Офицер, к удивлению и радости Керлинга, не заставил себя долго уговаривать. Он сказал, что ему понятно чувство и страсть коллекционера, и сразу согласился.
Вечером того же дня Керлинг привез лейтенанта сюда, в свой загородный дом, и показал коллекцию. И только теперь Керлингу становится досадно, что выбор офицера сразу пал на клинок, купленный у Исмаили. Неужели и он знал что-то о клинке? Быть не может. Наруз Ахмед заверил, что в тайну посвящены только двое… Хотя…
Честно говоря, Керлингу жаль было расставаться с клинком. Он был хорош, но коль скоро он без оговорок предоставил лейтенанту полный выбор, бить отбой было поздно.
Но как же фамилия этого переводчика? Вот это Керлинг забыл. А знал, знал и долго помнил.
Вторично с этим офицером Керлинг встретился в помещении редакции одной из тегеранских газет. Это было несколько дней спустя после приема. Лейтенант был очень приветлив, сам заговорил и кстати поинтересовался, где Керлинг достал клинок. Керлинг удовлетворил его любопытство, сказав, что купил клинок у антиквара Исмаили. Потом Керлинг в свою очередь спросил молодого переводчика, откуда он взял клыч. Лейтенант рассмеялся и объяснил, что клыч попал к нему за какие-нибудь полчаса до их знакомства, и он даже не успел хорошенько рассмотреть его. Клыч преподнес ему в качестве подарка старый таджик-ошханщик, живущий в Тегеране. Лейтенант назвал фамилию этого таджика, но и она вылетела из головы Керлинга.
Черт побери, как все нелепо получилось!…
И теперь клинок, конечно, в Советском Союзе. Но что же предпринять?
Керлинг подошел вновь к тахте, снял любимый клыч, обнажил его, внимательно осмотрел в который раз и, водворив на место, подумал: прогадал он или выиграл, поменяв клинок на клыч? С точки зрения коллекционера, возможно, и не прогадал, но если действительно… Нет, нет, надо что-то предпринять. Так оставлять дело нельзя.
Керлинг подошел к столу, сел в кресло, погладил дремавшего дога и погрузился в раздумье.
Минуту спустя он быстро поднялся и звонком вызвал Гуссейна.
— Я поеду в город, — сказал он. — Запри все двери. Как бы снова кто не пожаловал к нам в гости.
7
Прошло два дня.
В маленьком, точно чайное блюдце, дворике, окруженном глинобитной стеной, на пороге дома на корточках сидел Ахун Иргашев и жевал горький нас. Сын хозяина носил из арыка воду и поливал единственную грядку с зеленым луком. Ахун наблюдал за ним, а сам думал о том, что пора уже проведать Наруза Ахмеда и расспросить, что слышно о клинке. Почему Наруз так долго не показывается? Или ничего не вышло? Найти следы клинка, действительно, не так-то просто. Наруз даже не помнит, кому его продал! Ах, какой же он глупый, пустой человек! Нет, надо сходить к нему завтра же утром и обо всем узнать. Обязательно.
Во двор вошел почтенного вида незнакомец.
— Мир дому этому… Салям алейкум… Не вы ли табиб Ахун Иргашев? спросил он.
— Алейкум салям… Если вы ищете табиба, почтенный человек, так это я. Но если вы ищете Ахуна, так это тоже я, — пошутил старик.
Но незнакомец не поддержал шутки и довольно невежливо сразу приступил к делу.
— Вы понадобились знатному человеку в городе.
— Сейчас нужен? — удивился Ахун.
— Да.
— А что с ним, с господином, что у него болит?
— Об этом он сам вам скажет.
— Но табиб должен знать, уважаемый, чем страдает больной, ибо есть разные травы от разных болезней. Значит… — начал было Ахун.
— Значит, вставайте и поедем! Он ждет вас, — перебил его посланец.
Вызовы к больным не являлись неожиданностью для известного на базаре табиба. Редко проходил день, чтобы за Ахуном не присылали. Но к услугам его обычно прибегала беднота. А тут он вдруг понадобился человеку богатому и, более того, знатному! Странно… А вдруг туда приглашен и доктор? Он не любил встречаться с докторами…
Кряхтя, Ахун встал, распрямил согбенный годами стан, вошел в дом и вскоре вернулся с небольшим узелком в руке. В узелке лежали его чудодейственные травы.
Посланец провел старика до перекрестка, где их ожидала большая отливающая лаком автомашина, усадил на заднее сиденье и сам сел за руль
Машина плавно тронулась и стала набирать все большую скорость.
Сердце старого Ахуна замерло: впервые за свою восьмидесятилетнюю жизнь он ехал в автомобиле.
У богатого особняка на улице Лалезар машина остановилась, шофер отворил дверцу и пригласил табиба следовать за собой.
По обычаям Ирана, гость, входя в чужой дом, редко снимает головной убор, но обувь обязательно снимет. Ахун замешкался в холле, стаскивая с ног потрепанные порыжевшие башмаки, и в гостиную вступил босой.
Тут его встретил Керлинг. Он знал не хуже самих иранцев, как принимать уважаемых гостей. Стол был уже накрыт: на нем стояли чайник, пиалы, вазочки с халвой, бананами, мандаринами, орехами, кишмишом.
— Простите, ата, что я нарушил ваш покой, — сказал Керлинг, с улыбкой подавая гостю руку. — И не сочтите меня за больного. Хотя я уже немало прожил на свете, но, хвала создателю, ни на какие недуги не жалуюсь. Прошу садиться, — и он подвел гостя к столу.
Ахун присел на краешек низенькой резной табуретки, растерянно обвел глазами светлую комнату с большими окнами и высоким потолком и остановил взгляд на хозяине. Он хотел спросить, зачем понадобился этому здоровому европейцу, но не решился.
Керлинг не без опаски посматривал на смущенного гостя, казалось, что старик готов вот-вот развалиться, так он был стар и немощен.
— Угощайтесь, отец, — предложил Керлинг и наполнил пиалу гостя горячим и крепким чаем.
Ахун с угрюмым недоверием посмотрел на хозяина, но от чая не отказался. Это было бы нарушением всех правил приличия.
Керлинг не заговорил с гостем о деле до той поры, пока тот не опорожнил три пиалы чая и не отведал халвы и фруктов. Лишь после этого он спросил гостя, придвигая к нему коробку сигар:
— Курите?
Ахун отрицательно покачал головой.
Угощение и внимание хозяина пришлись ему по душе, но тем не менее беспокоила неизвестность. Он никак не мог найти ответ на вопрос, зачем его пригласили сюда, что нужно этому знатному иностранцу.
Керлинг погрузился в кресло и обратился к гостю:
— Я слышал о вас. Знаю, что вы узбек, что в двадцатом году покинули родину, жили некоторое время в Афганистане, а потом перебрались в Иран. Я не ошибаюсь?
Ахун кивнул и насторожился. Он почувствовал, что затевается какое-то неприятное для него дело. Надо быть начеку…
