На встречах с журналистами Толстых периодически говорил что-то «не для прессы», и чем дальше, тем чаще шутил про приближающийся пенсионный возраст. Не знаю, что это было – желание посмотреть на реакцию пишущей братии или просто потребность чаще проговаривать ту мысль, которая беспокоила его крепко сидящей занозой. И очень много было обстоятельной монотонности, которую не все могли выдержать до конца встречи.
Я как-то спросил его на одном из таких собраний: почему он так редко шутит, с его-то феноменальным чувством юмора?
Он посмотрел на меня и ответил:
– Нельзя. А то имидж несгибаемого борца разрушу.
И захохотал вместе с нами, привычно подрагивая при этом плечами.
В его папках, с которыми он не расставался никогда, должно быть, имелось много интересного. Но публике демонстрировался только листок-другой и, как правило, издалека. Мы каждый раз подсознательно ждали на этих встречах, что вот-вот и падет пелена хотя бы одной тайны, от которой все мы вздрогнем.
А она все не падала.
Весной 2013-го, когда мы прилетели в Лондон, сборная тренировалась на базе «Челси». Толстых, стоявший рядом со мной, начал говорить о своей борьбе. О желании сделать футбол чище. Говорил о принципах Качалина, Якушина, Бескова. О том, что это его путь и даже более того – судьба. Его миссия.
В Олимпийском комитете он получал на порядок больше и жил достаточно спокойной жизнью чиновника высокого уровня. Но он оставил эту стабильность, чтобы вернуться в футбол и постараться вернуть футбол к тому миропорядку, который считал единственно возможным.
Мир вокруг давно уже был иным. Настолько, что в нем сам Толстых оказался иным, человеком из другого времени. Не устаревшим, а просто несовременным. Но ему казалось, что это не так. Что должен измениться мир, а не он сам. А так быть не могло, и это противоречие было более сильным, чем любое другое.
Насколько я знаю, он живет в небольшой квартире. Когда я вспоминаю об этом, то думаю не о его образе бессребреника, который во многом зиждется на его знаменитых поездках в метро, а о другом. О его папках и их содержимом. Кабинет Толстых представлял собой сложную систему архивов, где не только стол и шкафы, но и пол был заставлен папками и коробками. Он каким-то чудом ориентировался в них, безошибочно помня, что где лежит.
Где они будут лежать теперь, когда кабинет на шестом этаже сменит еще одного владельца? И есть ли в них что-нибудь такое, что действительно стоило столько лет хранить, не открывая?
Несколько лет назад мой друг Дима умер. Умер внезапно, оставив меня с вопросом: как бы все пошло дальше, если бы он был жив? Он был беспрекословным авторитетом для Толстых. Как и для всех нас.
Когда Фурсенко закрыл ПФЛ, Дима сказал:
– Это поражение мы обратим в победу.
Я ему не поверил, а все получилось именно так. Но до третьего сентября 2012-го он не дожил. До того дня, когда на конференции РФС Толстых обнимали и аплодировали ему. Так же, как и обнимали и аплодировали вчера. Только тогда он ушел через парадный вход, а вчера через черный.
Четвертый президент РФС. Не досидевший до конца своего срока, как и каждый из его предшественников.
Суд над Гусом Хиддинком
Было шестое марта. А может быть, седьмое. Холодный такой день. Пока дошли из РФС до кафе на Больших Каменщиках, успели замерзнуть на колючем весеннем ветру. Да и весеннем ли? Первые дни марта в Москве – еще далеко не весна.
Люди шли нам навстречу окрыленные. Как и те, кого мы смогли обогнать. С бумажными пакетами в руках, иногда с целлофановыми. Я на Восьмое марта всегда покупал цветы именно восьмого, поэтому мог позволить себе не отвлекаться на прохожих и на мысли о доме.
Мой друг Дима Пасынский тоже умел не отвлекаться. Он говорил о злободневном. Три дня назад сборная простилась с Хиддинком. Выездной матч в Венгрии, вряд ли кому нужный, но запланированный заранее, а потому неизбежный. Автобус, остановившийся на пути в Будапешт из Дьера. Вышедший Гус, выбежавшая за ним команда. Я смотрел на все это и невесело думал: «Ну вот и все, больше я его не увижу». И всю дорогу домой я прощался с теми удивительными четырьмя годами.
Наша сборная не попала на чемпионат мира. Хиддинк понимал: после декабрьской жеребьевки Евро-2012, на которой новый президент РФС Сергей Фурсенко не отходил от тренера сборной Бельгии Дика Адвоката, для него нет будущего в России. Написал об этом в своей колонке в голландской газете «De Telegraaf».
