— А как же твои люди? — поинтересовался Безымянный, с трудом поспевая за стремительно прорезающим людской поток коном. — Наверное, ты должен за ними…
— Да ну их, — досадливо отмахнулся Влад. — Сами доберутся до казарм, не маленькие, не заблудятся. Мне эти дурацкие патрули— уже знаешь, вот где, — кон внезапно остановился и, сморщившись от отвращения, выразительно провел ладонью по горлу. — Каждый день с утра до вечера шататься по улицам, выискивая — не пойми что! «Обеспечение безопасности и законности в условиях, приближенных к боевым», — это теперь так называется. Знал бы, какой придурок в ответе за такой идиотский приказ, — придушил бы сволочугу!
Несколько прохожих, услышав столь резкие слова из уст кона, поспешно отвернулись, дабы скрыть недоумение, промелькнувшее на лицах. Обсуждать, а тем более осуждать указы командующих, — это было не в обычае Конфедерации. Тем более при посторонних!
Миновав несколько кварталов и свернув пару раз на оживленных перекрестках, братья остановились возле неприметного шестиэтажного здания без вывески, оплетенного с фасада лозами дикого винограда, за которыми прятались медленно разрушающиеся под воздействием времени скульптуры. Войдя внутрь и спустившись по изящной металлической лесенке с фигурными перилами, они оказались на первом, полуподвальном этаже, где в просторной зале с драпированными дешевой тканью — безыскусно имитирующей бархат — стенами и располагался кафф. Крохотные столики, рассчитанные самое большее на четверых, размещались — будто кружась в диковинном, хаотичном танце — по всему залу безо всякого порядка. В дальней от входа стене виднелась полуоткрытая дверь, ведущая к хозяйственным помещениям, неподалеку от неё примостился на невысоком помосте старый весь в царапинах, рояль. Посетители в заведении отсутствовали, что было вполне объяснимо: ведь день едва перевалил за середину, и большинство завсегдатаев усердно занималось своими каждодневными трудами. Многолюдье наступит позже, вечером, когда умаявшиеся за день люди соберутся и по многолетней привычке за чашечкой плохо сваренного каффа или кружкой кисловатого белого винца примутся делиться свежими новостями и обсуждать приключившиеся за день события.
Выбрав столик в углу, справа от входа, братья устроились поудобнее на металлических стульях с узкими, высокими спинками и некоторое время провели в молчании, глядя друг другу в глаза — будто бойцы, готовившиеся к трудной схватке.
Первым молчание нарушил конфедерат:
— Вина! — во всю глотку рявкнул Влад возникшему в мгновение ока официанту, хрупкому невысокому юноше с печальными глазами. — Самого лучшего! Кафф лучше не заказывай — дрянь редкостная, — обратился он к Безымянному и, усмехнувшись зардевшемуся от негодования пареньку, добавил: — Вино, впрочем, тоже. Но все ж получше, чем в других местах.
Дождавшись, когда паренек вернется с пузатой бутылью и парой кружек, Влад жестом отослал его прочь и принялся ловко орудовать штопором.
— Ну, рассказывай, — откупорив бутыль и по въевшейся в кожу привычке обнюхав пробку, обратился кон к Безымянному, разливая золотистое вино по кружкам. — Начни…
— Погоди, — перебил его Безымянный, пригубив вина, — расскажи вначале о семье. Как вы? Все ли живы? Как дела дома? Я ведь ни слова не слышал о вас всё это время!
Влад понимающе кивнул.
— Не волнуйся, все целы и невредимы. Дед как всегда трясется над своими виноградниками. Пару лет назад у нас были сильные заморозки, так он чуть не в одежду укутывал свои драгоценные лозы — вот смеху было! Твои родители тоже в порядке, насколько я знаю. По крайней мере, пару месяцев назад так оно и было. Отец теперь преподаёт в Наверенийской академии, так что в замке его редко застанешь, но его, похоже, всё устраивает. Только вот Никлас… он некоторое время назад правил в Занергарде, на должности гроссмейстера, но… — Влад потупился и, помолчав немного, добавил: — Он пьёт. Много. Несколько раз только заступничество старейшин рода уберегало его от «Кары». Думаю, он до сих пор не смирился с твоим изгнанием. Я встречался с ним недавно, как раз перед тем как нас перебросили сюда. Грустное зрелище!.. От него, прежнего, мало что осталось. Почти ничего… Сейчас он служит у Раемма. Мы думали что… сам понимаешь: новое место, легендарный маршал… мы все полагали что это его хоть немного встряхнет, но…
Влад развел руками и грустно покачал головой.
Безымянный с трудом сглотнул внезапно подступивший к горлу комок и одним глотком выпил остававшееся в кружке кисловатое вино. Потянувшись к бутыли, он плеснул добавки, но пить не стал. Отвернувшись, он подняв взгляд к запотевшему окну, с грязными пылевыми разводами на стекле, и спросил севшим от навалившегося чувства вины голосом:
— А Кэт? Как она?
