Замкнувшись в себе, девушка подошла к детской кроватке, склонилась над сыном.
— Мне надо кормить Ванечку, — сказала она. — А вам следует уйти.
Я поднялся.
— Последний вопрос, — сказал я. — Когда вы в последний раз видели Владимира Михайловича? Его жена очень волнуется.
Вероника вскинула голову, тряхнула тяжелой густой челкой. Ее приглушенный голос завибрировал, приятная хрипотца обернулась слезным клекотом.
— А я не волнуюсь? Он позвонил еще вчера, сказал, что предупредил Наталью и перебирается ко мне с вещами. Но так и не появился. Я подумала, что у них опять случился скандал, — жена часто шантажировала его своим больным сердцем, может, произошел приступ, и он не решился оставить ее в таком состоянии. Но сегодня позвонила она сама, обзывала меня всякими грязными словами, требовала позвать Володю к телефону, говорила, что знает, что он у меня. Чуть позже появились вы. Теперь я и сама не знаю, что думать.
— Он вам никогда не рассказывал о том, что произошло с его дочерью? — Я ступил на скользкую колею, как слепец, двигался наугад, в неизведанном направлении. — Как Кристина относилась к вашему роману?
— Ей было абсолютно наплевать и на мать, и на отца, и на все, что они делали, — зло отозвалась Вероника. — Я ее никогда не видела, но, судя по рассказам Володи, это была бездушная, бесчеловечная эгоистка и дрянь. Я и сама поразилась его словам: неужели можно отзываться так о собственной дочери, какой бы она ни была? А он вдруг встал передо мной на колени и попросил родить ему ребенка, ему очень хотелось ощутить себя отцом. Надеюсь, вы понимаете, что я хотела сказать?
Постепенно складывающаяся мозаика рассыпалась на сотни кричаще-пестрых обломков. В очередной раз скрипнула дверца шкафа, из черной глубины накренился, лязгнул гнилой челюстью новый скелет.
— Кристина была его приемной дочерью? — озвучил я свою догадку.
— Он никогда не говорил мне этого прямо, — прижимая просыпающегося сына к груди, сказала Вероника. — Я его никогда не спрашивала и ни с кем не стала обсуждать бы это, если бы не какое-то дурное предчувствие. Когда погибла Кристина, Володя стал пить. Просто глушил себя водкой, терял чувство реальности, невозможно было понять, говорит он правду или бредит. Однажды в таком состоянии он находился у меня. Лежал на диване с остановившимся взглядом, сжимал кулаки, скрипел зубами. И бормотал что-то бессвязное. Я и повторить-то сейчас не смогу. Но тогда я поняла, что Кристина… Она вовсе не его… не его дочь.
Что ж, остается взглянуть правде в глаза. Человек, о котором шла речь, не потерпит суда над собой, огласки, позора для своей новой семьи. Он просто не дастся живым, в этом и причина его исчезновения. Неприязненное отношение той, которая не была ему дочерью, вызревало, копилось в его душе, покуда… Что стало последней каплей? Он умел убивать расчетливо и хладнокровно, но здесь действовал явно в состоянии аффекта. Ланенский — тоже его рук дело? Скорее всего. Их вражда ни для кого не была секретом. И все же чью дочь он воспитывал, от кого родила Наталья Семеновна, эта явная мужененавистница?
Стоп! Липкий пот заливал мне глаза, логическая цепочка умозаключений дробилась, в ушах звучали обрывки некогда услышанных признаний.
Непререкаемым авторитетом для нее стала тетка…
Своих детей она не имеет, вот и решила реализовывать свои материнские инстинкты через племянницу…
Некоторые даже думали, что они и есть мать и дочь, настолько были похожи…
Отставной полковник ВДВ, кажется, сознательно подводил меня к этому шокирующему выводу. А еще скорый взлет Виктора Евгеньевича Ланенского, приятеля студенческих лет. Интимная связь, которая, несомненно, была между Алей и Виктором, оборвалась двадцать с лишним лет назад, и воспоминания о былых чувствах вряд ли существенно отразились бы на дне сегодняшнем. Так крепко связать этих людей могло только одно.
Ванечка огласил комнату громким плачем. По лицу Вероники текли слезы.
— Обязательно позвоните мне, как только Владимир Михайлович объявится, — сказал я, оставляя на столе свою визитную карточку. — Это очень, очень важно.
