Я почувствовала боль в животе, затем пустоту, пустота постепенно ширилась, затягивая меня. Голова моя стала совсем голой. Плечи обгорели, руки застыли недвижно, и, несмотря на окружавших нас людей, мне почудилось, будто мы с этим мужчиной заперты вместе со временем и всеми своими невзгодами в стеклянной клетке. Я была олицетворением поражения и шагала одна по облицованной мрамором дороге, каждую минуту я могла поскользнуться и упасть. И тут меня осенило: да я выхожу из своей оболочки, все это было нужно лишь для того, чтобы я покинула опустошенное тело. На меня изливался свет, несказанно прекрасный свет, но сама я была набита старым тряпьем, и силы оставили меня, чувства погасли, внутри все перегорело, налетевший вихрь закружил меня и швырнул в пустоту. Вокруг - сплошная белизна. «Так это и есть смерть! — неуверенно молвила я. — Шествие босыми ногами по холодному мрамору, и вот уже нас окутывает пелена пара или белые облака. Ничего неприятного в этом, пожалуй, нет… Но где же выход, где конец? Неужели я навеки останусь под этим палящим светом без всякой тени? В таком случае это не смерть, это ад!..»
Послышался незнакомый, но ясный голос: «В один прекрасный день не ночь, ибо ночи здесь нет, — так вот, в один прекрасный день ты дашь жизнь хищной птице, она сядет тебе на плечо и укажет путь. В один прекрасный день солнце опустится чуть ниже ради тебя. Ты не сможешь укрыться от него. Тело твое останется нетронутым, но внутри все сгорит. В один прекрасный день разверзнется гора, которая поглотит тебя. Если ты мужчина, она тебя не отпустит; если ты женщина, она подарит тебе звездный убор и отправит в страну бесконечной любви… В один прекрасный день… В один прекрасный день…»
Голос умолк. Возможно, это был мой собственный голос, которым кто-то завладел. Да, конечно, голос у меня отобрали, и теперь он бродит меж облаков. Разговаривает сам по себе. Мне уже не удавалось произнести ни слова. Я была лишена голоса, но слышала его, он доносился откуда - то издалека, из-за неведомых гор. Голос мой был на свободе. А я оставалась пленницей.
Мои бессонные ночи населяли образы женщин в белом, с трудом шагавших по песку. Они устремлялись к белой точке на горизонте. Доберутся ли они когда-нибудь до этого места, существующего лишь в моем безумном бреду? И даже если счастливая рука чудом направит их к могиле какой-нибудь святой, они все равно окажутся перед лицом обмана. Теперь я это знаю, но не могу сказать им. Хотя они и не поверили бы мне. Я всего лишь преступница, отбывающая срок, которая воображает разные картинки, чтобы побороть скуку! Возможно! Но ведь о страдании, которое не дает покоя, сверлит голову и сердце, о таком страдании не расскажешь, и его не покажешь. Невидимое, оно заперто внутри.
Мне не нужны были новые обжигающие, горячечные видения, чтобы силой отворить тяжелую дверь судьбы. Скоро я и так должна была выйти. Я предчувствовала это, но не хотела уходить из тюрьмы с грузом образов, не дающих мне покоя. Как избавиться от них? Что надо сделать, чтобы они остались на серых камнях моей камеры?
Я снова надела на глаза черную повязку, разделась и легла прямо на пол. На мне ничего не было. Цементные плиты казались ледяными. Я согревала их своим телом.
Я дрожала. Я поклялась себе не поддаваться холоду, противостоять ему. Мне необходимо было пройти через это испытание, чтобы отторгнуть от себя терзавшие мою душу образы. Мало было напомнить моей плоти и моим чувствам о том, что это всего лишь место заточения и что не стоит обманывать себя, пытаясь ускользнуть отсюда при помощи с нов, превращавшихся в кошмары.
Если душа была измучена, то тело не могло больше лгать. Я заснула, несмотря на сырость и холод, обжигавшие кожу. Ночь показалась мне долгой и прекрасной. Никакие видения не нарушали ее покой. Утром я начала кашлять, но чувствовала себя намного лучше.
Святой
Уходя из тюрьмы — я получила снисхождение, и срок моего заточения был сокращен, — я плакала. И была счастлива тем, что из глаз моих льются слезы. Ведь со мной этого не случалось давным-давно. То были радостные слезы, ибо, проливая их, я ощущала, как тело мое возрождается к жизни, и опять способна была испытывать какие-то чувства, волнение. Ну а плакала я потому, что покидала мир, где мне удалось найти себе хоть какое-то место. И еще потому, что меня никто не ждал. Я была свободна. Я была одинока. Конечно, я подумала о Консуле, но ведь я знала, что его нет в городе, он уехал далеко, туда, где, быть может, забудет о нашей истории.