— Ты бы удивился, — немедленно просветлев лицом и озорно усмехнувшись, ответил Влад. — И очень сильно! В ней проснулся нрав Александеров. Конечно, после смерти Андре и твоего изгнания ей пришлось нелегко — она всегда была излишне чувствительной — но она не сломалась. Скорее, закалилась. Взрослея, она всё больше и больше становилась похожа на Никласа, каким тот был раньше: такой же безудержный темперамент, такая же жажда жизни. А когда ей исполнилось двадцать, она вдруг решила, что должна обучаться и стать полноправным конфедератом. Поначалу все посчитали это простой блажью, смеялись, подшучивали, но когда она отправила заявку в патриархат — шутки кончились! Твой отец пытался её образумить, уговаривал, убеждал, грозил — ничего не помогло! Эта девчонка просто как с цепи сорвалась, стала упрямой как мул, в конце концов, он не выдержал и дал согласие. Кэт попала в Фастлийскую академию, знаешь, ту, которая специализируется на выпуске Исцеляющих. Думаю, все в тайне надеялись, что даже если она и выдержит подготовительный курс, то в итоге станет целителем. Как бы не так, она и слышать ничего не желала об исцелении, а вдобавок у неё обнаружился сильно выраженный талант в вязи, так что теперь она на последнем году обучения… как боевой ваятель!
Безымянный не мог найти, что сказать в ответ: новость была поистине удивительной, ведь в его памяти Кэт оставалась тихой, застенчивой девочкой, с огромными серыми глазами, тоненькой и по-мальчишески угловатой, девочкой, вечно старавшейся избегать шумных сборищ и проводившей больше времени с книгами, чем с людьми. Трудно было представить, что этот стыдливый и робкий ребенок превратился в сильную и уверенную в себе молодую женщину, решившуюся в нарушение традиций семьи связать свою жизнь с высоким искусством ваяния Силы. И в обход всех негласных запретов добиться своего.
Нет, в «Каноне Истины» — письменном своде правил и законов Конфедерации, не было никаких ограничений, препятствующих женщинам поступать на действующую службу — во всяком случае, явных. Но в действительности такие стремления… не поощрялись. Отчасти это было вызвано подспудным желанием патриархов избежать повторения — пусть и весьма маловероятного — событий, схожих с мятежом атлантов и появлением Акватикуса. Отчасти — искренним стремлением оградить дочерей Конфедерации от трудностей и треволнений, связанных с боевым обучением. Но самой главной причиной являлось нежелание рисковать своим любимым детищем — матреальной евгенистической программой, даже в мелочах — ведь битвы не различают полов, а потеря даже одной генетической линии в сложной системе МЕП вполне могла обернуться катастрофой и отбросить всю программу на столетия назад. Впрочем, об этом редко говорилось вслух, и немногочисленным представительницам прекрасного пола, решившим несмотря ни на что вступить в ряды боевого союза, не отказывали в открытую, их просто направляли в наиболее безопасные регионы филиалов и устанавливали над ними негласный, но очень жесткий контроль.
— Вот оно, значит, как вышло, — наконец проговорил Безымянный, и в голосе его сквозила неприкрытая горечь, — из нас троих только Кэт удалось стать настоящим Александером. Разве не забавно? После такого поневоле поверишь в предназначение. Из-за ошибки одного дурака столько всего… изменилось.
Он поднял кружку с вином в символическом приветствии и опорожнил одним долгим глотком, даже не почувствовав вкуса.
— Не вини себя, — тихо, но решительно сказал Влад.
— А кого тогда? Судьбу? — бесстрастно поинтересовался его брат.
— Прошлого все равно не изменить, — сурово возразил кон, — и нет никакого смысла наказывать себя за то, чего нельзя исправить.
— А ты изменился, — взглянув на брата по-новому, другими глазами, так, словно перед ним сидел незнакомец, проговорил Безымянный. — Я думал, что уж кто-кто, а ты не сможешь меня…
— Простить? — уточнил Влад. Пристально глядя в глаза брату, он слегка улыбнулся и передернул плечами, словно удивляясь недоумению, промелькнувшему у того на лице. — Я повзрослел — и только. Конечно, я злился на тебя за то, что ты сделал, даже подумывал оставить шрам — помнишь, на щеке? — как «непрощающий зарок». Возможно, я даже ненавидел тебя и уж точно презирал за предательство, за то, как ты обошелся со мной, со всеми нами, за тот «позор», что ты навлек на наш род, но… Знаешь, я ведь бывал в Запределье, кое-что повидал… Никто не заслуживает изгнания в те проклятые земли! Никто! Какими бы ни были преступления, что бы человек ни совершил, это… слишком жестокая кара! А в твоём случае и вовсе не заслуженная!
