«Когда бы знать наверняка…»
Когда бы знать наверняка,что это было в самом деле —там голубые облакавесь день над крышами летели,под вечер выпивши слегка,всю ночь соседи что-то пели.
Отец с работы приходили говорил во рту с таблеткой,ходил по улице дебил,как Иисус, с бородкой редкой.Украв, я в тире просадилтрояк, стрельбой занявшись меткой.
Все это было так давно,что складываются деталив иное целое одно,как будто в страшном кинозалеполнометражное киноза три минуты показали.
В спецшколу будем отдаватьего, пусть учится в спецшколе!Отец молчит, и плачет мать,а я с друзьями и на волержу, научая слову «блядь»дебила Николая, Колю.
1997
«Вот дворик крохотный в провинции печальной…»
Вот дворик крохотный в провинции печальной,где возмужали мы с тобою, тень моя,откуда съехали — ты помнишь день прощальный? —я вспоминал его, дыханье затая.
Мир не меняется — о тень — тут все как было:дома хрущевские, большие тополя,пушинки кружатся — коль вам уже хватило,пусть будет пухом вам огромная земля.
Под этим тополем я целовал ладони,да, не красавице, но из последних сил,летело белое на темно-синем фонепо небу облако, а я ее любил.
Мир не меняется, а нам какое дело,что не меняется, что жив еще сосед,ведь я любил ее, а облако летело,но нету облака — и мне спасенья нет.
1997
«Вот в этом доме Пушкин пил…»
Вот в этом доме Пушкин пилс гусарами. Я полюбилза то его как человека.…Мы поворачиваем — иреалии иного века:автомобили и огни.
Как хорошо в июне тут,когда, нам кажется, плывутмосты, дворцы, кварталы, зданья,и этот конь, и эти львы,полны свеченья и сиянья,по волнам пасмурной Невы.А с ними мы плывем куда —то, уплываем навсегда,и тени наши покидаютнас и, коснувшись наших рук,как бы взлетают. Да, рыдают.Но се поэзия, мой друг.
Иное дело тут зимой:купить вина, пойти домой,и только снег летит на камни,и гибнут ангелы, трубя.Дай хоть обнять двуми рукамина фоне вечности тебя.
1997
В гостях
— Вот «Опыты», вот «Сумерки», а вот«Трилистник». — Достаетиз шкафа книги. «Сумерки», конечно,нам интересны более других.— Стихи — архаика. И скоро ихне будет. — Это бессердечно.
И хочется спросить: а какже мы? Он понимает — не дурак,но, вероятно, врать не хочет — кроткона нас с товарищем глядити, улыбаясь, говорит:— Останьтесь, у меня есть водка.
1997
«…А была надежда на гениальность. Была…»
…А была надежда на гениальность. Былада сплыла надежда на гениальность.
— Нет трагедии необходимой, милатебе жизнь. А поэзия — это случайность,а не неизбежность.
— Но в этом как рази трагедия, злость золотая и нежность.Потому что не вечность, а миг только, час.
Да, надежда, трагедия, неизбежность.
1997
Философская лирика
Прошла гроза, пятьсот тонов закатаразлиты в небе: желтый, темно-синий.Конечно, ты ни в чем не виновата,в судьбе, как в небе, нету четких линий.
Так вот на этом темно-синем фоне,до смерти желтом, розовом, багровом,дай хоть последний раз твои ладонивозьму в свои и не обмолвлюсь словом.
Дай хоть последний раз коснусь губамищек, глаз, какие глупости, прости жеи помни: за домами-облакамиживет поэт и критик Борька Рыжий.
Живет худой, обросший, одинокий,изрядно пьющий водку, неустаннотвердящий: друг мой нежный, друг жестокий(заламывая руки), где ты, Анна?
1997
«Эмалированное судно…»
Эмалированное судно,окошко, тумбочка, кровать,жить тяжело и неуютно,зато уютно умирать.Лежу и думаю: едва ливот этой белой простынейтого вчера не укрывали,кто нынче вышел в мир иной.И тихо капает из крана.И жизнь, растрепана, как блядь,выходит как бы из туманаи видит: тумбочка, кровать…И я пытаюсь приподняться,хочу в глаза ей поглядеть.Взглянуть в глаза и — разрыдатьсяи никогда не умереть.
1997
«Был городок предельно мал…»
Был городок предельно мал,проспект был листьями застелен.Какой-то Пушкин или Ленинна фоне осени стоялсовсем один, как гость случайный,задумчивый, но не печальный.
…Как однотипны городагорнорабочего Урала.Двух слов, наверно, не сказала,и мы расстались навсегда,и я уехал одинокий,ожесточенный, не жестокий.
В таком же городе другом,где тоже Пушкин или Ленинисписан матом, и забелентот мат белилами потом,проездом был я две недели,один, как призрак, жил без цели.
Как будто раздвоился мири расстоянье беспредельномеж нами, словно параллельномы существуем: щелок, дыр,лазеек нет, есть только осень,чей взор безумен и несносен.
Вот та же улица, вот домдо неприличия похожий,и у прохожих те же рожи —в таком же городе другом —я не заплачу, но замечу,что никогда тебя не встречу.
1997
«Когда вонзают иглы в руки…»
Когда вонзают иглы в рукии жизнь чужда и хороша —быть может, это час разлуки,не покидай меня, душа.
Сестрица Лена, ангел Оля[54],не уходите никуда —очистив кровь от алкоголя,кровь станет чистой навсегда.
Кровь станет чистой, будет красной,я сочиню стихи о том,как славно жить в стране прекраснойи улыбаться красным ртом.
Но краток миг очарованьяи, поутру, открыв глаза,иду — сентябрь, кварталы, зданья.И, проклиная небеса,
идут рассерженные люди,несут по облаку в глазах,и улыбаясь, смотрит Рудии держит агнца на руках.
1997
«Пока я спал, повсюду выпал снег…»
Пока я спал, повсюду выпал снег —он падал с неба, белый, синеватый,и даже вышел грозный человекс огромной самодельною лопатойи разбудил меня. А снег меняне разбудил, он очень тихо падал.Проснулся я посередине дня,и за стеной ребенок тихо плакал.Давным-давно я вышел в снегопадбез шапки и пальто, до остановкибежал бегом и был до смерти радподруге милой в заячьей обновке —мы шли ко мне, повсюду снег лежал,и двор был пуст, вдвоем на целом светемы были с ней, и я поцеловалее тогда, взволнованные дети,мы озирались, я тайком, онаоткрыто. Где теперь мои печали,мои тревоги? Стоя у окна,я слышу плач и вижу снег. Едва литеперь бы побежал, не столь горяч.(Снег синеват, что простыни от прачек.)Скреби лопатой, человече, плачьмой мальчик или девочка, мой мальчик.
1997
«Там вечером Есенина читали…»
