— Ну что ж, гражданка… э-э… — официальным тоном изрек прокурор.
Ей уже сообщили о смерти сына, но глаза матери не увлажнились, она лишь поджала тонкие губы и тихо произнесла:
— На все воля Божья. Я буду молиться за спасение его души. Она обретет покой в раю. Иначе не может быть с защитниками Родины.
Монашка была не в курсе, кем стал ее сын, что это отморозок Клоун, чьи зверства держали в страхе весь город. Она свято верила, что рядовой Андрей Снегирев погиб в бою, когда и пропал без вести или в плену — несломленный, сохранивший веру. И вот только сейчас, спустя столько времени, об этом стало известно. Я надеялся, что никто не расскажет ей правды.
— Андреюшка без отца рос, — рассказывала мать. — Тот очень рано покинул наш бренный мир и переселился в мир иной. Работал раб Божий Алексей в литейном цеху, там здоровье и оставил. Сыночек мой слабеньким был, болезненным. Выходила я его, не хуже других стал, резвый, шебутной… А потом несчастье приключилось. Баловался он с приятелем, бомбу самодельную взрывали. Доигрались. Парнишке хоть бы что, а моему осколком щеку до костей рассекло, мясо кровавыми лохмотьями висело. Зашили, а шрам остался, громадный, страшный. Дети жестокие, лягушонком дразнили. Андреюшка в себе замкнулся, на улицу не выходил, перевела я его на домашнее обучение. Не было у него друзей, одна я — мать-подружка. Подрастал сынок мой, сверстники уж на девочек засматриваются, на дискотеки ходят, а куда ему с таким уродством? Но природа своего требует. Стал он ухаживать за соседской девочкой. Она его сторонилась, а он все караулил ее, выслеживал. Красивая, самовлюбленная была, поклонники вокруг так и вились. Куда уж моему несчастному с ними соревноваться. Застал однажды ее с одним в беседке обнимающимися, губы трясутся, слова вымолвить не может. А те давай потешаться: мол, тебе здесь выгадывать нечего, не твоего поля ягодка. И что-то произошло с моим Андреюшкой, побелел он лицом, страшнее смерти сделался. «Смеетесь? Я что вам, клоун, что ли?!» Бросился на парня, каланчу двухметрового, и откуда в моем только сила взялась, ведь ничем никогда не занимался, да так отметелил, что тот у моего в ногах валялся, прощения просил. Пришел Андреюшка домой какой-то странный, рот еще сильнее кривится, а в глазах радость дикая, первобытная…
Это был первый значительный эпизод в становлении личности будущего отморозка Клоуна. Далее пошло-поехало. Всех кавалеров от соседской девицы отвадил, вылавливал поодиночке, бил сразу. Вот только тело женское завоевать так и не смог. Если раньше она его только избегала, то теперь не на шутку пугалась. Старший брат девицы оказался не лыком шит, в армии отслужил в морской пехоте. Зашел к Снегиреву разобраться. Андрей понял, что такого лося ему голыми руками не одолеть, поэтому без лишних слов схватился за кухонный нож и в парня всадил. Повезло, что не насмерть, уладили все миром, а именно — обменяли свою двухкомнатную квартиру на комнату в коммуналке и разницу, что в деньгах образовалась, пострадавшей стороне выплатили. Та, честь по чести, более претензий не имела. Незадачливый морпех на допросе показал, что сам на нож напоролся. По пьянке.
Андрей Снегирев же в своем поступке не раскаялся, не так пропавшую квартиру жалел, сколько упущенный шанс — наглухо надо было козла «мочить», тело на куски разрезать и по-тихому вывезти, никто бы и не догадался. Ничего, это подлое вымогательство им еще аукнется.
Вскоре призвали его в армию. Уже в военкомате попросился в Чечню. Чувствовал Снегирев, что там от него толк будет, там настоящий враг, а здесь что… мелюзга одна. По телевизору показывали горящие «бэтээры» и обугленные трупы, на родину отправлялись гробы, солдатские матери и выскочки чинуши составляли петиции против войны. Он боялся замирения, не зная, что будет делать, вернувшись домой. Настоящее было здесь, и оно ему нравилось. Вполне законно «колбасить» зверей и получать благодарности от командования.
Письма писать он не любил, давал о себе знать раз в месяц от силы. Потом вовсе замолчал.