Я шел и вспоминал, как ему скандировал русский сектор на стадионе: «Только Гус, и только победа!» Вспомнил матч с Англией в «Лужниках», игру в Израиле, победу в Андорре, ночь в Базеле после четвертьфинала с Голландией. Вспомнил опустошение после Марибора.
Дима спросил, о чем я задумался, и я, заходя в кафе, рассказал ему о той мозаике, которая пронеслась в моей памяти.
Подошел официант. Мы здесь бывали часто, поэтому заказали быстро, не глядя в меню. Официант ушел. Дима помедлил, подумал и сказал:
– Вот ты пьесу о футболе пишешь. О судьбе русского тренера в провинции.
– По заказу режиссера, – добавил я.
Он посмотрел на меня внимательно.
– Напиши другую. Есть тема поважнее и поинтереснее.
– Какая?
Дима взял булочку, положил ее на скатерть перед своей тарелкой. И разложил напротив нее солонку, перечницу, вилки, ножи, зубочистки.
– Это что? – спросил я.
– Это сцена, – сказал он и поднял булочку. – Это Гус.
Затем он по очереди коснулся других предметов.
– А это судьи. Присяжные.
Снова посмотрел на меня и сказал:
– Напиши «Суд над Гусом Хиддинком». Ты знаешь материал. Сможешь.
– Что ты! – отмахнулся я. – Нереально. То есть реально, но невозможно. Слишком личная тема для меня. И слишком профильная. Для массового зрителя не годится. Театр это не возьмет. А просто так в стол писать… Не уверен.
Дима не стал меня переубеждать. Он просто продолжил, словно только что не было моего «нет».
– Надо, чтобы сегодняшний день шел в суде через воспоминания, – сказал он. – Как его встречали, как преклонялись. Как восхищались, гордились совместным фото или разговором. Хвастались знакомством. Как он вывел команду на Евро. Дни эйфории. Страх его потерять, когда возник вариант с «Челси». Как потом у него перестало получаться. Как стали критиковать, потом высмеивать, а потом и унижать. Как плевали в него те, кто раньше хвалил.
– Библейская история какая-то.
Дима усмехнулся:
– Люди не меняются.
Подумал и повторил:
– Не меняются. И история всегда идет по кругу. Все уже когда-то было.
– Люди по природе своей жестоки, – сказал я. – Христа распяли, что про остальных тогда говорить…
Он откинулся на спинку стула, посмотрел на меня исподлобья. И вновь наклонился в мою сторону:
– Пиши. «Суд над Гусом Хиддинком». Название-то какое!
– Да, – согласился я. – Название что надо.
Аршавин
Однажды я спросил Мишу Шаца, что он думает о Ксении Собчак. Миша задумался. На чуть-чуть. Стал совершенно серьезным. потом сказал:
– Ты знаешь, я вообще ничего плохого о ней сказать не могу.
И засмеялся, а вслед за ним я. Потому что в самом вопросе, продолжающем будоражить многих, словно заложена подсказка. Да, она такая-то и такая-то, много чего хорошего, но…
Странное дело. Вспомнить этот ответ, когда пробуешь что-то сказать вслед уходящему из «Зенита» Аршавину. А может быть, не только из «Зенита». Из футбола в целом.
Я очень хорошо помню его последний матч в сборной. Первую игру в России для Фабио Капелло. Короткий предматчевый сбор в Кратове, начавшийся с пресс-конференции тренера и капитана. Какой-то вопрос, отвечая на который, Аршавин назвал тренера по имени. Народ в зале удивился. Кто-то спросил:
– Почему вы называете его Фабио?
Аршавин ответил с иронией:
– Потому что его так зовут.
И вопроса через три вновь назвал босса по имени.
Для него, да и для многих других, это было не просто логичным, но и безальтернативным вариантом. К Хиддинку с Адвокатом никак иначе, кроме как «Гус» и «Дик», не обращались. Да и только-только покинувший РФС Сергей Фурсенко даже за глаза предпочитал называть Аршавина по имени-отчеству.
Он тогда был… как бы точнее выразиться… Сказать, что он тогда был мегазвездой, было бы неверно. Аршавин остается ей и сейчас. Просто изменилось отношение к нему, а не его статус.
Тот матч с Кот-д’Ивуаром стал для него последним в сборной. Он заменил Дзагоева во втором тайме, и «Локомотив» начал свистеть недавнему кумиру еще до выхода на поле, как только он подошел к бровке.
Всего лишь одна фраза: «Ваши ожидания – ваши проблемы». И такое эхо.
А может быть, дело не только в этой фразе. Может быть, это слишком притянуто и неточно, но я бы сравнил Аршавина с Фабио Капелло. Их обоих боготворили: Аршавина – после Евро-2008, Капелло – до Кубка мира-2014.
И их обоих затем начали топтать. Порой с удивительным наслаждением, когда эмоции перехлестывали все остальное.
