Девушка слушала потупившись. Танино внушение сводилось к одному: если Ванда хочет быть полезной общему делу, она должна воспитывать в себе выдержку. Не только вести себя осторожно, избегать опрометчивых, поспешных шагов. Не только не говорить лишнего из опасения, что услышит враг, — не говорить лишнего, чтобы не ранить друга.
— Ты что, плачешь? — Таня растерянно коснулась пальцем мокрой пылающей девушкиной щеки.
— Н-нет. — Ванда торопливо отерла слезы, выпрямилась. — Спасибо. Даю честное комсомольское…
— Верю. Ничего, не стесняйся слез. Это хорошие слезы. И вообще, не отгораживай себя от тех, кто вместе с тобой готов подвергать себя ежеминутному риску. И советоваться тоже не стесняйся.
— А вы… работать со мной будете?
Вместо ответа Таня молча погладила Ванду по руке. Ребенок!..
Всего на два года одна девушка была старше другой. Но годы эти прошли в каком-то ином измерении: прожитое было отмерено не часами, не днями либо месяцами, но событиями, жертвами, испытаниями на величие духа.
Работавшие с Таней понимали, что приказы она получает от кого-то, связанного с Москвой. Это доказывала и ее осведомленность: она всегда могла рассказать о последних сводках Советского Информбюро, обо всем, что касалось положения на фронтах. Она появлялась среди подпольщиков с очередными приказами, которые нужно было неукоснительно выполнить. Вместе с ними разрабатывала план действий. И люди слушали и слушались ее, как старшую, подчиняясь невольно и спокойно ее решимости и тому покоряющему обаянию, которое шло от бережной, нежной ее чуткости к каждому, чья готовность к подвигу уже была подвигом.
Даже мнение свое она высказывала теперь полувопросительно, чтобы не смутить людей, которые были нередко раза в три старше ее:
— Мне кажется, надо сделать так… А по-вашему?
И хотя то, что ей «казалось», было зачастую единственно правильным, людей подбадривало общее участие в решении каждого вопроса…
Ванда прислушалась к советам Тани, стала осторожнее, осмотрительнее.
Детская внешность не вызывала подозрений у самых отъявленных фашистских ищеек. Не до каждого из них доходило, что советские подростки, даже дети, поначалу смертельно напуганные войной, гибелью близких, арестами, начали быстро взрослеть, заполняя редеющие шеренги бойцов за родную землю.
Вскоре Ванда получила от Тани важное задание.
В Минске появились машины гитлеровцев со странными опознавательными знаками, очевидно условными, Ванда должна была расшифровать их.
Судя по всему, фашисты начали маскировать свои подразделения: видно, хотели сбить с толку наших разведчиков.
Ванда за несколько дней все узнала, сообщила, что означают эти черепа, подковы, кинжалы и прочее.
В Белоруссию прибыли новые воинские части из Германии. Ванде удалось точно установить: часть корпуса направлена в сторону Москвы, другая — на Могилевское направление.
Эти сведения вместе с сообщениями других Таниных и Наташиных помощников были переданы Андреем в штаб фронта и в Москву.
В числе этих помощников были и два солдата из вражеского батальона, тяготившиеся своей службой. Имена их в свое время назвали Ковалев и Сумец.
Солдаты не однажды выполняли и Танины поручения, но всякий раз слезно просили помочь им уйти «к своим» — к партизанам. Им обещали, но просили повременить, доказывали солдатам, что тут они нужнее.
Споры эти то и дело повторялись.
— Повремените, ребята. Скоро отправим. Если бы вы знали, как вас партизаны за оружие и за ваши разные новости благодарят, вы бы так не настаивали.
И парни соглашались, хотя все прекрасно видели, с какой неохотой возвращаются они в казармы батальона.
Как-то Ванда передала, что ей необходимо срочно повидаться в Таней. Пришла она возбужденная, взволнованная и с ходу рассказала, что познакомилась с тремя немецкими солдатами. По-немецки Ванда говорила неважно, однако не упустила возможности побеседовать, задать несколько вопросов, как будто совсем незначительных.
— Они — рабочие парни. Войну ненавидят. Настроение у них… ну, хуже некуда. Только и говорят о Сталинграде. Боятся, что их самих постигнет та же участь. А знала бы ты, Танечка, как они клянут своего фюрера! И партизан наших называют народными героями, а не бандитами, как им внушают.
— Часто ты с ними встречалась?
— Уже раза три. Я и про знаки кое-что от них узнала.
— Сможешь повидать еще разок?
— Они сами просили меня прийти в субботу к Дому офицеров.
