Тем временем генерал остро отточенным карандашом загнул на север конец самой длинной черной стрелки на карте и обратился к офицеру:
— Все, Козуб, остается как и прежде. С той только разницей, что не мост, а люди. Пройдешь на десять километров дальше и без шума форсируешь канал.
— Ясно, гражданин генерал.
— Просочиться, овладеть, удерживать до подхода главных сил, — твердым, решительным голосом отдавал приказ командир. — Для выполнения задачи выделяю развед-отряд в составе мотоциклетного взвода под командованием Магнето, два тяжелых танка поручника Козуба и экипаж «Рыжего».
— В качестве... — Саакашвили запнулся, с трудом проглотил слюну. — В качестве десанта? — выдавил он из себя.
— Да, я же еще не сказал. — Генерал хлопнул себя по нагрудному карману, вынул конверт и протянул его Косу. — Тебе письмо. Отец был на том берегу, но вас уже не застал. Оставил шкатулку от земляков, а сам отправился в Щецин.
— Что оставил? — удивился Кос, застыв с ножом в руке, которым собирался вскрыть конверт.
— Шкатулку, — повторил генерал, рассмеявшись. — Вы же помните, как во время гулянья в Гданьске начали собирать деньги на танк. Это когда еще Франек Вихура и Григорий Саакашвили влюбились в двух хорошеньких сестричек-близнецов. Они и фотографии с твоим отцом прислали. — Генерал шарил в своей полевой сумке.
— Новый? Наш? Где? — как скорострельная пушка, Григорий выпаливал свои вопросы, еще не веря, но уже млея от радости.
— Во дворе, — ответил генерал с деланным безразличием. — Я думал, вы слышали, когда мы подъехали.
Саакашвили бросился к окну, а за ним и весь экипаж. Возле дома стоял танк, новенький, прямо с завода, даже краска, цвета весенней листвы, нигде не была поцарапана. На борту белела надпись — «Рыжий», и не хватало только отпечатков рук. В открытый люк механика высовывался Вихура и, задрав вверх голову, кричал:
— Привет, братцы! — Он хотел помахать им рукой и, по обыкновению, стукнулся головой о длинный ствол мощной пушки.
Первым из застывшего у окна экипажа пришел в себя Саакашвили, он метнулся к двери и, не заметив Лидки, хотя едва не сбил ее с ног, исчез, словно его сдуло ветром.
За ним, отдав на бегу честь генералу, затопал Елень и, пробегая мимо, потрепал по волосам девушку. Томаш сунул в карман консервы, схватил из угла вещмешок, а с карты ротмистровскую фуражку; поскольку обе руки у него были заняты, виновато улыбнулся в сторону высокого начальства, расшаркался, поклонившись телеграфистке, и поскакал вниз по лестнице.
Боевая задача была поставлена, официальная часть визита генерала завершена, и Лидка, слегка поправив волосы, подошла к Косу, все еще стоявшему у окна с письмом в руке, которого он так и не успел прочитать.
— Здравствуй, Янек, — протянула она руку. — Я очень беспокоилась. Радиограммы такие поступали...
— Привет. Как видишь, все целы, — ответил он с улыбкой и, обращаясь к генералу, спросил: — А откуда надпись на броне?
— Вихура рисовал, я разрешил. Я вижу, ты что-то не очень рад.
В один миг слетела сдержанность. Янек сунул письмо в карман, извиняющимся движением коснулся руки девушки и прямо с места, почти без разбега, прыгнул в окно на броню башни.
Шарик, не отходивший до этого от своего хозяина, выглянул в окно, заскулил, но, видимо поняв, что этот путь не для него, с лаем помчался к лестнице.
Подхорунжий Лажевский, разглядывавший уже несколько минут Лидку, расправляя под ремнем гимнастерку, тоже перегнулся через подоконник, словно намеревался выпрыгнуть.
— Ура! — гремели внизу ликующие крики экипажа.
— А вы, девушка, почему не радуетесь вместе с ними? — подступился Даниель. — Вам так идет улыбка.
— Радуюсь, — проглотила она слезы в голосе. — Даже очень.
— Готов три танка подбить за такую улыбку.
— Пусть гражданин подхорунжий до осенних холодов подождет, сейчас слишком жарко, — фыркнула она на него, как кошка.
— Ура! — орал басом Густлик, а Томаш пронзительно свистел в два пальца.
— Ну прямо как дети, — неодобрительно произнес по-ручник Козуб.
— Точно, — поддержал его генерал.
— А если подведут?
— Нет, Испанец, не подведут. Лучших разведчиков среди танкистов днем с огнем во всей Польше не найдешь, — произнес генерал.
