О, мой милый обожаемый малыш. Мой свет, моя любовь, само воплощение радости. Как же я его любила! Как сильно я его любила!
Мои руки дрожали, и я никак не могла унять эту дрожь.
Мерри
В доме стоит полная тишина. Каждый день сплошная тишина и никаких звуков. Дом напоминает безмятежный океан. Я словно лежу на спине на его поверхности, уши под водой, глаза открыты. Ничего не слышу, кроме собственного дыхания и биения своего сердца. Я опустошена и раздавлена. В течение несколько дней было очень тепло, даже жарко. Мы прятались от этой жары в доме, истекая потом и слезами. Стекло удерживает тепло, солнечный свет бьет в окна комнат, но я не вижу света. Вокруг только темнота. Самая страшная темнота, которую только можно представить себе.
Все застыло. Я мертва внутри и снаружи.
Все кончено.
Ребенка больше нет.
Как это могло произойти?
Нет. Не может быть.
Что я натворила?
Что я сделала с нашим мальчиком?
Мне больно. Меня переполняет чувство вины и ужас.
Я не заслуживаю права жить дальше.
Впервые взяв его на руки, я была уверена, что в нем нет ничего человеческого. Темно-розовый, сморщенный, дергающийся, с чешуйчатой кожей.
– Какой он красивый! – воскликнул Сэм.
Но на самом деле он был уродцем. Новорожденные выглядят ужасно. Они похожи на детенышей диких зверей. Безглазые извивающиеся существа, которые постоянно пытаются добраться до соска. Он решил родиться раньше срока, разрезав и разорвав мое тело. Я испытывала невыносимую боль, но все вокруг не обращали на мои муки никакого внимания и называли его появление на свет чудом. Акушерка приняла его головой вперед из моей развороченной плоти и положила мне на грудь. Он был такой крошечный, что мог поместиться в моих ладонях. У него были такие же части тела, как и у нас, только сильно уменьшенные. Жизнь – это чудо, но потом приходит смерть и все заканчивается.
Его больше нет. Мы его потеряли.
В голове кружились мысли, но я не могла сосредоточиться ни на одной из них. Почему? Почему я не могу вспомнить? В последние дни наконец появилась определенность и надежда, что все станет как прежде. Мы улыбались и подмигивали друг другу. Я была счастлива и уверена в своем будущем. Строила планы, но сейчас… Это случилось. И все остальное сразу стало неважным. Только это.
Но разве я это сделала? Смогла бы я? Разве это возможно? Именно эти слова я говорила женщине-полицейской, наблюдая, как та непрерывно заносит что-то в свой блокнот. Слова, написанные кровью, за которыми скрывались плотские грехи, тайны и ложь. Ложь, так много лжи…
У меня нет выбора. Я хотела, чтобы это случилось, и мое желание сбылось.
Хотела ли я, чтобы это произошло? Или нет?
Ребенок, мой ребенок. Сначала теплый, потом холодный. Он был здесь, а потом исчез. Он был живым, а потом его не стало. Как будто по мановению волшебной палочки. Действие сил черной магии. Ведьмы в лесу. Проклятие, упавшее на мою голову. Колдунья, наславшая на меня страдания. Доля секунды, и жизнь изменилась навсегда и безвозвратно.
Я будто смотрела на себя со стороны.
Впрочем, как и всегда.
Я сломлена. Раздавлена.
Я разбита на мелкие кусочки. Вся королевская конница и вся королевская рать не может Мерри собрать.
Да, я это сделала. Я во всем виновата.
* * *
– Пожалуйста, нет, – умоляла я мертвое тельце.
Я кричала, но деревья вокруг стояли неподвижно, безразлично глядя на меня. Мое тело терзала острая боль. Я чувствовала, что мне чего-то не хватает, что я что-то потеряла. Понимала, что это уничтожает меня и вся моя жизнь рушится.
Сэм! Сэм! Все, что составляло смысл моего существования, вдруг исчезло.
Я с трудом могла дышать. Меня беспрестанно тошнило, хотя рвала я уже одной желчью и пеной, но рвотные позывы скручивали меня каждый раз, когда я об этом думала. Каждый раз, когда я вспоминала тот момент.
Сэм не прикасался ко мне. Он буквально в шоковом состоянии, словно в его венах не кровь, а электрический ток. Он превратился в зверя. Яростно мечется из угла в угол и готов напасть в любой момент, чтобы заглушить свое горе.