Снегиреву вызвали в военкомат, сообщив, что ее сын пропал без вести. Мать ездила в Чечню искать его, видела рефрижераторы, под завязку набитые изуродованными трупами. Уже смирившись с его гибелью, боялась лишь одного: не дай бог попал он в плен к этим нехристям. СМИ смачно распространялись про отрезанные головы и яйца русских солдат. Дни без солнца и ночи слез и отчаяния. Мысли о самоубийстве. Уже написана предсмертная записка, снята люстра. В древнем сундуке — моток прочной бельевой веревки. Откинута крышка, шарит рукой, натыкается на почерневшую от времени дощечку. Грустные проницательные глаза православного святого. И они преследуют ее, и тонкий укол в сердце точно озарение свыше. Ты не должна умирать, это слишком просто. Принять страдание и боль до конца, вобрать в себя их, замаливать свои грехи и грехи сына.
Мать долго крестилась, беззвучно шевеля бескровными губами.
— Когда я смогу забрать тело Андреюшки, чтобы похоронить его по-христиански? — спросила Снегирева.
Ответом ей было тяжелое молчание.
Когда она наконец ушла, поддерживаемая под локоток участливым прокурором, стали рассасываться и остальные. Лишь два заклятых друга — Евгений Галкин и Константин Ремизов — продолжали сидеть друг против друга в опустевшем кабинете.
— Отметим нашу победу, — предложил Костя.
— Воздержусь, — отказался я.
— А я, пожалуй, лупану граммов несколько, — показал голливудские зубы помощник прокурора.
Вновь образовалась симпотная секретутка с подносом, на котором красовались бутылка виски «БлэкДжек», бутылочка содовой и аккуратно порезанный, присыпанный сахарком лимончик. Поставила все на стол, в качестве благодарности получила шлепок по заднице, многообещающе улыбнулась и скрылась в своем предбаннике.
— Снегирев действительно попал в плен, — сказал Ремизов, махнув маленькую рюмочку и надкусив кружок лимона. — Вот только ни башку, ни гениталии ему не отрезали. Его освободили спустя три месяца в результате спецоперации. Для восстановления подорванного здоровья был направлен в госпиталь, откуда благополучно свинтил. Он понимал, что делает. Чуть позже ФСБ добыли материалы, из которых стало ясно, каким образом рядовой Андрей Снегирев сохранил себе жизнь. Расстреливал своих же товарищей. К тому времени ему уже без разницы было, кого гасить. Его, конечно, искали как военного преступника, но никому и в голову не могло прийти, что он и Клоун — одно и то же лицо.
— Но похоронят его как героя войны, — пробормотал я, поднимаясь.
— C’est la vie, — с французским прононсом согласился Костя. — Такова жизнь.
Улыбчивый, с блестящими глазками, он проводил меня до выхода.
— Да, совсем забыл, — заметил как бы между прочим. — Тут мне один следачок плакался, будто ты его выспрашивал про убийство манекенщицы. Что это тебе в голову взбрело? Там же все чисто. Или нет?
— Там все полный ажур, — успокаиваю его я. — М. Федорчук — прекрасный профессионал. А как у нас с Ланенским?
— Дело уже закрыто. Самоубийство.
Виктор Евгеньевич покончил с собой, предварительно заперев дверь снаружи.
— И вообще, Галкин, добрый совет: выброси из головы всю эту возню вокруг «Миллениума», — напутствует меня помощник прокурора. — Все хорошо, что хорошо кончается. Ты честно выполнил работу и по полному праву можешь получить у Друзиной кругленькую сумму. Как собираешься потратить?
— Закажу эксклюзивный гроб, — отвечаю я. — Для настоящего убийцы.
Внезапно взмокшей спиной чувствую его заиндевевший ненавидящий взгляд.
Кульминационный этап расследования
Действо пятнадцатое. Галкин беде внимает и…
Добравшись до своего офиса, я тяжело повалился на раскладушку, ничего не замечая вокруг: ни расстрелянной стены, ни крови, которая обильно полила пол, а подсохнув, превратилась в коричневую корку. Гильзы собрали, приложив к делу как вещественное доказательство, от некогда живых людей остались лишь схематичные меловые силуэты. Я почувствовал, как кто-то мягко и дружелюбно плюхнулся мне на грудь. Тимошечка. Я совсем забыл о его существовании. Где находился этот черно-белый увалень, пока люди, захлебнувшись от ненависти, уничтожали друг друга? Я так и не успел найти ответа на этот вопрос. Стены мгновенно сдвинулись, потолок вплющился в пол, размазав меня в черной беспросветной бездне.
Но не тут-то было. Какой-то предмет пролетел у меня над головой, ударился о стену, с треском лопнул, захлестнув комнату фейерверком огненных брызг. И все, что находилось на пути этой раскаленной лавины, уже полыхало и корчилось в объятиях беспощадных оранжевых языков. Я вынырнул из кошмарного сна, но еще долго продолжал лежать на неудобной раскладушке, разбитый, находящийся в плену недавнего прошлого.