Внизу, во дворе, зарокотал двигатель — и гул пятисот лошадиных сил заглушил все остальные звуки.
Начало наступления возвещают артиллеристы. Из орудийных, гаубичных и минометных стволов, с направляющих ракетных установок выбрасываются на позиции противника десятки, сотни и тысячи тонн начиненного тротилом металла. На глубине почти двадцати километров от линии фронта они распахивают окопы, разрушают укрепления, уничтожают огневые позиции. Авиация наносит удары еще глубже по узлам автомобильных и железных дорог, разрушает мосты, рассеивает скрытые группировки резервов, охотится за штабами.
Однако, каким бы сильным, продолжительным и страшным ни был этот огненный ураган, когда пойдет в атаку пехота, оживут здесь и там молчавшие до того бетонные доты, отзовутся необнаруженные батареи, из засыпанных укрытий выползут автоматчики. Пехотинец должен эти позиции уничтожить и захватить, доставая гранатой и автоматной очередью туда, куда не попал артиллерийский снаряд или бомба. При поддержке артиллерии, в сопровождении минометов, противотанковых пушек и танков непосредственной поддержки солдат уничтожает точки сопротивления, отражает неожиданные контратаки и в сотнях схваток расчленяет оборонительные линии, которые еще сохранили живучесть и способность к сопротивлению.
Командиры напряженно следят за этим этапом боя, зная, что приближается минута, когда под очередным ударом, равным по силе ста предыдущим, лопнет какая-то главная артерия, сдаст психологическая выдержка обороняющихся. Этой минуты нельзя упустить. Именно в этот момент, не раньше и не позже, следует с максимальной энергией и мощью нанести удар, который превратит отступление противника в бегство, а наше наступление — в преследование.
В такие моменты командующие фронтами вводят в бой танковые армии, а командующие общевойсковыми армиями — свои танковые бригады, механизированные танковые дивизии и усиленные полки; и тогда, в грохоте брони и гуле сотен тысяч механизированных лошадиных сил, выступают ударные войска. Они сметают остатки обороны и мчат вперед во всю силу моторов: захватывают дороги и мосты, молниеносными рейдами овладевают узлами коммуникаций, форсируют водные преграды, взламывают оборонительные линии в глубине, прежде чем противник успеет занять их своими войсками. Танковое преследование для командиров — примерно то же, что сбор урожая для крестьянина: в течение нескольких часов и дней оно приносит плоды, которые взращивались месяцами тяжкой подготовки. И ничего удивительного, что генералы выводят полки, укрытые сталью, на передовую линию и вводят их в бой лично, как некогда в прошлом воевода вводил свои отборные резервные дружины...
В нескольких километрах западнее Ритцена, там, где асфальтовое шоссе, выпутавшись из леса, взбегает на возвышенность, в глубоком эскарпе у самого горизонта укрылся бронетранспортер. Над ним сквозь маскировочную сетку поблескивала антенна радиостанции, рядом стоял генерал, глядя в бинокль. По мере того как по шоссе подтягивались все новые батальоны, танки, противотанковые орудия, пехота на бронетранспортерах и автомашинах, он разворачивал их либо влево, либо вправо и бросал в бой, через высоту, в сторону перекрестка дорог, над которым стлался дым пожаров и взлетали столбы разрывов.
Дивизион полевой артиллерии въехал на высоту и развернулся на обратном ее скате. Отцепленные грузовики вернулись в укрытие. Правофланговый расчет начал пристрелку, а минутой позже уже гремели залпы всех двенадцати стволов.
К помощи радио генерал старался не прибегать. Не в его обыкновении было подгонять своих подчиненных и мешать им в пылу боя. Он только прислушивался к обрывкам хриплых команд, несшихся из громкоговорителя установленной на бронетранспортере радиостанции, и наблюдал. Два первых столба дыма на поле были черными — это противник подбил из укрытия наши атакующие машины. Но вот теперь выросли три, нет, уже четыре светлых шлейфа над горящими машинами немцев, заправленными бензином. Еще минута — и вал разрывов перескочил на перекресток дорог. Быстрее поползли вперед наши танки и бронетранспортеры. Значит, все-таки сбили и пошли вперед...
Генерал повернулся, посмотрел на шоссе за собой, а потом, отнимая бинокль от глаз, спросил, обращаясь в сторону транспортера:
— С Испанцем связь есть?
— Так точно, — ответила Лидка и подала через борт транспортера трубку радиотелефона.
— Испанец, тебя вижу. Поворачивай на запад — два километра впереди свободны, а дальше действуй по обстановке.