В субботу, к концу дня, Таня сидела на скамье в саду возле Дома офицеров. На коленях у нее лежала раскрытая книга. Она, казалось, полностью была погружена в чтение.
На аллее показалась Ванда. С нею шли три парня в военной форме, три обыкновенных германских солдата. Они оживленно беседовали с хорошенькой, принарядившейся девушкой, объяснявшейся с помощью жестов и несложных фраз.
Солдаты поправляли ее произношение, пытались произносить русские фразы.
Ванда опустилась на скамью, стоявшую возле Таниной. Солдаты бухнулись рядом — каждый старался занять местечко поближе к Ванде. А Таня продолжала читать, даже не подняв головы. Был уговор — они с Вандой не покажут виду, что знакомы.
В саду было малолюдно, как обычно в это время года, когда зима еще не совсем отступила, а весна еще не набрала силы. Тусклое солнце опускалось к горизонту, цепляясь за голые, беспомощно раскинутые ветки деревьев.
Но было еще светло, и Таня продолжала читать. А Ванда, продолжая разговор с солдатами, весело задавала вопросы, заранее составленные Таней. Ответы солдат — говорили они торопливо, отталкивая и перебивая друг друга, — были ей не слишком-то понятны, зато каждое произнесенное солдатами слово отлично понимала Таня…
Назавтра девушки снова встретились.
— Знаешь, твои солдаты мне понравились. Похоже, искренние парни. Но в душу не влезешь. Как-никак прошли гитлерюгендовскую школу. Ты за ними еще понаблюдай при встречах, — говорила Таня, — а я кое с кем посоветуюсь. Решим вместе, как с ними быть…
Время во многом изменило Таню, расширился круг ее знакомств. Но так же, как и в первые месяцы, она то и дело отправлялась в Бобры — пешком либо на попутной подводе, виделась с Андреем, переправляла из Минска на лошаденках оружие, лекарства, одежду и сахар для партизан.
Рабочие с хлебозавода доставали сахар для больных и раненых. И, надо сказать, доставали немало! Ведь там приходилось печь разные сдобные булочки для немецких офицеров.
— Сахару много дают — стараются, видно, подсластить им жизнь на нашей земле, — сердито говорили рабочие. — Не-ет, сахаром тут не поможешь, поэтому пусть уж с нашими поделятся.
Однажды они вручили Татьяне целый мешок сахару — почти пудовый. Откуда? Оказывается, приятели давно заметили, что работавший вместе с ними один осведомитель гестапо постоянно ворует сахар. Тогда в порядке якобы дружеской услуги они шепнули тому, что о нем справлялись недавно полицаи. Пожалуй, вот-вот его накроют, если он что-нибудь вынесет краденое. И насмерть перепуганный малый отдал мешок припрятанного дома ворованного сахару, просил отдать полицаям, чтоб впредь не мешали ему. Видать, не слишком надеялся он на своих хозяев.
После исчезновения Марии-маленькой трудно стало с медикаментами. Однако Тане с Наташей удалось завести «своих» фармацевтов во многих минских аптеках. В назначенное время кого-нибудь посылали за нужными лекарствами — списки были оставлены заранее — потом переправляли все это в партизанский край. Случалось и Ванде выпрашивать у знакомых немецких солдат лекарства якобы для больных родственников.
Однажды немецкие солдаты рассказали Ванде, что с ней очень хочет познакомиться их товарищ. Как услышал о ней, так не дает им покоя: все просит представить его.
— Вы разрешите познакомить его с вами?
Ванде ничего не оставалось, как согласиться. И они пришли вчетвером.
— Какое впечатление производит четвертый немец? — поинтересовалась Таня.
— Ничего, симпатичный.
— И фюрера так же клянет?
— Да…
— Напрасно они рассказали ему о тебе. Но это не твоя вина: ты же не могла запретить этого. Ты ведь у нас такая славненькая… Но лишние разговоры ни к чему, тем более о таких вещах.
— Ты бы, Таня, сама с ним познакомилась.
— Что ты, милая! Мне показываться надо пореже. А вот ты непременно узнай фамилию четвертого, да поскорее.
…У гитлеровцев дела на фронте были плохи. Четверо немцев настойчиво просили переправить их к партизанам. Фамилия, которую узнала Ванда, ничего не могла поведать Тане. Солдат как солдат, не замечен ни в плохом, ни в хорошем — только это и сумела узнать Таня.
Было решено помочь солдатам: не они первые, не они последние уходили к партизанам.
Выехать с ними предстояло Ванде.
