Повернувшись, Кос остолбенел: в проломе печи стояла Маруся с кляпом во рту и скрученными руками, а рослый эсэсовский офицер, упирался штыком ей в шею — кожа слегка вдавливалась под острием.
— Ваша девушка... Смерть или жизнь. — Тот второй, что направлял на него пистолет с расстояния двух шагов, медленно подбирал слова. — Труп или живой, — пытался объяснить он на ломаном русском языке, жестами показывая, что хочет переодеться.
Янек утвердительно кивнул головой, а тот, растопырив пальцы руки, продолжал объяснять:
— Пять костюмов... гражданских, не военных. У тебя десять минут. — Он снова показал на пальцах, что речь идет о пяти костюмах и десяти минутах. — Или... — Эсэсовец, стоявший возле Маруси, отвел штык и изобразил выпад. — Ясно?
Кос вторично кивнул и по разрешающему жесту немца бросился бежать в ту сторону, где к склону ближе всего подступали дома городка.
Он бежал. Голова, ноги, руки, все тело были будто налиты страхом. Кусты, трава и приближавшиеся дома виделись ему сквозь липкую серую мглу, пронизанную блеском штыка, приставленного к Марусиной шее.
Янек не заметил и даже потом, значительно позже, не мог вспомнить, в какой дом он забежал, из какого шкафа не то сундука вынул пять мужских костюмов. Опомнился он только на обратном пути, споткнувшись о труп солдата, которого догнала на окраине города какая-то шальная очередь. Убитый лежал навзничь, распластав руки, а рядом валялись в траве выпавшие из сумки яйцеобразные гранаты в крокодиловых оболочках. Кос машинально отметил, что взрыватели в них вставлены, и тут же вспомнил, что каждая из них дает свыше ста осколков с радиусом убойной силы в пятьдесят метров.
Задержавшись всего на долю секунды, он продолжал бежать дальше. Подъем становился все круче, затрудняя бег. По лицу текли крупные капли пота, заливали глаза, мешали смотреть. Груда одежды, переброшенная через левую руку, становилась все тяжелее. Основания трубы не было еще видно за скатом, когда он, боясь опоздать, стал кричать:
— Алло! Алло! — Он жадно хватал воздух и, когда был уже совсем близко, спросил: — Кому отдать костюмы?
— Мне, — ответил эсэсовец в рубашке и черных брюках галифе, выходя ему навстречу с автоматом в руках. — Ты говоришь по-немецки? — заметил он с удовольствием и протянул руку, чтобы забрать одежду.
Кос отступил на шаг назад.
— Где девушка?
Со стороны города звучным одиночным ударом отозвались часы, возвещая половину какого-то часа. Немец секунду прислушивался, не ударят ли еще раз, а потом поднял дуло автомата и, переменив тон, гаркнул:
— Твоя девушка, ты, идиот... — Он схватил левой рукой пиджаки и брюки, а выражение его лица не сулило ничего доброго.
Поняв, что рассчитывать на эсэсовское слово не приходится, Янек одним движением швырнул одежду на ствол автомата. Приглушенная очередь разорвала воздух. Кос вырвал чеку из зажатой в руке гранаты, схватил немца за горло и подсунул ему под самый нос рубчатый корпус.
— Моя девушка или...
Немец высвободил уже автомат из-под одежды, но при виде гранаты опустил оружие.
В этот момент внутри печи рухнул штабель кирпичей, сквозь отверстие в стене вырвался клуб рыжей пыли и раздались испуганные крики. Словно из катапульты, оттуда выскочили два эсэсовца, сделал сальто в воздухе третий, свалился на землю четвертый — их гнал Шарик.
Вдруг из темного жерла печи вышли Густлик и Томаш, засучивая рукава и оглядывая кулаки.
— Четверо были внутри, а этот пятый, — пересчитал Елень. — Ты зачем им одежду нес?
— Они грозились убить Марусю. — Кос показал глазами на Григория, выводившего под руку девушку из кирпичной печи, и, виновато улыбнувшись, добавил: — Постойте, а то я держу в руке гранату без чеки, у меня уже пальцы одеревенели.
Янек подбежал к трубе, в отверстие, пробитое снарядом в метре от земли, швырнул стальное яйцо и отпрыгнул в сторону.
Раздался приглушенный взрыв, в воздухе просвистело несколько осколков, наружу вырвался клуб сажи, и вдруг откуда-то снизу донесся стон, а потом слабый призыв:
— Люди! Помогите!
— Черт, — встревоженно выругался Густлик и первым бросился в траншею, ведущую под трубу.
— Томаш, посторожи этих живодеров, — сказал Янек.
Схватив автомат, он бросился за Еленем.
— Огонек, что с тобой? — допытывался Григорий, глядя на побледневшее лицо девушки.
— Милая ты моя! — испуганно воскликнул Томаш.
