и кое-кого из лейб-гвардии, несколько чиновников в вицмундирах… Но никого — званием выше полковника, или статского советника, все молодые — не старше сорока-сорока пяти лет. Глубинное государство Императора? Система внутри системы? Опричники?
В углу, на плетеном кресле сидел Марк Вознесенский в белой форме лейб-акустика и черных круглых очках. Он заложил ногу на ногу и время от времени поводил головой, прислушиваясь.
Став по правую руку от Императора, и прислушиваясь к докладам офицеров, управленцев и спецслужбистов, я всё больше приходил в состояние прострации. Оказывается, всё то время, что мы путешествовали этот великодержавный живой арифмометр проводил жесткий анализ окружающей имперской действительности. И делал выводы. Теперь полетят десятки голов, придут в движение хорошо смазанные кровью и потом последних лет шестерни государственной машины, Империя вздрогнет... По крайней мере — южные провинции.
По всему выходило — тут глубоко пустила корни иностранная агентура. Мертвенно-бледный мужчина с лысой головой — видимо, конторский — с отличной дикцией рапортовал об активности тевтонского Абверамта на Кафе. Орден тянул свои щупальца к Шемахани, подбираясь через нее к Леванту, где уже сейчас разворачивались первые стычки финикийских репатриантов с племенами башибузуков.
Моавитяне, один из наиболее могущественных союзов родов у башибузуков, провозгласили Кетсаль Савас, целью которого было утопить в море каждого финикийца, независимо от пола и возраста. К