Действо семнадцатое. Галкин прошлое разгребает и…
Я полностью отдавал себе отчет, что очень скоро на моем расследовании будет поставлен неумолимый черный крест. Никому из фигурантов семейной драмы, как бы лояльно ко мне они ни относились, не захочется неизбежного скандала. Но меня будто вела одержимость. Я приехал в центр и стоял перед фасадом дома, который в местных каталогах значится не иначе какэлитное жилье. Свет из широких окон выплескивался на фигурную брусчатку. Именно этот дом и одно из таких окон я уже видел на фотографии в бульварной газетенке «Криминальное чтиво». Окно на снимке было жирно обведено, а пояснение внизу гласило: «Здесь она встретила смерть». Но сейчас тут продолжалась жизнь, человек, запутавшийся во лжи и ошибках, старался похоронить воспоминания обо всем случившемся, вытравлял их из памяти, тщетно искал успокоения. Я не стремился найти место, где была зверски убита манекенщица, сюда я прибыл, сверившись с адресом, который мне дала Алевтина Семеновна Друзина. На всякий случай, если не застану ее на рабочем месте. Она жила в этом доме.
Мне пришлось прибегнуть к внутренней связи. Хозяйка «Миллениума» не держала меня под бетонным козырьком с расспросами. Едва я представился, как в двери что-то пискнуло, щелкнуло, и путь был свободен. Просторный холл с дорогим напольным покрытием, кожаным диваном и фикусом в кадке. Четыре этажа и на каждом всего по две квартиры. Наверх я поднимался на лифте, боковые стенки которого выложены мореным дубом, задняя — сплошь зеркальная. Вот и нужная площадка: несколько бра с приглушенным зеленоватым светом, мохнатый палас. Хозяйка уже встречала меня на пороге квартиры.
Впервые я увидел бизнесвумен в приватной обстановке, в розовом домашнем наряде, с головой, замотанной махровым полотенцем. Светские условности и следование нормам этикета ей были чужды.
— Я принимала ванну, — объяснила она. — И никого уже не ждала.
Она была босиком, узкие розовые ступни оставляли на начищенном до блеска паркете влажные следы.
— Проходите, — пригласила Алевтина Семеновна.
Арка, сводчатый потолок, напольные китайские вазы, в которых, источая тонкий сладкий аромат, потираются друг о друга бархатистыми бутонами бордовые розы. Двустворчатые двери, все закрытые. Господи, сколько же комнат, как здесь жить одной после всего, что произошло!
— В моем кабинете нам будет удобнее…
Но мы не дошли до кабинета. За моей спиной вдруг распахнулись сразу обе дверные створки, и кто-то тяжело шагнул в прихожую, икнул, врезался в стену. Я обернулся.
На свет божий вывалился Владислав Ланенский в черном мятом смокинге и белой рубашке, расстегнутой у ворота. Приспущенный галстук перекрутился, но молодой человек не придавал этому никакого значения. Он был до остекленения пьян и не думал на этом останавливаться, держа в руке почти полную бутылку виски.
— Владик… — в сердцах произнесла Алевтина Семеновна и тут же смущенно, торопливо обратилась ко мне: — Сегодня похоронили Виктора Евгеньевича. Были поминки, потом мы приехали сюда, Владиславу просто необходима моральная поддержка. Он ведь остался совсем один.
— У меня есть… вы… — Красавчик прыснул идиотским смешком, запрокинул горлышко, булькнул содержимым красивой бутылки. — А еще сыщик, который найдет всех убийц. Не так ли? Я хочу знать, о чем вы собрались шептаться.
— Тебе лучше лечь спать. Мы тебе все расскажем завтра, — попыталась унять его хозяйка «Миллениума».
Владислав тряхнул иссиня-черными кудрями, зло взглянул на Друзину.
— Не делай…те из меня идиота. Я не пьян. Это координация. Мозги варят отлично. И вообще нам пора объясниться… вот с ним.
Шатаясь, он направился ко мне, поудобнее перехватив фирменную емкость за горлышко. Алевтина Семеновна наблюдала за ним ни жива ни мертва. Я приготовился действовать: никаких лишних движений, один короткий удар, минимум физических повреждений, зато глубокий нокаут. Как раз до утра.
Шаг, второй, третий… Сейчас он, покачнувшись, взмахнет бутылкой, расплескивая ценный, дарующий забвение продукт, и нарвется на апперкот, направленный точно в раздвоенный ямочкой подбородок.
Но невидимый режиссер вдруг изменил свой замысел. Владислав почти трезво потупил взгляд, протянул виски мне, сказал, тщательно проговаривая слова:
— Выпейте. Помяните отца. Его мало кто любил. И все-таки…
Я прижал горлышко к губам, сделав вид, что пью.
— Спасибо. — Простые человеческие слова давались ему нелегко. — Не держите зла. Подозревать меня было ваше право. Сейчас все разъяснилось. Все, кроме одного. Я не убивал его. И отец не кончал жизнь самоубийством. Найдите того, кто сделал это. Теперь я ваш клиент.