– Не понимаю, – сказал он. – Не могу понять. У него был жар? – высказывал он предположения. – Может, он простудился? И ты не заметила? Температура? Может, он долго находился на воздухе? Было слишком холодно? Или, наоборот, слишком жарко? Может… его резко подбросило, пока ты везла его по тряской дороге? – у него дрогнул голос, он обреченно покачал головой и стал нервно грызть собственный кулак.
А я прикусила губу. Ощутив во рту привкус крови, судорожно сглотнула.
Они сказали, что мы сможем узнать причину смерти лишь через несколько дней. Нам остается только ждать. Ждать и влачить жалкое подобие существования в опустевшем пространстве.
С этого момента так будет всегда.
Сэм
Сегодня к нам пришел Карл. Вместе с Эльзой. Они принесли корзинку с едой: зажаренная курица, буханка свежего хлеба, пакет красного винограда с рынка. Они видели машину скорой помощи и полицейские автомобили. Кто-то, должно быть, успел разнести новость по округе.
Заходил мистер Нильссен с небольшой елочкой в пластиковом горшке.
– Вы можете посадить ее в память о малыше, – сказал он. – Я тоже посадил ель в память о жене, когда она умерла.
Я пригласил его выпить со мной кофе, и мы сидели в тишине. Горшок с деревцем я поставил на колени. Раньше на них сидел Конор.
– Мы были женаты пятьдесят два года, – с грустью произнес старик.
Дом стоял, погруженный в тягостное молчание, как гробница. Все двери закрыты, все шторы опущены. Свет не проникал ни внутрь, ни наружу. Я не мог ни о чем думать. Ничего не чувствовал. Его не стало. Но я не знаю, было ли то, что я испытывал, горем. Сокрушительным поражением. Или еще чем-то.
Утрата. Потеря. Все пропало. Все хорошее, правильное, что было у меня, вдруг превратилось в невообразимый, немыслимый кошмар.
Меня предали.
Фрэнк сказала, что возьмет машину и купит продукты.
Она вернулась, поставила передо мной тарелку, а потом, спустя несколько часов, убрала ее почти нетронутую. Она принесла кофе. Потом разложила снотворное по маленьким тарелочкам – я даже не представлял, что у нас есть такие блюдца. А когда стемнело, задернула шторы.
Я не могу есть. Не могу уснуть. Не могу плакать. Иногда я долго лежу в изнеможении, между сном и явью. Я вижу в тумане Конора. Конор зовет меня: «Па, па, па!» – и я бегу к нему, но, когда подбегаю, его кроватка оказывается пустой, а его застывшее тельце лежит на полке над кроватью. Чучело ребенка рядом с плюшевым жирафом и печальным плюшевым мишкой с печеньем в лапе.
Но самое ужасное, когда я просыпаюсь, я понимаю, что сон этот – вовсе не сон. Пустая кроватка. На пеленальном столике – стопка сложенных подгузников, которые никогда не будут использованы. Сын. Ребенок. Его больше нет.
Все потеряло смысл.
Я чувствую себя ограбленным. Меня лишили всего, что могло быть у меня впереди. Любви. Семьи. Идеального шведского детства для моего сына, окруженного вниманием и заботой. Трехколесного велосипедика, потом двухколесного, рыбалки на озере, LEGO, игры в мяч, мороженого в рожках на берегу холодного серого Балтийского моря. Поездок на лодке по островам, ныряния в холодную воду с нагретых солнцем камней. Костра у палатки и лыжных походов, езды на собачьих упряжках зимой, кино с ведерками попкорна, коллекции динозавров, выстроившихся на подоконнике в его комнате. Пикников в парке в разгар лета, танцев вокруг майского дерева со светловолосыми друзьями, в чьих сестер он потом будет влюбляться. Трех рождественских чулок или, может быть, четырех, с инициалами, развешенных в ряд над каминной полкой и наполненных всякими приятными безделушками; охотой за пасхальными яйцами, молочных зубов, которые хранятся в специальной коробочке и обмениваются на монетки. Сбитых коленок, первых свиданий, первых поцелуев, путешествий с друзьями, поездок на рыбалку. И вечной, нерушимой, крепкой связи. Связи сына и отца.