Мне страшно хотелось увидеть море, вдохнуть его запах, насладиться цветом, потрогать пену. Я села в автобус и отправилась на юг. Ехали мы всю ночь. Люди вокруг курили и пили лимонад. Мне это нисколько не мешало. Я сидела не сомкнув глаз, дожидаясь появления моря. Рано утром я увидела легкий туман, поднимавшийся над землей. Это было похоже на громадную простыню, подвешенную над поверхностью земли, на простыню или на снежное поле. Я различала лодки и парусники. Они парили или, вернее, возвышались на пелене тумана. Воздушная глубь сияла ласковой белизной. На всем лежала печать непорочности и какого-то волшебства, отчего окружающие предметы делались как будто ближе и не таили в себе никакой опасности. Но казались при этом расплывчатыми, неясными. А может, мои глаза плохо приспосабливались к внешнему миру. Сны, должно быть, черпали свои образы в этом белесом покрове, прорезанном голубыми лучами.
Стояла осень. На мне была мужская джеллаба из толстой жесткой шерсти. Волосы я повязала красивым ярким платком. Я подкрасила губы и подвела глаза. Взглянула на себя в зеркальце. На лицо мое медленно возвращались краски. Оно светилось изнутри. Я чувствовала себя счастливой, ощущая удивительную легкость. В джеллабе, которая вполне подошла бы водителю грузовика, я выглядела смешно и нелепо. Не очнувшиеся хорошенько от сна пассажиры бросали на меня обеспокоенные взгляды. Я отвечала им улыбкой. Они опускали глаза. Мужчины у нас не выносят, когда на них смотрят женщины. Сами-то они любят смотреть и разглядывать, но всегда исподтишка.
Автобусный вокзал находился в этом городе у самого моря. Достаточно было перешагнуть через низенькую ограду, чтобы очутиться на песке. Я медленно шла вдоль пустынного пляжа. Двигалась в тумане. Дальше нескольких метров я ничего не видела. А когда оглянулась, мне почудилось, что со всех сторон меня плотным кольцом окружает туман, будто кто-то набросил белое покрывало, отгородившее меня от остального мира. Я была совсем одна, в замкнутом пространстве того счастливого одиночества, которое обычно предшествует великому событию. Я сняла бабуши. Песок оказался влажным. Я ощутила, как прилетевший издалека легкий, свежий ветерок подталкивает меня. И отдалась на его волю, словно листок, готовый лететь куда угодно. Внезапно яркий, почти невыносимый свет упал с небес. Это было так неожиданно, что мне привиделся висящий в воздухе шар, источник этого света. Свет разогнал туман. Я почувствовала себя обнаженной. Ничто уже не окутывало меня и не защищало. Прямо напротив, у самого горизонта, приблизившегося чудесным образом, появился сиявший белизной дом. Он стоял на утесе. Взбираясь по камням, я добралась до вершины. Предо мной расстилалось море. Позади меня — пески. Дом оказался не заперт. Двери в нем почему-то не было.
Внутри — одна-единственная необычайно просторная комната. И никакой мебели. Пол был застелен потертыми циновками. Подвесные керосиновые лампы слабо освещали помещение. В одном углу — мужчины. Некоторые из них спали, остальные молча молились. В другом углу — женщины и дети. Но молилась одна лишь старая дама. Я подошла к ней и внимательно пригляделась. Поглощенная своими молитвами, она меня не заметила. Я села возле нее. Сделала вид, что молюсь, но выдала себя неверным движением. Это привлекло ее внимание. Она была удивительно похожа на Сидящую. Не такая тучная, но с теми же повадками, даже садилась так же, как она. Я перестала молиться и с беспокойством уставилась на нее. Пальцы ее перебирали четки, губы едва шевелились. Взгляды наши встретились, затем через какое-то время она наклонилась ко мне и сказала, по-прежнему перебирая четки:
— Вот и ты — наконец-то!
Это и в самом деле была она! Сидящая! Голос ее ничуть не изменился. На лице прибавилось несколько морщин, зато оно посветлело, стало более человечным.
Невольно отпрянув, я сказала не раздумывая:
— Да, это я!
Я чувствовала себя во власти какого-то волшебства. Собиралась сказать еще что-то, но она схватила меня за руку.
— Говори тише, не то разбудишь Святого!
Все прояснилось в моем сознании. Я поняла, что между жизнью и смертью лежит тонкий слой тумана или мрака, что ложь плетет свои сети между реальной действительностью и ее видимостью, а время — это всего лишь иллюзия, отражение наших тревог.
Святой проснулся позже всех. Он появился в дверях, расположенных в самой глубине. Одет он был во все белое, лицо закрыто, да еще темные очки. Мужчины и женщины с почтением бросились целовать ему руку. Иногда какой - нибудь мужчина задерживался возле него, должно быть, поверял ему на ухо какой-то секрет. Святой качал головой, затем успокаивал его, словно благославляя.