— Ранили. В последний момент ткнул меня штыком. — Маруся кончиками пальцев коснулась липкого пятна, проступившего на левом рукаве гимнастерки. — Ну ничего, это легко, до свадьбы заживет.
Тем временем Густлик на руках вынес из-под трубы очень исхудавшего человека с бритой головой. Нетрудно было догадаться, что это тот пленный, о котором упоминал Кугель. В окровавленной на груди рубашке, в изорван-пых штанах, из которых торчали тонкие, как палки, ноги в едва державшихся деревянных башмаках, беглец выглядел ужасно. Только темные, прищуренные от света глаза на его мертвенно бледном лице свидетельствовали, что он еще жив.
— Огонек, бинты! — закричал Янек, не зная еще, что девушка тоже ранена. — Черт побери, осколком от моей гранаты...
Шарик шел рядом. Немец с ужасом следил за каждым движением пса и пытался защититься от него бессильно свисавшей рукой.
Кузов санитарной машины, медленно пробиравшейся в гору навстречу движению по главной улице Ритцена, был забит до отказа. Раненые лежали на носилках, подвешенных друг над другом по три с каждой стороны. Сзади у дверцы, одна половина которой была оторвана снарядом, сидел со спущенными ногами Юзек Шавелло и перебранивался с Константином, лежавшим на нижних нарах и тянувшим махорку из огромной козьей ножки.
В боковой улочке Константин заметил группу танкистов, он разогнал рукой густое облако махорочного дыма, разглядел Томаша и Марусю, а за ними пленных, которые несли еще кого-то на плащ-палатке.
— Стой, стой! — закричал он и, схватив с пола палку, служившую ему костылем, забарабанил по кабине.
В прямоугольнике окошка, давно уже лишенного стекла, показалось лицо перепуганного фельдшера.
— Налет? — Резкая морщина пролегла у него между бровями.
— Нет, раненого еще возьмем, — объяснил сержант и добавил, обращаясь к брату: — Подвинься, освободи место.
Заметив, что санитарная машина притормозила, танкисты ускорили шаг. Кос подбежал к машине и, приветственно махнув рукой Шавелло, заглянул в кабину.
— Гражданин хорунжий, сержант Ян Кос, разрешите обратиться?
— Станислав Зубрык, — протягивая руку через открытое окно, совсем по-граждански представился тот. — Из Минска-Мазовецкого.
— Возьмите двоих раненых.
— Разве это можно? Меня, брат, три недели как призвали, я фельдшер, но сам еще не знаю, что можно, а чего нельзя. А гут еще стреляют со всех сторон...
— Что мы, на потолок их положим? — пробурчал шофер.
— Что вы! — возмутился сержант Шавелло. — Мы сейчас подвинемся, места всем хватит. — Он сполз на пол и охнул от боли. — Пуля-дура ногу зацепила.
Густлик и Томаш осторожно сняли раненого с плащ-палатки и под угрюмыми взглядами эсэсовцев уложили его на освободившиеся носилки.
— Ну и худющий! — поразился Шавелло. — Ротный повар у вас наверняка сволочь, — вступил он в беседу с новичком.
— Он не понимает, — пояснил Кос. — Немец.
— Выматывайтесь с ним. Холера! Своим места не хватает, — разозлился шофер и, выпрыгнув из кабины, подошел с автоматом в руках.
— Спокойно. — Кос положил руку на кобуру. — Хорунжий разрешил.
— Конечно, если поместится, — заглянув в кузов через окошечко, сказал фельдшер.
— Что же это такое, чтобы я немцу место уступал? — скорее удивился, чем разгневался сержант.
— Пан Шавелло, — вмешался Томаш, — этого немца гестапо в лагерь загнало. Он честный человек.
— Ребята, я не поеду, останусь с вами, — просила Маруся тихим голосом. — Зачем в госпиталь?
— Черт его знает, что это был за штык, — убеждал ее Янек. — Там тебе сделают укол, продезинфицируют... А заодно последи, чтобы и немца подлечили как следует.
Она сама понимала, что Кос прав, и кивнула головой в знак согласия, но тут же упрямо добавила:
— Забирай свое кольцо, раз ты такой!
— Ну и заберу, — улыбнулся Кос, помогая ей залезть в машину. — Только возвращайся за ним поскорей.
Шарик, предчувствуя разлуку, громко заскулил и, опершись лапами о машину, норовил лизнуть девушку, гладившую его по голове.
— С тобой я ничего не боюсь, а одна...
— Вот видишь. — Янек погладил ее по лицу. — В госпитале напиши рапорт и пришли.
— Разве же ты одна, голубка? Мы ведь с тобой, — басовито успокаивал ее Константин.
Томаш извлекал из своих необъятных карманов какие-то консервы и совал их в руки старику.
— Пан Шавелло, присмотрите там за ней, не оставляйте ее одну.
